Кейт Аткинсон - Боги среди людей
В ее хижине были четыре кривые комнатенки, одна над другой. Узнай Тедди, что она целенаправленно подыскивала жилье, «не приспособленное для пожилых», он бы ничуть не удивился. Можно подумать, он мечтал жить с ней под одной крышей («Лучше смерть», – соглашалась Берти).
Виола, по ее собственному выражению, «взялась за перо». Тедди не вполне понимал, что за этим кроется, но помалкивал: не из равнодушия, а просто потому, что Виола на любой вопрос отвечала дерзостью. Таков же был и Санни, выходивший из себя от самых нейтральных вопросов. «Чем сейчас занимаешься?» – спросил внука Тедди, когда утром тот (нехотя) появился у него в доме, чтобы помочь с переездом. На любой вопрос о житейских планах Санни пожимал плечами, вздыхал и цедил: «Да так как-то».
– Вылитый отец, – говорила Виола. (Нет, думал Тедди, вылитая мать.) – Сил моих нет. Он еще не повзрослел, а только вытянулся. Будь он сейчас ребенком, ему бы наверняка поставили диагноз «дислексия», да еще и «гиперактивность». А то и «нарушение координации». Даже «аутизм».
– Аутизм? – переспросил Тедди. Удивительно, как она вечно уходила от ответственности. – Мне он всегда казался нормальным ребенком.
Это было легкой натяжкой: Санни до сих пор шел по жизни спотыкаясь и пошатываясь, но должен же кто-то защитить беднягу. Если бы «диагноз» ставил Тедди, он бы нашел у парня только один недуг: отсутствие счастья. Тедди любил внука до сердечной боли. Боялся и за него самого, и за его будущее. Берти он тоже любил, но попросту, более оптимистично. Ясноглазая, умненькая, внучка порой напоминала ему Нэнси (Виола – никогда). Та же неуемная натура, живая душа; хотя в посмертных воспоминаниях (которые теперь слились с прижизненными) Нэнси, пожалуй, стала более задорной.
– Это еще что? – возмутилась Виола, как будто небольшая прямоугольная коробка, даже не распечатанная, непростительно оскорбила ее чувства. На крышке была изображена кофемолка.
– Кофемолка, – резонно ответил Тедди.
– Эту кофемолку я подарила тебе на Рождество. Ты ею ни разу не воспользовался.
– Да, верно.
– У тебя была какая-то допотопная. Ты сам сказал, что хочешь новую… – она принялась распахивать дверцы кухонных шкафчиков и наконец вытащила на свет то, что искала, – кофемолку. Ты сам себе купил другую? Я последние деньги потратила на подарок для тебя. Нет, постой… – Она вытянула перед собой руку, будто пытаясь остановить танк. – Постой… Ну конечно…
Вошедший в кухню Санни застонал:
– Какую еще драму разыгрывает наша королева сцены?
Виола сунула ему под нос нераспечатанную коробку с кофемолкой.
– Немецкая! – обличительным тоном провозгласила она, как прокурор, предъявивший суду неопровержимую улику.
– И дальше что? – не понял Санни.
– Фирма «Крупп», – уточнил Тедди.
– И дальше что? – повторил Санни.
– Он же бойкотирует немецкие товары, – сказала Виола. – Из-за войны. – Последнее слово прозвучало у нее саркастически: таким тоном она в подростковом возрасте запальчиво спорила с отцом по поводу мини-юбок, косметики и табачного запаха изо рта.
– Семейство Крупп поддерживало нацистов, – объяснил Тедди внуку.
– Ой, начинается лекция по истории, – сказала Виола.
– Их заводы плавили сталь, – продолжил Тедди, не обращая внимания на выпады дочери. – Сталь относится к числу первейших военных нужд. – Он несколько раз бомбил – или пытался бомбить – заводы Круппа в Эссене. – На их предприятиях использовался рабский труд. Туда пригоняли евреев из концлагерей.
– Война закончилась чуть ли не полвека назад, – сказала Виола. – Может, хватит? Плюс к этому, – (у Виолы ко всему прибавлялся плюс), – на фабриках, которые ты бомбил, работало много концлагерных заключенных, в том числе и евреи. Вот такая ирония, – торжествующе добавила она.
Дело закрыто. Присяжные удовлетворены.
Первым автомобилем, за руль которого села Виола после «освобождения» от Доминика (и четырех попыток сдать на права), стал подержанный «фольксваген»-«жук», и когда Тедди открыл рот, чтобы сказать нечто вроде «покупай британское», дочь взорвалась обвинениями в ксенофобии. Потом, когда он уже несколько лет прожил в «Фэннинг-Корте», дешевая встроенная духовка, изначально установленная в его квартире, приказала долго жить, и Виола, не посоветовавшись с отцом, заказала в универмаге «Карриз» новую, фирмы «Сименс». Когда ему доставили покупку, он (очень вежливо) попросил грузчиков отнести духовку обратно в фургон и вернуть в магазин.
– Вероятно, ты и эти заводы бомбил? – предположила Виола.
– Да.
Ему вспомнился Нюрнберг (который, собственно, никогда не забывался), последний вылет, а точнее, предполетный брифинг, который проводила женщина-офицер из разведуправления, сказавшая, что этот завод Сименса выпускает прожекторы, электродвигатели «и прочее». После войны он узнал, что там же производились печи для концлагерей; видимо, они и попадали в категорию «и прочее». Во время войны Беа познакомила его со своей подругой Ханни, беженкой; вполне отдавая себе отчет, что Ханни уже не вернуть, ради нее он и совершил этот мизерный жест по отношению к универмагу «Карриз». Шесть миллионов – это всего лишь число, но у Ханни было лицо, причем миловидное, и маленькие изумрудные сережки («Костюм!»); она играла на флейте, душилась ароматом «Суар де Пари» и происходила из семьи, оставшейся в Германии. Рассказывали, что Ханни была еще жива, когда ее лопатами заталкивали в печь Освенцима. («И хочется простить, – говорила Урсула, – но тут же вспоминается бедная Ханни».) Поэтому Тедди не раскаивался, когда отправлял назад немецкую духовку. И когда без содрогания сбрасывал бомбы на Нюрнберг. Правда, тут была некоторая натяжка, и он, вероятно, сам бы ее признал, будь его оппонентом в споре более гибкая личность, чем родная дочь. Он убивал женщин, детей и стариков – именно тех, кого общественная мораль требует защищать. В искореженном эпицентре любой войны оказываются невиновные. «Сопутствующий урон» – так это называлось на языке тех дней, но те штатские не были «сопутствующими», они как раз и были мишенями. Вот такой сделалась та война. Когда уже не солдаты убивали солдат, а люди убивали других людей. Каких попало.
Он не делился своей упрощенной точкой зрения с Виолой: дочь слишком легко согласилась бы с его доводами, не понимая тяжелейшего нравственного компромисса, навязанного ему извне. Угрызениям совести не место было в разгаре боя, исход которого непредсказуем. Они сражались на стороне правого дела, на стороне права – в этом он не сомневался по сей день. В конце-то концов, разве у них была альтернатива? Кошмарные последствия Освенцима, Треблинки? Ханни, заживо брошенная в печь?
Покосившись на Санни, который привалился к кухонной раковине, Тедди понял, что никогда не сумеет объяснить этого внуку.
Ну, завелись старперы, подумал Санни, когда спор в кухне заметался туда-сюда, как шарик для настольного тенниса. В детстве Санни любил настольный теннис, хотя и не мог бы поручиться, что у него было детство. Однажды он провел летние каникулы с Берти и дедушкой Тедом в каком-то большом старом доме: стол для пинг-понга стоял не то в гараже, не то в сарае. Это были самые лучшие каникулы в его жизни. Он увидел лошадей («ослов», поправила Берти) и озеро («пруд»).
А кухонные дебаты все разгорались. Ха-ха.
– Поэтому ты купил кофемолку «Филлипс»? – наседала Виола. – И собирался меня убедить, что филлипсовцы не замарали рук? На войне никто не остается чистеньким.
– У «Филлипса» руки относительно чистые, – сказал Тедди. – После войны Фрица Филлипса объявили «праведником среди народов». В знак того, что он помогал евреям. – Это пояснение было адресовано Санни.
– Опять двадцать пять, – пренебрежительно бросила Виола, давая понять, что он проиграл в споре.
Зевнув, Санни вразвалку вышел из кухни.
Виола выскочила в сад. Он не отличался былой ухоженностью, но все же свидетельствовал о том, что ее отец по-прежнему зациклен на аккуратности. Стебельки фасоли были тщательно подвязаны к колышкам, розы, без единого дефекта, не тронуты вредителями. На гроб ее матери отец в свое время положил не покупной венок, а охапку выращенных перед домом садовых роз. Виола тогда еще подумала, что мама заслуживает чего-то более пышного, изысканного, оформленного рукой профессионала. Домашнее всегда лучше, возразил отец. Как раз наоборот, сказала про себя Виола.
Он не выносил расточительности, а Виола не видела в ней особого греха. Конечно, работающие приборы выбрасывать ни к чему (Голос Разума). Нетрудно найти применение стаканчикам из-под йогурта, консервным банкам (например, выращивать в них рассаду); черствый хлеб и кексы можно добавлять в пудинг, перемалывать на фарш все жилы, намотавшиеся на штифт мясорубки. (Кто сейчас пользуется мясорубкой?) Сношенные до дыр шерстяные кофты разрезать на квадратики, чтобы набивать диванные подушки. Из всего, что качается на ветру, готовить либо варенье, либо приправу чатни. Выходя из комнаты, гасить свет и закрывать дверь. Не то чтобы Виола следовала этим правилам. В детстве у нее даже не было альбомов для рисования: ей давали обрезки старых обоев («Ты переверни другой стороной и рисуй»). Для мытья окон использовались газеты, смоченные уксусом. Все, что только можно, шло в компост или птицам. Отец удалял волосы со щеток и гребней, а потом раскладывал эти клочья в саду, чтобы птицы уносили их к себе в гнезда. Его невероятно заботили садовые птицы.
