Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
Соджун улыбнулся — ведь он должен был улыбнуться этой новости — и ничего не сказал, только кивнул. Повитуха стояла и словно ждала чего-то.
— Как госпожа? — кое-как разлепил губы супруг.
Повитуха замялась, отведя глаза в сторону.
— Господжа молодая и здоровая, но пошлите за доктором, уж много она потеряла крови, — тихо произнесла повитуха и зашла внутрь.
Доктор не смог спасти девочку-жену… Через два дня от кровопотери она умерла на руках Соджуна, который последние два дня был с ней. Это малое, что он мог сделать для нее. Она, лежа в его руках, шептала побелевшими губами:
— Простите меня, мой господин.
— За что вы просите прощения? — так же тихо спрашивал он. Впервые он смог рассмотреть ее лицо, увидеть, как глубоки и прекрасны глаза.
— Я не смогла помочь вам забыть… ее.
Соджун смутился.
— О… о ком ты говоришь?
— О ней, вы знаете о ком, — улыбнувшись, произнесла умирающая, — у нее трудное имя… я так и не научилась его выговаривать…
Муж не нашел, что ответить.
— Могу ли я вас попросить… о чем-то?
Соджун лишь кивнул: говорить сил не было.
— Пусть вы не любили меня… но любите… нашего сына…
Из уголка глаз скатились две горячие слезинки. Ее невесомая рука едва касалась его щеки.
«Какая холодная»,— подумал супруг, накрывая тонкие пальцы своей ладонью.
А рука выскользнула из его пальцев и упала на бездыханную грудь молодой матери. И вот тогда Соджун понял, кого он потерял! Потерял из-за придуманной любви! Ведь если подумать трезво, сколько слов за всё время — за эти бессмысленно прожитые годы — он сказал чужестранке? Два? Пять? Больше? Меньше? А ведь был человек, который ждал его каждый день со службы. Она всегда стояла во дворе рядом с его отцом и ждала. Ждала его улыбки. Радовалась его успеху и новому переводу. Как тень подле тела была… а теперь нет ее...
После похорон он попросил перевод в глубинку, подальше от столицы и, забрав сына, несмотря на протесты отца, уехал, как ему казалось, вычеркнув из своего сердца первую любовь — чужестранку с диковинным именем Елень…
[1] Чосон — корейское государство, существовавшее с 1392 до 1897 года. В этот период страной правила династия Ли.
[2] Империя Мин — государство под властью Мин, правившей в Китае после отделения Китая от монгольской империи Юань с 1368 года по 1644 год.
[3]Ханбок; в Северной Корее называется тёсонот, — национальный традиционный костюм жителей Кореи.
Глава первая.
Прошло четырнадцать лет. За это время в стране произошли грандиозные изменения. Король Седжон[1], мудрый правитель, которого еще при жизни называли Великим, скончался. На трон взошел его старший сын Мунджон[2], но его правление было недолгим. Спустя два года, терзаемый долгой болезнью он умер. Престол занял его несовершеннолетний сын Танджон[3]. Регентом при юном короле стал дядя, второй сын Великого короля Седжона, властолюбивый принц Суян[4]. Страна, казалось, замерла в ожидании…
Соджун так больше и не женился. Один поднимал и, как умел, воспитывал подрастающего сына, Чжонку. Жил далеко от столицы и был отчасти рад этому, потому как глубинку не особо коснулись тасования в верхушках власти. Но тут из Хансона пришли вести: отец серьезно заболел и призывает единственного сына к себе. Соджуну ничего иного не оставалось, как вернуться в родительский дом. Они с сыном начали сборы.
Чжонку впервые предстояла поездка в столицу. Несмотря на высокую должность отца в магистрате местного уезда, и тем самым хлебосольную жизнь, подростку не сиделось на месте, и, будь его воля, он бы уже давно покинул это захолустье! Несколько раз он заводил несмелые разговоры с отцом на эту тему, но тот, словно становился глух и нем. А если отпрыск уж сильно надоедал, отец отвешивал затрещину. От первой долго звенело в ушах, и мальчишка целых два года, памятуя о ней, не заводил подобных бесед. Сейчас же его сердце пело и ликовало!
Последний раз он видел деда два года назад, когда тот приезжал сюда, к ним. Приехал с богатыми подарками для единственного внука и заявил, что забирает Чжонку с собой… Что уж греха таить, Чжонку обрадовался, уже в красках представляя свою жизнь в столице. Дед весь день проговорил с внуком, и ребенку, прожившему в молчании с отцом всю свою жизнь, это казалось откровением небес. Так вот как может быть! Дед, видя блеск в глазах ребенка, не скупился на рассказы. Он рассказывал о красотах дворца, о великодушии короля, правда, не упоминал какого именно. Прекрасные сады, утопающие в цветущих сливах и вишнях, так и вставали перед глазами Чжонку. Молчание отца его настораживало, но мальчик отбросил все неугодные мечте мысли и продолжил лелеять надежду.
Уж о чем говорили старшие ночью, он никогда так и не узнал, только дед уехал, едва солнце встало. Даже не попрощавшись с внуком. Ребенок сквозь сон услышал скрип телег, выезжавших со двора, и выбежал из комнаты. Дождь стоял стеной, делая мир однотонным. Слуги суетились во дворе и почему-то напоминали Чжонку мокрых крыс, такие же серые и словно облезлые. Он всматривался в сумерки зарождающегося дня и тут увидел светлый паланкин, приближающийся к воротам. Отчаянье охватило ребенка, и он бросился вслед за ним. Сильная рука схватила его за шиворот и одернула назад. Мальчонка вскинул заплаканное лицо и встретился с холодными глазами отца. Ребенок уже хотел что-то сказать, давясь горькими слезами, но взгляд отца был похлеще той первой затрещины. Соджун разжал железные пальцы, выпуская трещащую рубаху сына.
— Потом спасибо скажешь, — жестко заявил отец и ушел в свои покои.
Чжонку только и оставалось, что смотреть вслед удаляющемуся паланкину и глотать горячие слезы…
Сейчас все эти воспоминания казались немного жалкими подростку. Ну, еще бы! Ведь он так вырос, возмужал. Вот дед-то обрадуется!
У Соджуна было не радужное настроение. Ему совсем не хотелось ехать. Он прекрасно знал своего отца и понимал: тот неспроста призывает в это неспокойное время сына к себе. Причина у старого интригана была, и дай Бог, чтоб эта причина не оказалась той, о которой в последнее время постоянно думал капитан магистрата.
