Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова
Елень и сейчас открыто смотрела, не отводя взгляда. Улыбалась, глядя на своих домочадцев. Она действительно обрадовалась, увидев Соджуна с сыном. Отметила сходство сына с отцом, спрашивала, о чем обычно спрашивают в таких случаях: о службе, о доме, о здоровье отца. А когда, после ужина, слуги накрыли стол в чайном домике, он впервые услышал песни на диковинном, но таком понятном языке. Советник улыбался и кивал головой. Мать с дочерью пели на два голоса. И такая зачарованная красота была в этой песне, что у Соджуна невыносимо сладко стонало сердце! Он даже прикрыл глаза, чтоб лучше раствориться в этих чистых голосах…
Потом Сонъи спросила дозволения показать любимого жеребца Чжонку, и они убежали в конюшню.
— Она так же красива, как и мать в ее возрасте, — проговорил вслед детям Соджун.
Пак Шиу переглянулся с женой.
— Но откуда вы, капитан, знаете, как выглядела Елень в этом возрасте? — спросил он, усмехнувшись.
Соджун понял, что придется рассказать о встрече в лавке покойного купца, и он рассказал. И тут его постигло горькое разочарование. Все те драгоценные моменты, что он так холил и лелеял в своей памяти, которые так грели ему душу, для нее были просто днями. Обычными, ничем не примечательными. Он промолчал только об одном — о броши, что подарила ему дочь купца. Елень поклонилась и извинилась, что вспомнить его не может.
«Вот так, глядя на одну и ту же картину, разные люди видят в ней разное. Кто-то глядя на ночной пруд, увидит лишь темноту вод, а другой восхититься луной, отражающейся в нем. Так и здесь»,— горестно вздыхал Соджун, опираясь на плечо сына, ибо вино, выпитое в хлебосольном доме советника, не позволяло идти самому.
Чжонку что-то ворчал себе под нос, что-то про паланкин, который к услугам капитана предлагал советник, а тот отказался. Лучшему фехтовальщику Чосона стало смешно, и он потрепал сына по голове, тем самым сбив поккон[5] с головы сына. Тот возмутился, но больше про себя, побоялся что-либо сказать вслух, прислонил отца к забору, а сам зашарил руками по земле в поисках головного убора. Отец посмеивался над сыном и даже пытался руководить поиском, намекая, что кому, как не ему, капитану магистрата искать и карать! Сын тут же парировал, что не преступников же ищут. Отец заверил, что всех найдет и накажет — а как без этого? Палата Наказаний — это не чайный домик! Сын лепетал, что понял всё, пока отряхивал поккон. Ему тоже очень понравилась семья чиновника, особенно Сонъи. Если отец так дружен с советником, то, может, замолвит слово, чтоб Сонъи не отдавали рано замуж. Чжонку сам попросит ее руки. Не сейчас, конечно, а потом, лет через пять… нет, года через три.
И никто — ни семья Пак Шиу, ни сам Соджун, ни тем паче Чжонку — не знал, что им приготовила злодейка-судьба…
[1] Седжон Великий (1397–1450, правление 1418–1450), благодаря которому страна вошла в «золотой век». При Седжоне была расширена территория, проведены реформы в области сельского хозяйства; создана корейская письменность и сделаны многочисленные научные открытия.
[2] Мунджон (1414–1452, правление 1450–1452).
[3]Юный король, известный по посмертному имени Танджон (1441–1457, правление 1452–1455).
[4]принц Суян, вошедший в историю по своему посмертному имени Седжо (1417–1468, правление 1455–1468).
[5] Головной убор мальчика.
Глава вторая.
Соджун теперь служил при дворе. У него были новые обязанности, новые подчиненные. Он быстро обрастал знакомыми, даже водил капитанов других отделений и своего начальника Син Мёна, сына министра Палаты Церемониала, в квартал красных фонарей, где в обществе кисэн[1]за знакомство и вступление в новую должность было выпито море рисового вина. Его любили и уважали за честность, прямолинейность, немногословность и твердость духа. Все эти качества он проявил в первый же день, когда проводил тренировку стражников, не жалея собственных знаний, делясь своими опытом и умением.
Через несколько дней Син Мён пригласил его на тренировку. Спустя несколько минут начальник разозлился и сказал, чтоб Соджун перестал поддаваться и бился в полную силу.
Приятно наблюдать за учебным боем. В нем есть своя красота, гармония, музыка. Как красиво взмывают вверх клинки, ловя блики солнца на своих остриях! Как один из них, словно танцуя, уворачивается от другого. А уж если сходятся, то звук чистый, хлесткий. Движения тела — сильные, чарующие, магические…
Син Мён долго старался наступать, так как подчиненный не желал нападать. Но после своей просьбы ему пришлось крепче сжать рукоять, ибо меч, такой верный в любой схватке, норовил вылететь из рук. За боем наблюдали несколько десятков любопытных глаз. В конце концов, начальник решил обмануть своего капитана. Зашел так, что солнце оказалось за спиной, поймал солнечный блик на лезвие меча и, бросив его Соджуну, рубанул сверху вниз по диагонали. Но клинок со свистом лишь прошил воздух. Справа мелькнула отточенная сталь — не увернуться — и остановилась в нескольких сантиметрах от живота начальника стражи. Тот успел лишь шагнуть назад — для прыжка не хватило манёвренности. Лезвие тут же убралось в свои ножны, и Син Мён посмотрел восхищенно на подчиненного.
— У вас превосходные навыки, капитан, — похвалил он.
Соджун поклонился учтиво и промолчал.
Начальник рассмеялся.
— Я только сейчас понял, почему вы настаивали на тренировочных мечах! — усмехнулся он. — Ведь с таким успехом вы могли бы во мне отверстий всяких наделать, природой не задуманных, не так ли?
Подчиненный вновь склонился перед ним и еще раз извинился. Больше его никто ни ради шутки, ни ради хвастовства не вызывал на бой.
Время шло. Вот уже месяц минул, как Соджун прибыл в Ханян. Он, несмотря на запрет отца, так же был вхож в дом чиновника Пака, который к тому времени был явно не в выигрышной позиции при дворе. Но о политике они при встрече не говорили. Чжонку тоже иной раз приходил вместе с отцом в хлебосольный дом, но отец-то понимал причины сына и посмеивался про себя.
С чиновником Пак Шиу было приятно говорить. Он был начитан, часто путешествовал в молодости, имел в запасе много диковинных историй. Свободно говорил на японском, китайском и даже на монгольском языках. Елень встречала Соджуна с улыбкой. Тому даже стало казаться, что
