Владимир Григорьев - Григорий Шелихов
— Вот она, вот Васили! — осклабился он в добродушной усмешке, едва заслышав веселый голос «великого тойона», вползавшего на карачках в шалаш. Шалаш был раскинут на огромных китовых ребрах — трофеях Василия в морской охоте.
— Когда ты, Василий, по-людски жить начнешь, в избу переселишься? Даже за малиной не полез бы в твою берлогу, кабы не дело, — кряхтел и шутил Шелихов, пользуясь любым поводом донять алеута.
Но Василий лишь смеялся.
Алеуты быстро оценили огнестрельное оружие и бытовые преимущества жизни русских: пуля догоняла и укладывала недосягаемого для стрелы зверя; русские прядевые неводы извлекали из океана и рек горы рыбы, — алеуты ее прежде ловили примитивной удой с костяным крючком, или били острогой, или вылавливали плетенной из веток ивняка волокушей. Китайский прессованный чай с леденцами, привезенный русскими, пришелся алеутам необыкновенно по вкусу. Покуривая русскую махорку, можно было спокойно обдумывать мысли, а «вотка», чудная водка — хлебнуть ее, правда, удавалось редко и не всем — казалась напитком богов! Была еще баня — баня «касяков», — когда попадешь в ее жаркую паровую стихию после дня и ночи, проведенных в холодном тумане на волнах океана, все забудешь! И русские не запрещали входить в нее, наоборот — зазывали и уговаривали бывать в этой бане почаще. Все у «касяков» было чудно и приманчиво, и только их жило-изба противна алеутам.
— Везде твердо — дерево, много пустоты — до потолка головой не достанешь, а воздуху нет — не провевает… Не подходит нам ис-ба! — отрицательно мотали они головами, отказываясь покинуть свои глубокие зимние землянки и летние шалаши.
Шелихову никак не удавалось переселить алеутов в избы, но он и не торопился с этим, ждал — сами убедятся в удобствах деревянных изб. А пока без смущения заползал в их грязные, убогие норы и с завидной легкостью и ловкостью, усвоенными в разъездах по глухим дебрям Сибири, приспособлялся здесь к обычаям первобытных людей. Сидя на корточках и даже не морщась от смрада и грязи туземного жилья, он часами вел с ними разговор.
— Ну, повтори, Василий, еще раз то, что намедни рассказывал ты о кенайской стороне, о кенайцах и о русских, кои там жили и нашли конец своего живота, — сказал Шелихов, отведав рыбьего жиру с кислой ягодой шикшей, этого первого угощения, которым встречали почетного гостя.
— Васили будет сказать, но слова здесь… прилипли слова, не могут выходить, — еще раз осклабился алеут и помял себе пальцами горло.
— А-а, — понимающе отозвался Шелихов, — прилипли, говоришь? Ну, так на, возьми, опрокинь и выпусти слова! — Григорий Иванович вытащил из-за пазухи штоф, налил объемистую раковину-чашку и протянул ее алеуту.
После повторного прополаскивания горла водкой Ва-шели без труда стал находить русские слова. Он рассказывал о сильном племени индейцев-тлинкитов. Тлинкиты появились на берегах океана в давние времена, придя откуда-то из глубины материка. Они осели на выбежавшей в море земле Кенайского полуострова, а коняг согнали в море, на остров Кыхтак.
— Отец моего отца рассказывал нам о кровавых войнах с кенайцами, но вот уже сколько лет назад море легло между нами и смыло кровь и вражду… В Кенайской земле много черного камня, камень этот горит в огне и становится желтым, как солнце в зимний день. Только солнце, ты знаешь, зимой не греет, а черный камень дает тепло…
— Уголь, земляной уголь?! Ты не врешь, Василий?! — воскликнул Григорий Иванович, не выдержав роли бесстрастного собеседника.
Шелихова давно пленяла мысль о приспособлении угля — земляного топлива — к рудоплавлению. Он еще на Камчатке слышал от спутников морехода Кука, будто добротные железные и чугунные части в оснастке кораблей выплавлены именно на земляном угле, они так называли эту штуку — coal.[4] Шелихов не знал, верить или не верить «мошенникам» англичанам, пока не доведался, что до этого дошли и в России — на Урале и в Колывани, на Алтае.
— А золото, золотишко у них есть? — нетерпеливо спросил Шелихов, весь подавшись к Ва-шели.
— Золото? Какое оно, зо-ло-то? — осторожно переспросил алеут. — Его пьют, едят?.. Оно греет?
— Э-эх… моржовая голова! Не понимаешь? — досадливо поморщился Григорий Иванович. — Золото… желтое, сверкающее, как солнце зимой…
— Не греет?! — пренебрежительно протянул алеут, но тут же, чтоб не умалить своих знаний о богатстве Кенайской земли, добавил: — Есть… есть и такое — желтое и холодное…
Василий вспомнил блестящие колючие куски самородной меди. Их кенайцы давали кыхтаканцам в обмен на китовый жир, а кыхтаканцы, не владея, как и кенайцы, искусством обработки металлов, дарили эти медные кусочки женщинам на украшение.
Захваченный мыслью о скрытом в недрах Кенайской земли богатстве на уже близком — рукой подать — материке Америке, Григорий Шелихов загорелся желанием как можно скорее сделать разведку и поведал об этом своему надежному советчику, старому партовщику Самойлову. Самойлов выслушал Шелихова и многозначительно оказал:
— Не присоветую, Григорий Иваныч, золота искать, а паче того копать. Золотом, если найдешь его, человека в людях убьешь. Золото лихорадит человека, и рука за нож хватается. Золото ты найдешь — тебя, первого добытчика, и убьют…
Увидев недоумение и задорно поднятый кулак Шелихова, Самойлов пояснил:
— Беспременно убьют. За что? За то, что пай твой и купцов, компанионов твоих, нестерпимо велик покажется. Так уж повелось среди златоискателей… А на кой ляд тебе ради компанионов со смертью в пятнашки играть! Земляной уголь — это я понимаю: хочешь руду плавить, корабли крепкие строить, торговать железом будешь. Прибыток с торговли — не то, что фартовое золото, под смерть не подведет…
При разговоре присутствовала и Наталья Алексеевна. Она, вопреки принятому обыкновению не возражать мужу при посторонних, тоже решительно восстала против его золотоискательских намерений.
— Хватит с нас пушнины, и та кровью обрызгана, — сказала она. — Не пущу тебя в Америку золото искать, Гришата. И земляного угля тебе не надо! Леса вокруг непроходимые, неистребимые, а тебе на каменье чугун плавить занадобилось… Подумал бы лучше, Гришанька, не пора ли из этой проклятущей земли домой подобру-здорову возвращаться? У людей от оскомы щеки запали… Да, да, не пущу, вот тебе и весь сказ!..
Григорий Иванович долго еще обдумывал их доводы, а обдумав, охладел к поманившему его огоньку «фартового» золота. «Восемь десятых моей удачи оторвут Голиковы и Лебедев, а труды да кровь и впрямь окажутся полностью на мне да на людях моих… Не стоит в самом деле с золотишком путаться! А вот мужика, пахаря да добытчика, с купцом-промышленником допустить сюда мочно», — утвердился наконец в своем решении Григорий Шелихов.
— Ладно! — сказал он жене и Самойлову, возвращаясь как-то с берега от больших многолючных байдар, которые подготовлял к плаванию на материк. — Отговорили! Золота искать не буду, а на материк все же сплаваю… Я не Кук, про меня не скажут: «Чего ж ты, до Большой земли дошел, а на землю не сошел?» Сойду, огляжу и город заложу, пусть такой-разэтакий Славороссийск в Новом Свете красуется! Время придет, люди спросят: «Кто город срубил?», а века ответят: «Григорий Иванов Шелихов со товарищи!»
— Ни слова всуперечь! — сурово предупредил Шелихов возражения Самойлова и жены. — А ты, Константин Лексеич, отпустишь со мной фальконетишко самый дрянный да снарядов с десяток… Ей за нас и страха не будет! — кивнул он в сторону жены.
Наталья Алексеевна и Самойлов в этот раз не возражали, поняли, что решение упрямого «шкипера» окончательное.
Через несколько дней Шелихов на шести больших байдарах — в каждую было посажено по пять добытчиков — отплыл на восток к Большой земле. Дойти до нее на веслах, по расчету Ва-шели, взятого проводником и толмачом экспедиции, можно было только за два дня и две ночи беспрерывной гребли. Но это никого не пугало, так как, по совету Ва-шели, Шелихов отобрал каюров-алеутов из таких людей, которые уже не раз в жизни выдерживали в однолючной байдаре трехдневный шторм в открытом океане.
Перед отплытием Григорий Иванович снова оказался застигнутым врасплох женой, так, как и в Охотске. Будучи на берегу в толпе провожавших, Наталья Алексеевна воспользовалась отсутствием мужа, занятого установкой на срединной байдаре тяжелого фальконета, и молча забралась в люк головной байдары. Григорий Иванович заприметил под камлеей сидящую к нему спиной фигуру жены только тогда, когда, столкнув свою байдару с берега, стал усаживаться в кормовой люк. Рискуя опрокинуть шаткую байдару, он схватил за капюшон камлеи и, запрокинув голову жены, увидел сияющие звезды — молебные глаза Натальи Алексеевны.
— Полоумная! — вскричал он, табаня байдару. — Куда? На смерть?!
