Под сенью чайного листа [litres] - Лиза Си
У меня есть долг, ответственность, но я не двигаюсь. И тут, совершенно неожиданно, А-ма щелкает ногтем среднего пальца по ножке ребенка. Малышка вздрагивает, и ее первый крик прорезает тишину рощи, спугнув птиц с ветвей. Хлопанье их крыльев будоражит воздух вокруг нас. Привычные слова не звучат. Раздается второй раздраженный крик. Потом третий – от отчаянного желания младенца оказаться на руках матери.
И где-то внутри моего существа просыпается нечто настолько глубокое, что я и не подозревала о его существовании, – оно вздрагивает, толкается, пробуждается. Прежде чем А-ма успевает остановить меня, я подхватываю ребенка и прижимаю к груди. Пуповина тянется внутрь меня. А-ма тоже утратила способность рационально мыслить, ею двигает та же сокровенная глубина. Она осторожно протирает лицо ребенка салфеткой. У А-ма такой взгляд, какого я никогда не видела на родах, даже когда она принимала моих племянников и племянниц. Ребенок смотрит на нее в упор, и от этого взгляда становится жутковато. Слезы блестят на ресницах А-ма, а затем стекают по щекам.
– Давным-давно, – начинает А-ма, следуя обычаю, столь же древнему, как и народ акха, но голос ее звучит неуверенно, – свирепый тигр рыскал по горам, вынюхивая запах крови новорожденных. Тигр хватал этих несчастных и пожирал, прежде чем они успевали получить свои постоянные имена. Заглатывал моментально. Без остатка. Рума пытались произнести защитные заклинания. Нима впадал в транс, ища причину неутолимого тигриного голода. Загадочным образом все средства, которые применяли рума и нима, только подстегивали хищника. Он становился все голоднее и голоднее. Близился конец народа акха.
А-ма не должна рассказывать эту историю человеческому отбросу, а я – распахивать рубашку и обнажать грудь. Никто из нас не должен был прикасаться к новорожденной. Есть ли на свете настолько мощная церемония очищения, чтобы вернуть гармонию и стереть наши обиды?
А-ма, более не колеблясь, продолжает:
– Тогда, в деревне, настолько отдаленной, что люди еще не имели одежды и защищались от стихии лишь пальмовыми листьями и размятой корой, женщина вроде меня – повитуха – дала ребенку молочное имя, означавшее «Невкусный для тигра». С того дня этот тигр и все тигры, рожденные от того существа, бежали прочь, гонимые тщательно подобранными молочными именами: «Некусаемый» «Плесневелый рис», «Прогорклый тофу». – Она проводит кончиком пальца по лбу моей дочери. – Твое молочное имя – Колючка чертополоха.
Малышка прижимается к моей груди и нащупывает сосок в поисках капель желтоватого молозива, которое будет питать ее, пока не придет молоко. Какая она безмятежная. Какая маленькая и совершенная. Она сосет с удивительной силой и вызывает спазм, который выталкивает «друга ребенка», то есть послед, из моего тела. Я разжимаю руки, чтобы А-ма могла дотянуться до живота ребенка, перерезать пуповину и перевязать ее. Мы не можем взять «друга ребенка» домой, чтобы похоронить в святилище предков, поэтому А-ма закапывает послед под материнским деревом.
Потом она передает мне кувшин с водой и отходит к краю рощи, оставляя меня наедине с дочерью. Я втягиваю в рот немного жидкости, брызгаю ею на тело Колючки и уголком ткани вытираю ее кожу. Как этот крошечный комочек плоти может быть так мне дорог? Я понимаю всеми своими болящими и ноющими органами, включая жалкое маленькое сердце, что именно поэтому матерям человеческих отбросов запрещено к ним прикасаться или брать на руки.
А-ма возвращается и садится на корточки рядом со мной. Она чистит яйцо и протягивает мне. Онемев, я откусываю кусочек. Теперь я сумею забыть физическую боль от родов, но никогда не смогу избавиться от этой муки. А-ма смотрит мне в глаза, а я в ее. Что мы будем делать? Мои эмоции перемешались. Любовь к дочери. Ужас – вдруг А-ма велит мне использовать смесь золы и рисовой шелухи для убийства малышки? Тревога, – а если А-ма вырвет Колючку из моих объятий и сотворит то, на что у меня не поднимается рука? Я не в состоянии бороться с А-ма за свою дочь, поскольку обессилена после родов. И даже если бы я рискнула и победила…
Я говорю А-ма очевидную вещь.
– Я не могу оставить ребенка… без отца.
– Если ты отнесешь ее в деревню, твой а-ба или один из братьев должны будут завершить… церемонию. Староста, рума, нима и старейшины деревни проследят за этим.
Слезы текут по моим щекам, капают с подбородка на лицо дочери. Она моргает и на секунду прекращает сосать.
– Может, хоть в этот раз законы ханьского большинства нам на руку, – продолжает А-ма. – Политика одного ребенка на нас не распространяется, но, предположим, ты отдашь ее – как это делают многие ханьки, родившие нежеланную дочь. Я слышала, такое случается…
Да, так говорят, но правда ли это? Разве способна мать отказаться от своего ребенка? Посмотрите на меня. Я не смогла сделать то, что предписывал закон моего народа! А если и ханьки не в силах исполнить то, что велит им китайский закон?
Но когда я говорю об этом А-ма, она отвечает:
– Это единственная надежда для тебя и ребенка. Мы должны попытаться!
– Но где мне ее оставить? – Мой голос дрожит. Если бы кто-то на горе Наньно обнаружил брошенного в лесу младенца, он сразу бы понял, что это человеческий отброс, просто у отца не хватило духу довести обряд до конца. Тогда незнакомец обязан довершить начатое или проследить за этим. Закон акха непреложен, когда речь идет о человеческих отбросах.
– Есть место, о котором мне говорили женщины, занимающиеся планированием семьи, в пункте сбора чая… – А-ма четко произносит слово на путунхуа. – Сиротский приют. В Мэнхае…
– Мэнхай? – Это ближайший большой город, где находится чайная фабрика, туда я умоляла Саньпа отвезти меня. Я знаю совсем немного людей, бывавших в этакой дали: это кочующие торговцы, учитель Чжан – проездом, когда его послали учиться у крестьян, господин Хуан, его сын и их водитель.
– Говорят, до него около двадцати километров, или день пути на повозке, запряженной лошадьми, – говорит А-ма. – Обернешься за три дня.
Мы разрабатываем новый тайный план. Исполненный, он защитит мою репутацию, если я надеюсь когда-нибудь выйти замуж, и убережет от позора А-ма, повитуху и достойную женщину, которая до сих пор считалась идеалом акха.
Когда она уходит домой за продуктами, я смотрю в лицо своей дочери и говорю ей, как сильно я ее люблю, надеясь, что мои слова просочатся в ее плоть, кровь и кости и останутся в ней навсегда.
– Ты родилась в день Петуха, – нежно шепчу я. – Это замечательно, потому
