Ассирийский мушаркишу - Александр Васильевич Чернобровкин
Пару раз я вырубался. Снилось, что веду теплоход по узкому каналу, раздвигая берега. Будили меня тихие голоса, скрип весел и плёскот воды. Не все спят по ночам в Вавилоне. Может быть, это были рыбаки или запоздавшие путешественники, может быть, контрабандисты, может быть, воры.
Луна зашла после полуночи. В это время у аборигенов, которые по большей части «жаворонки», самый сон. Я переплыл на спине канал, дно которого выложено камнями, обмазанными битумом, прошел по берегу вдоль крепостной стены, которая с этой стороны высотой всего метров восемь. Отсюда нападения не ждут. Соответственно, и службу здесь несут так-сяк. По крайней мере, я не обнаружил ни одного стражника, даже спящим на широком сторожевом ходу, когда взобрался на стену с помощью «кошки» напротив храма Мардука. Зацепив якорек с наружной стороны, спустился в город между двумя подсобными храмовыми строениями.
Человек замечает любое движение в поле его зрения, но одно считает опасным и реагирует, а на безопасное не обращает внимания. Поэтому я двигаюсь бесшумно, медленно и плавно, делая остановки, чтобы прислушаться, оценить обстановку, спланировать свои дальнейшие действия. Я не иду к лестнице, а забираюсь на платформу, на которой стоит храм Мардука, с ближней стороны. Она сложена из обожженного кирпича, скрепленного раствором, как по мне, паршивого качества. Между кирпичами, еще не растерявшими дневное тепло, большие щели, благодаря которым я легко поднимаюсь на платформу, отползаю от ее края и замираю, потому что слышу шаги. Идут четверо, причем один с факелом. Из-за угла храма выходят три стражника и служитель храма с выбритой головой.
— Вон там видел, — показывает он в ту сторону, откуда пришел я.
Считаешь себя опытнейшим синоби, а оказалось, что не заметил наблюдателя и чуть не спалился. Внимательно наблюдая за этой четверкой. Если они обнаружат веревку, наверняка поднимут тревогу. Придется уходить другим путем и, скорее всего, по трупам.
— Нет там никого, привиделось тебе! — насмешливо произносит один из стражников, наверное, командир группы, убедившись, что между двумя подсобными строениями никого нет.
— Я точно видел! — возражает жрец. — Черный и высокий такой! И шел странно, как пьяный!
— А ты сам вечером много выпил? — насмешливо интересуется другой стражник.
— Не верите и не надо! — обиженно заявляет служитель храма.
— Пойдем отсюда, — приказывает командир, после чего вся четверка уходит за угол храма.
Я облегченно выдыхаю и на четвереньках перемещаюсь к другому углу. Там лежу прислушиваясь. Тихо. Даже птиц ночных не слышно. Двигаюсь до следующего угла. Там опять залегаю и внимательно осматриваю улицу, проходящую мимо храма. На ней ни души. Нет, вру. Надо мной черным треугольником бесшумно проносится летучая мышь. Делает разворот и второй раз планирует надо мной. После чего решает, видать, что для добычи я слишком велик. Медленно ползу к лестнице, по которой поднимаюсь на четвереньках, останавливаясь и прислушиваясь.
Из храма бога Мардука тянет пряно-сладким мирром. Внутри тихо и пусто. Несмотря на то, что я ступаю почти бесшумно, по помещению разносится легкое эхо, похожее на вздохи. Кажется, что переживают деревянные идолы на пьедестале. Я достаю из вещмешка свернутую в несколько слоев, намоченную водой, черную материю, обвязываю ею нижнюю часть лица, закрывая нос и рот. Дышать становится тяжело. Следом быстро достаю стеклянный пузырек. Сделав глубокий вдох, осторожно расплескиваю бесцветную жидкость неподалеку от идолов, после чего, заткнув пузырек на бегу пробкой, выскакиваю наружу. Там приседаю у керубу, который справа от входа, сдергиваю влажную плотную повязку с лица, заматываю в нее пузырек и делаю долгожданный выдох. Дышу часто, успокаиваясь, а затем прислушиваюсь. Вавилон сладко спит, не подозревая, что завтра у него будет очень тяжелый день.
27
Утром меня разбудили горожане, пришедшие к реке помыться или набрать воды для скота. Я иду на постоялый двор. Ворота открыты, по двору снуют люди. Проскальзываю в свою келью. Мое имущество на месте. Надеюсь, никто не заметил, что ночью меня здесь не было. Я выхожу из кельи, зацепляю угол старого кожаного полога, потертого и потрескавшегося, за колышек, вбитый в стену. Отправляюсь в сортир — образованную стенками из сплетенного тростника выгородку буквой Г в углу двора, где вырыта узкая глубокая яма. Там стоит ядреная вонь свежей мочи и кала. Долго там не пробудешь, глаза режет.
— На завтрак лепешки, каша из чечевицы и вареные утиные яйца. Что закажешь? — спрашивает хозяин постоялого двора.
— Всё, — отвечаю я, — и большую чашу финиковой бражки.
Иду в конюшню, запрягаю мула, после чего подвожу к своей келье, гружу на него привезенные товары — кожаные доспехи. Заканчиваю как раз к тому моменту, когда меня зовут к столу. Рядом занимают места купец и его помощники. Им сейчас ехать к заказчику, разгружать арбы. Едят руками и громко чавкая. Такая сейчас манера даже среди богатых и знатных.
Рынок находится еще на один квартал дальше от реки. Это широкая площадь, по центру которой тростниковые навесы на опорах из сырцового кирпича, а под ними широкие прилавки из того же материала. По бокам места для залетных продавцов. Когда я занимаю свободное место в ряду, подходит пожилой тамкар в тунике бордового цвета, довольно дорогой, и с табличкой из сырой глины, на которой записывает мое имя и название и количество товара. Я раскладываю несколько доспехов прямо на утрамбованной земле. На некоторых пятна засохшей крови. Никого это не смущает. Все знают, что недавно были два сражения, много воинов погибло. Каким способом я смог приобрести эти товары, никого не интересует. Каждый зарабатывает, как умеет. Я сделал скидку всего процентов на десять-пятнадцать. Покупатели осматривают доспехи, торгуются недолго, но покупать так дорого никто не хочет. Все знают, что скоро такого
