Уранотипия - Владимир Сергеевич Березин
Подполковник ещё раз посмотрел на человека в колодках и вспомнил о пленных. Неизвестно, в чём провинился этот, но Львов видел на Востоке множество наказанных.
Пленных здесь не щадили – турки были скоры на расправу.
Один англичанин, которого он встретил тут, рассказал ему примечательную историю. Это был, правда, не англичанин, а шотландец, а Львов давно понял, что у всякой империи есть не одна гордость, а несколько. Эти частные, национальные гордости сплетены в общий канат, и, говоря с воинами империи, не надо задевать их национального чувства.
Эти чувства всё равно есть как у шотландцев и валлийцев, так и у русских горцев и казаков. Воины империи по одним дням чувствуют себя частью целого, а по другим – частью малого народа. Играя на этом, можно добиться если не дружбы, то откровенности.
Этот шотландец, встреченный Львовым в прошлом году в Алеппо, побывал когда-то в Индии. Он рассказывал, что на Востоке, вернее, там, что было далеко к Востоку от этих мест, жизнь пленного ничего не стоит. Дикари сжирают их, зажаривая на костре.
Львов скептически относился к рассказам путешественников о каннибалах, но допускал разное. Люди жестоки, и наивные народы ничуть не менее жестоки, чем народы просвещённые.
Он вспомнил о раненых, брошенных в горящей Москве, о старике-деревяшке и посетовал, что сейчас к пленным недостаточно милосердны.
Английский шотландец поморщился:
– Да отчего же? Они даже принимаются в службу. Но это всё от бедности на учёных людей – враг, если он настоящий враг, никогда не может служить тебе. Он может стать союзником, но не слугой. Я как раз не сторонник пленения.
– Что же вы предлагаете?..
– Именно. Пленных брать не следует. Это в наших джентльменских войнах одни профессиональные офицеры стараются поменьше убивать себе подобных, только одетых в мундиры другого цвета. Людей нашего сословия вообще не много, – объяснил шотландский англичанин, – а тут земля родит дикарей, даже будучи выжженной солнцем, без единой капли дождя.
– Начнёте резать пленных, так и вас не пощадят. – Львов обнаружил рациональный аргумент в этом разговоре.
– А здешние нас всё равно не пощадят. Будь мы ангелами во плоти – они режут всех, включая женщин и детей, осознавая слабину. Помяните мои слова: войны будущего будут вовсе без пленных.
– Я предложу вам другой ответ. – Львов помедлил. – Сухая логика говорит нам, что человек, не рассчитывающий выжить, будет драться до последнего. Война станет ещё более ожесточённой.
– Они и так дерутся до последнего вздоха, потому что их рай полон плотских удовольствий и напоминает хаммам. Кровожадность всегда проявляет слабый – тут рубят головы как струсившим и бежавшим, так и сдавшимся в плен. Восток изобретателен на казни. Мне иногда начинает казаться, что разлитая в этом воздухе жестокость имеет рациональное начало: одни режут пленных, другие знают об этом и режут, в свою очередь, сдавшихся. Оттого никто не склонен к сдаче.
– Говоря по-вашему, своих надо стращать, а чужие пусть бегут на запах похлёбки? В остальном позволю с вами не согласиться. Не нужно убивать много, нужно просто победить. Иначе мы получим ожесточённое сопротивление там, где враг должен был получить похлёбку, а мы – крепость. Гуманность всегда рациональна, раненый враг лучше убитого: он выходит из боя, и его несут в лазарет.
– Вы идеалист, тут раненых просто добивают. Свои же, замечу. И в этом есть некоторое милосердие. Здесь в пленном только один прок – за него можно взять выкуп. Если выкупа нет или его ждут слишком долго, обычай велит резать. Но я чувствую этот ваш идеализм, он сочится из каждого вашего слова. Помните швейцарцев? Они были самыми беспощадными и клялись пленных не брать, а врага убивать тут же. Во время Старой цюрихской войны они перерезали сдавшийся гарнизон Цюриха. Да что там, это у нас с Перикла, вы ведь тоже зубрили его речь?
После большой войны я задавался той мыслью, что дело может быть в вашей вере – промежуточной между Востоком и Западом. Недостаточно фатализма, чтобы не делать ничего в вашем климате, и его слишком много, чтобы верить в прочность чего бы то ни было.
Всякий победитель хочет выглядеть красиво, и раньше последней строкой отчёта, выбитой на камне, было «и истребил он всех, мочащихся к стене». Теперь кажется, что победитель должен быть милосердным, но Восток не прощает милосердия.
– Я думал, что политика империи как раз построена на отделении сопротивляющихся от сервильного меньшинства. Колониальная администрация…
Львов вспомнил французов и их репрессалии, вспомнил он и разговоры с капитаном Моруа о том, что человечество совершенствуется лишь в том, чтобы убивать и мучить самоё себя.
По глубокому убеждению Львова, в большой войне нации смешиваются, и человек с ружьём руководствуется не соображениями веры, а удобством. Он слышал, как французы стреляли отставших пленных. В русском снегу это было почти милосердием, да только он знал поручика, по которому промахнулись. Пуля прошла мимо, а холод остановил кровь. Поручик научился держать саблю в левой руке и рубил французов в заграничном походе безо всякой жалости. Беда в том, что люди рано или поздно возвращаются с войны – не начал ли этот поручик так же губить своих крепостных.
Хорошо, что солдат, привыкший убивать, выходит у нас со службы немощным, а то он показывал бы приёмы штыкового боя на сельском старосте.
Но усилием воли Львов прогнал эти мысли прочь и на привале записал в книжку: «Мы поднялись до рассвета. Дорога отсюда ровнее и зеленее. Через три часа езды открывается море; тут несколько долин засеяны; и потом, через час, обнаруживаются две уединенные колонны, стоящие на холме. Это остатки древней Рафии. Несколько не доезжая их, лежит еще одна колонна при дороге. Полибий считает этот город первым в Кало-Сирии на пути из Египта; он подробно описал битву при Рафии, где Птолемей Филопатор разбил армию Антиоха Великого, о чём упоминается также в книгах Маккавейских. Существуют монеты рафийские времен Коммода. Епископ этого города был на Эфесском соборе. Я срисовал пустынный вид Рафии. Спустясь с холма, виден в лощине глубокий древний колодезь, доселе не иссякший; три поверженные колонны такого ж серого мрамора, как и стоящие колонны, составляют теперь три его края; одна из них очень велика. От Рафии началась земля филистимлян, вдоль берега Средиземного моря. Пустыни, простирающиеся на юго-восток, принадлежат уже каменной Аравии; это земля амалекитов, Идумея и пустыня Бир-Себа или Кладезя Клятвенного, где едва не погибла
