Печать Цезаря - Альфред Рамбо
Мы взялись бы за оружие, но Галлия ждала вождя. Нам нужен был человек, которого мы слушались бы беспрекословно, по мановению ока, который мог бы усмирять необузданных всадников и мог бы казнить дюжинами изменников и ослушников. Но кто же будет этим вождём? Амбиорикс был далеко, а Цезарь убил лучших из нас. Неужели мы уступим римлянам за неимением предводителя?
Мы, галлы, такие гордые, такие независимые, мы жаждали беспрекословного повиновения воле одного человека. Мы пошли бы даже за разбойником, за рабом, если бы только они повели нас к победе. Однажды Амбиорига сказал мне:
— Освободитель явился. Гу-Гадарн появился на земле: его зовут теперь Верцингеториксом.
В это время ещё никто не говорил о Верцингеториксе, сыне Кельтила.
В середине холодной зимы я однажды сидел перед очагом и грелся, раздумывая о разных разностях, как вдруг услыхал звук рожка у ворот в деревню.
Вслед за этим дверь отворилась, и в неё вошёл Вергугодумно, старейшина Лютеции, покрытый инеем и занесённый снегом. Я вскочил, усадил его перед огнём и налил кубок вина. Он был очень взволнован.
— Ты, кажется, ничего не знаешь? — спросил он.
— Не знаю; да в такой холод никто мимо Альбы и не проезжает... А разве есть что-нибудь новое?
— Новости большие! Очень большие! Разве мало я до сих пор беспокоил тебя своими советами быть осторожным? Ну, а теперь я приехал сказать тебе: время действовать наступило.
— Слава богам! Да что случилось?
— Что случилось? А то, что если ещё не вся Галлия встала, то она встанет, может быть, завтра. Все племена, даже арвернцы и эдуи только о том и помышляют, чтобы присоединиться к нам и идти против римлян. У арвернцев Верцингеторикс, сын Кельтила, заставил своих людей взяться за оружие. Надо только, чтобы кто-нибудь начал...
— Почему же нам не начать?
— Мы начнём завтра. Сегодня знак подаст другой народ, народ, живущий на Луаре. Таким образом, поднимаясь, он перережет сообщения между римскими легионами на севере и новобранцами, прибывающими из провинции. Знак подаст народ, занимающий центр Галлии, для того чтобы этот сигнал донёсся одновременно во все концы страны...
— И какой же это народ?
— Это должны быть карнуты. Их земли на севере доходят до Сены, а на юге переходят за Луару. Они находятся в тесных сношениях с разными другими племенами, так что восстание карнутов поколеблет сразу до двадцати народов. Народ этот очень богатый и самый богомольный из всей Галлии: его друиды, его леса, посвящённые Тейтату, привлекают со всех сторон богомольцев. В Галлии нет человека, который не знал бы страны карнутов и не ходил бы туда на богомолье, или не посещал бы тамошних портов, рынков и ярмарок.
— Карнуты слишком богаты, — не без горечи сказал я, — чтобы выступить первыми на такое дело.
— Поэтому-то уговорить их стоило немалого труда. Старейшины их не соглашались, потому что имеют крупные дела с римскими купцами. Они боятся за свои красивые дома, за свои большие стада; судьба арморийцев приводит их в ужас, и они не хотят, чтобы их выдали Цезарю, который может предать их смерти, по обычаю галлов, на костре или, по обычаю римлян, под розгами и секирой их ликторов. Между ними есть решительные люди, которые напугали совет старейшин, говоря ему о гневе всего народа. После этого старейшины стали сговорчивее. Знак подадут карнуты, но они требуют, чтобы все галльские народы самым торжественным образом обязались не покидать их в опасности, на которую они идут ради общего дела. И потому надо привезти знамёна всех народов, для того чтобы карнуты видели, что все решились умереть или победить с ними.
— Когда же мы отправляемся?
— Уполномоченные Лютеции и предводители правого берега приедут к тебе сегодня вечером, так как Альба находится по пути к карнутам... Мы рассчитываем на твоё гостеприимство на сегодняшнюю ночь... Завтра утром мы двинемся в путь... Кости брошены, и да сохранит нас Тейтат!
Я с жаром поцеловал его за его добрые вести.
Созвав своих людей, я уведомил их о нашем отъезде, не рассказывая о цели путешествия. Они очень скоро поняли, что дело заключалось в движении против римлян, и шумно выразили свою радость. Радость их несколько утихла, когда я сказал, что беру с собой только Арвираха, Думнака и несколько всадников.
Вскоре по всей долине разнеслись крики, доказывавшие, что новость там стала известна.
Карманно, Боиорикс и Цингеторикс приехали с половиной своих воинов. К вечеру стали съезжаться предводители с верхней и нижней Сены, предводители с правого берега и часть старейшин Лютеции, в шлемах казавшихся весьма представительными.
Вечером мы задали настоящий пир и уснули, мечтая о славе и свободе.
Утром перед моим домом собралось пятьсот всадников, все верхами. Пеших мы с собой не брали.
Перед отъездом я просил Амбиоригу принять меня.
— Сердце моё обливается кровью при мысли о разлуке с тобой, — сказал я. — Прости меня за то, что я хочу сказать тебе, но если уважение долго сдерживало мои чувства к тебе, то теперь, в такую торжественную минуту молчать более я не могу... Я отправляюсь на опасное дело и оставляю тебя в опасном положении, так как римские легионы стоят тут близко... Одни боги знают, увидимся ли мы когда-нибудь с тобой... Я жертвую своей жизнью, и если вернусь сюда живым, то буду считать себя как бы воскресшим... Позволь же мне говорить, как говорил бы умирающий... В ту минуту, как я отправляюсь, чтобы отмстить за твоего отца и за твою родину, неужели тебе нечего сказать мне?.. Заговори первой, так как в самом деле слова не идут у меня с языка и у меня недостаёт сил высказаться.
Она улыбнулась, и на строгом, воинственном лице её появился оттенок нежности.
— Ты завоевал меня с оружием в руках, и разве я не пленная твоя?
— Нет, не говори так! Моя пленная! В настоящую минуту в груди моей трепещет вовсе не сердце победителя... Побеждённый и пленный — это я. Я очень хорошо знаю, что боги создали тебя выше меня и умом и душой... Какими подвигами могу я сделаться достойным дочери Амбиорикса? Когда осмелюсь я просить девушку, которую я как госпожу поселил у себя в доме, принять и мою руку, и моё сердце?
Она перестала улыбаться,
