Печать Цезаря - Альфред Рамбо
Амбиорига упала без чувств, и не скоро пришла в себя.
Я не мог забыть того, что она мне сказала. Я помню, что Цезарь устроил тогда общее собрание галлов в одном укреплённом городе, чтобы судить предводителя восстания карнутов и зенонов. На этот раз я не поехал на приглашение. Но какое же могло быть отношение между этим собранием и видением, до такой степени поразившим Амбиоригу? Галльские предводители, присутствовавшие сложа руки на казни одного из своих собратьев? Этого быть не могло! Неужели можно было верить каким-то видениям женщины?
Через несколько дней старейшины Лютеции, возвратившиеся из собрания, рассказали мне, что там происходило.
Зеноны из страха принуждены были выдать своего вождя. Цезарь потребовал, чтобы уполномоченные галльских народов судили его. Странный суд, разбиравший дело под мечами шести легионов! Цезарь делал вид, будто он не вмешивается в разбирательство этого дела, предоставив всю низость приговора соотечественникам обвиняемого. Они осудили его, как бунтовщика, соучастника в убийстве назначенного Цезарем царя и подстрекателя восстания. Они осудили его в надежде, что Цезарь удовлетворится только приговором и не потребует исполнения его. Но они ошиблись в расчёте.
— Вы его осудили, — сказал Цезарь судьям, — и вам следует исполнить приговор. Он совершил преступление не против Рима, для него недосягаемого, а против мира Галлии. Это галльское преступление, и наказание должно быть галльским. Какое следует по обычаям ваших отцов наказание за него?
Старейшины Лютеции стыдились и приходили в отчаяние от подлости всех и своей собственной.
— На этот раз Цезарь переступил все границы, — говорили они. — Мы оказались судьями и палачами героев Галлии! Да разнесут боги своим дуновением прах умершего героя и рассыплют его по всей Кельтике! Всюду он поднимет мстителей!.. Братья с реки Кастора, терпение Лютеции лопнуло! Куйте железо и выделывайте мечи! Прежде чем растает снег на горе, Галлия будет свободна, или нас не будет в живых!
XV. Кереторикс-римлянин
В долине жил один из паризских предводителей по имени Кереторикс. Это был красивый малый лет тридцати, и так как земля у него была плодородна, то у него было немало золота. Он принимал иногда у себя предводителей и сам ездил на их пиры. Но вообще его не любили, ему не доверяли и при его появлении тотчас же прекращали разговоры о свободе Галлии.
Когда-то один из его родственников, эдуйский старейшина, взял его с собой в Италию. Он вернулся оттуда пленённый римлянами, их языком, обычаями, порядками. Он выстроил себе дом, походивший на римский дворец, как клетка для кроликов походила на жилище предводителя. Дом был крошечный, но в нём было нечто вроде колонн и статуй, проданных ему торгашами Лациума за настоящие ценности наших ремесленников. Из Рима он привёз раба, в обязанности которого лежало брить господину своему усы и бороду, завивать волосы и красить их в чёрную краску. Кереторикс, вместо рыжей гривы и длинных усов благородного галла, щеголял бритым лицом римского купца. Он пытался носить тогу, но над ним так стали потешаться, что он бросил её. Зато рубашку, штаны и тунику он шил из материи, привезённой из Италии, и платил за них очень дорого.
Наши пиры, на которых мясо разрывали руками и зубами, внушали ему отвращение; он говорил, что наш мёд и наша сикера годятся только для того, чтобы ими мыть ноги лошадям; он пил только итальянские вина. Он описывал нам пиршества в Риме, на которых едят лёжа и стол покрывают хрусталём, прозрачным, как воздух, — пиршества, на которых подают такие кушанья, что трудно узнать, из чего они сделаны.
Мы не могли не слушать его, так как он рассказывал о вещах, для нас очень удивительных. Он описывал нам сенат, где азиатские цари, в золотых венцах, надевали шапки рабов-отпущенников и падали перед ним ниц; он описывал процессии граждан в парадной одежде, молодых девушек в белых платьях, жрецов, весталок, жертвоприношения, на которых текла кровь сотни быков, белых как снег, описывал зрелища, называемые «театром».
— Но это ещё ничего не значит, — воодушевляясь, продолжал Кереторикс. — Кто не видел игр в цирке, тот не видел ничего.
Там на искусственном море плавают галеры, и дают морские битвы на волнах красного цвета. Там появляются хищные звери Африки, сотни слонов сразу, до четырёхсот пантер, до шестисот львов, и всех их выпускают против людей. Там выходят до трёхсот пар гладиаторов, одни со щитом и мечом, другие с трезубцем и сеткой; они прибегают ко всевозможным хитростям борьбы и дерутся с ожесточением, в то время как народ, консулы, даже знатные молодые девушки, опустив пальцы, решают вопрос о судьбе побеждённого...
— Верно у твоих гладиаторов нет ни головы, ни сердца? Почему же они не бросятся все вместе на этих консулов? Говорил ли ты когда-нибудь с этими несчастными?
— Конечно.
— И разве они не по-галльски отвечали тебе? Кереторикс не смущался такими пустяками.
— Вы воображаете, — говорил он, — что ваши клиенты и ваши рабы повинуются вам? Отправляйтесь-ка в Рим посмотреть, что значит повиновение. Вы там узнаете, что значит патрон. Каждое утро дворец его осаждён толпой людей, которые являются поцеловать край его одежды, и зачастую он не принимает их; когда ему кланяются на улице, то на поклоны отвечает раб, которого он нарочно для этого берёт с собой. А рабы? Это вовсе не такие скоты, как наши, но люди на тысячу раз более знающие, чем наши друиды, — это люди, изучившие грамматику и поэзию, отлично играющие на всяких инструментах и вникнувшие в тайны врачевания! И они повинуются каждому взгляду и малейшему движению пальца своего господина, который не удостаивает даже говорить с ними, а только лёгким посвистыванием, прищёлкиванием пальцев, движением бровей выражает им свои желания. Но чаще всего им самим предоставляется отгадать и предупредить его волю. Вот я хотел бы, чтобы мне так служили! Недогадливых и ленивых страшно наказывают: секут розгами, колют вилами, клеймят им горячим железом лоб, прибивают к кресту или бросают в пруды на съедение рыбам.
— Какой ужас! И эти римляне ещё называют нас варварами? Ты думаешь, что такой народ одержит верх над нами?
— Можно подумать, что вы не знаете легионов. Полноте, друзья мои, с вашими шайками необученных и плохо вооружённых
