Печать Цезаря - Альфред Рамбо
Самые храбрые воины склоняли головы под руками друидов и под страхом ужасных слов, вылетавших из уст людей по повелению небес.
Когда огонь, разведённый на жертвеннике, сжёг жертву до костей, факелы были опрокинуты на снег, и друиды громким голосом закричали:
— Да угаснет так жизнь Цезаря и всех его легионов!
На следующий день предводители карнутов собрали на одной из площадей священного города Аутрикума уполномоченных галльских народов. Они сказали им:
— Вы дали нам клятву, положив руки на перерезанное горло быка. Мы со своей стороны тоже дадим вам клятву.
Они объявили нам, что в этот же день идут в Генабум, и предлагали нам следовать за ними. Этим карнуты хотели показать нам, как серьёзно смотрели на это дело. Они отправились со своими воинами так скоро, что мы остались далеко позади них.
Мы шли всю ночь. Утром, когда подошли к Луаре около Генабума, мы увидали пламя в разных местах города. На улицах раздавались отчаянные крики людей, которых или преследовали или убивали. На водах реки мы увидали различные предметы: мебель римскую, ещё горевшую, тюки разных товаров, тела людей, одетых по-римски, и тела женщин, надувшиеся платья которых поддерживали их на воде.
Я сказал Вергугодумно, что вовсе не люблю такой резни. Галльская удаль не должна была себя выказывать на безоружных людях и женщинах.
— Что может быть общего между этими людьми и нами? — отвечал он мне. — Прибереги своё сожаление для наших... Согласись, что карнуты выказали замечательную отвагу, так как в случае неудачи им нечего ждать пощады. За одну голову римлянина Цезарь возьмёт сто голов карнутов.
— Оно было бы лучше, если бы они напали на шесть легионов, которые стоят у зенонов.
Лишь только началась резня в Генабуме, как весть о ней разнеслась по всей Галлии. Перебегая от одной деревни в другую, народ кричал:
— Римлян режут! К оружию, галлы!
Впоследствии жители Лютеции и Альбы уверяли меня, что они узнали об этой резне в то же утро, когда пожары едва потухли. Вечером же об этом узнали до самой границы римской провинции.
Нигде легионы, испуганные этим внезапным восстанием, не тронулись с места. Начальники их поспешили очистить сторожевые посты, отозвали разъезды и стянулись в укреплённые лагеря.
В это же самое время на языке у всех только и вертелось имя Верцингеторикса, сына Кельтила, которого его соотечественники-старейшины убили за то, что он хотел соединить всю Галлию под начальство одного человека.
О сыне рассказывали удивительные вещи. Боги закрыли его тучей, чтобы скрыть от убийц отца. Они воспитали его в таких страшных местах, куда никто не мог проникнуть, не подвергаясь опасности. Он вырос в грубой пастушьей одежде и прятался в кратеры вулканов, извергавших в прежние времена пламя. Волки провожали его между пропастями, вороны приносили ему пищу; орлы парили над ним во время его сна, чтобы уберечь его от палящих лучей солнца. Бог Камул, с которым он удостоился разговаривать, научил его, что делать, чтобы победить римлян; он обещал ему обернуться лисицей, чтобы, пробравшись в неприятельский лагерь, узнать все их тайны, или же — ястребом, чтобы скрыться от преследования. Когда наступило время, назначенное судьбой, он явился народу. Старейшины отказались от него, потому что он был одет в платье пастуха, но весь простой народ сотнями и тысячами стекался к нему. Они провозгласили его освободителем, о котором было предсказано. Говорили, будто он осадил город, куда заперлись изменники и знатные люди, и каменные укрепления перед ним распались, бронзовые ворота отворились, а дурные люди бросились в пропасти. Теперь он призывал к оружию всех добрых товарищей, всех желавших или быть свободными, или умереть.
— Всё это, конечно, басни, — говорил мне Вергугодумно. — Верно только то, что Верцингеторикс храбр, энергичен и ловок. Такой предводитель нам нужен.
— Я сейчас же отправлюсь к нему со своими людьми.
— Что ты? Нам надо поскорее вернуться к паризам и приготовиться к защите наших очагов. Ты забываешь, что нас окружают десять легионов.
— Они не осмелятся шевельнуться до возвращения Цезаря.
— Ты, может быть, и прав... Но твой дом... Твоя гостья?
— Ради неё-то я и не хочу возвращаться домой... Я не вернусь, не омочив меча своего в римской крови... Отсутствие моё не будет продолжительным, — вот ты увидишь! Я вернусь прежде, чем Цезарь успеет посетить вас. Поручаю тебе моё имущество, моих подданных... моих гостей. Поручаю их тебе, как союзнику, как другу... До свидания!
— Да возвратят нам тебя боги!
Воины мои вскрикнули от радости, когда я сказал им, что веду их к Верцингеториксу, и что домой мы вернёмся только победителями.
III. Верховный вождь народа
Пятьсот паризских всадников и предводители восьми паризских долин и Лютеции единодушно признали меня своим начальником. Сам же я был подчинён Вергассилавну, с которым мы были в прекрасных отношениях.
Мы ехали семь дней. Дороги были завалены снегом и проходили по гористой местности: нам приходилось пробираться по узким ущельям и окраинам пропастей, в глубине которых неслись бурные потоки.
Вечером на седьмой день мы въехали в укреплённый город Герговию, где был Верцингеторикс. Вся страна была полна войск, и новые отряды постоянно подходили днём и ночью. На горах и в долинах, везде виднелись бивуачные огни или же освещённые деревни и города, переполненные союзными галльскими войсками.
На следующее утро нам было приказано явиться на смотр к Верцингеториксу. Мы проехались мимо него, и он, по-видимому, остался доволен нашим вооружением и порядком, царившим в наших рядах.
После смотра я был вызван вместе с другими начальниками, и в первый раз увидел Верцингеторикса вблизи.
Это был человек лет тридцати, громадного роста, со строгими чертами лица. Он окинул нас быстрым взглядом своих выразительных глаз с металлическим блеском и таким суровым тоном задал нам несколько вопросов, что мы тотчас же почувствовали, что он собрался держать нас в строгой дисциплине.
Все находили в лице его какую-то роковую черту, какая была и в лице его отца, жестоко поплатившегося за ненависть к себе знатных людей, друзей римлян.
Хотя он говорил повелительно, но это нисколько никого не поражало, потому что говорил он точно не от себя, а от лица всей родины, Галлии, говорил так, что нельзя было не повиноваться ему.
Верцингеторикс, посмотрев на нас, обратился к нам с краткой речью. .
Он сказал нам, что взялся за оружие для того, чтобы отстоять свободу всей Галлии, что наступало время узнать, преклонятся ли свободные сыны Галлии перед римскими розгами и секирами, будем ли мы подданными тех самых римлян, которые платили дань нашим отцам; послужат
