Алексей Павлов - Казак Дикун
Тем временем, потеряв полковника Великого и ничего не ведая о судьбе Чернышева, бригадир Головатый назначил командирами полков: первым — своего сына Александра Головатого, вторым — капитана Дмитрия Вараву. Старику не повезло и со своим высшим начальством. После кончины Н. С. Федорова он сам недолго исполнял обязанности командующего войсковой группой, потом этот пост занял граф Федор Матвеевич Апраксин. Не успел с ним как следует познакомиться, как и он 16 ноября скоропостижно умер. Снова пришлось брать на себя ответственность за действия всей группы. Потом командование перешло к князю Павлу Дмитриевичу Цицианову. Титулы командующих росли, а дела шли все хуже. Не помогла их улучшению и перебазировка из Персагата в устье Куры ставки главнокомандующего В. А. Зубова.
— Какое‑то заклятое место, — ходили разговоры сре
ди солдат и казаков. — Боев почти нет, а людей теряем каждый день.
Случалось, персы выкрадывали и брали в плен зазевавшихся десантников. Свидетелем одной такой истории стал Федор Дикун. Он оставался на Сальянах, как все казаки, прибывшие с конвоем при лейтенанте Орловском. Сам их временный начальник давно уже возвратился в штаб — квартиру войсковой группы, а они продолжали службу в своих сотнях. Так Федор вновь был причислен к своей третьей «непромокаемой», есаулом которой стал Никифор Черепаха.
Однажды ранним ноябрьским утром, находясь в гарнизонном карауле, Дикун нес вахту часового вблизи реки Куры. От ее перекатов и прибрежных еще зеленых зарослей несло монотонным журчанием воды, сыростью и осенней прохладой. Федор дефилировал вдоль Куры с ружьем от одного назначенного ориентира до другого, охраняя участок от проникновения лазутчиков с противоположной стороны.
Вдруг у невысокого галечного обрыва послышался какой‑то резкий всплеск и шорох. Федор взял ружье на изготовку:
— Стой, кто идет?
Из‑за можжевелового куста показался заросший курчавой бородкой и усами человек среднего роста, в вымокшем казачьем одеянии. Он продрог, посинел, казался старше своих лет.
— Я свой, — переведя дух, вымолвил он. — Из плена бежал.
Федор сдал задержанного караульному начальнику. И уже сменившись с дежурства, разузнал, что же произошло с незадачливым черноморцем. Выяснилось: 27–летний казак Каневского куреня Астафий Буряк в составе большой команды из ста человек занимался заготовкой леса на левом берегу реки Куры, занятом десантными войсками. Отбился от команды и тут же его сцапали персы. Ружье отобрали, засунули кляп в рот, чтобы не кричал, — перемахнули с пленным через Куру. А там он достался одному зажиточному хозяину, притом — в отдаленном селении. Перс запер его в сарай, а потом стал употреблять как невольника на всякие работы во дворе и в поле. За ним постоянно наблюдал надсмотрщик, пожилой, в надвинутой папахе, родственник хозяина. «Влип, — мысленно укорял себя казак. — Как только выбраться отсюда»?
На его счастье, он, по — видимому, пришелся по сердцу молодой красивой персианке, похоже — невестке или дочери старого господина. На какой‑то малый срок парень остался без присмотра. К сараю подошла молодица, отодвинула засов и, вручив пленнику три чурека, стала торопливо показывать ему рукой направление к дороге в сторону Куры. Не владея иным наречием, кроме своего, спасительница жестами подсказывала кудрявому молодцу: «Беги, беги, пока есть время». И Астафий не упустил момента. Он три дня, таясь от встречных, добирался до Куры, отлеживался в прибрежных кустах и вот достиг- таки цели: с помощью бревна переплыл реку и вышел на пост казачьего часового.
Письменно объясняя происшествие, Буряк показал: «В разбоях не бывал, беглых солдат не видел».
Черноморская пешая бригада Головатого в боевом взаимодействии с Суздальским, Владимирским и Кабардинским батальонами прочно обосновалась на острове Сары, полуострове Камышеване, в Ленкорани и ее окрестностях, в Сальянах и по побережью реки Куры, готовилась надежно защитить владения Талышинского хана, утвердиться здесь не столько силой оружия, сколько своим присутствием, дипломатическим воздействием на колеблющегося союзника — Мустафу — хана. Оттого для воинских гарнизонов создавались солидные запасы продовольствия. Никто даже не помышлял о каких‑либо его реквизициях у местного населения. Все завозилось из Астрахани.
Только за один день — 5 ноября комбриг Головатый в устье Куры направил девять транспортных судов, доставивших правофланговым частям группы 9587 четвертей муки, крупы и овса. Причем из них 6790 — муки. А на острове Сары было накоплено хлеба на 4500 душ в расчете его расходования с 15 ноября и на полугодие вперед.
В перевалках и хранении продовольствия ставка В. А. Зубова возлагала излишние тяготы на черноморцев, что вызывало среди них глухой ропот. Даже Головатый не выдержал и 23 ноября заявил главкому:
— Прошу возвратить 120 черноморцев от майора Пан- чулидзева и сто от лейтенанта Миницкого, заменить их другой рабочей силой. Черноморцы и без того не ведут праздную жизнь. Им хватает дел и сейчас на Сары, Камышеване и Сальянах.
Комбриг только что изучил строевую записку прави
теля своей канцелярии капитана Михаила Кифы, восторга у него она не вызвала. По списку в обоих полках значилось 919 человек. Значит, из тысячи выбыл 81. Куда? Он понимал: большинство скосила смерть. Почти у всех возраст был цветущий, людям бы жить да жить. Войско же их потеряло навсегда.
Из списочного состава находилось в отлучках:
В дальних:
в Астрахани — 12 человек:
на трех купеческих судах — 3 человека.
В ближних: на Сальянах — 225; на Камышеване — 145.
Итого 385 человек, в том числе казаков 367.
На острове Сары:
здоровых — 485; больных — 49.
Итого всех вместе 919.
Рассредоточение по разным точкам личного состава, убыль умерших и больных постоянно вносили изменения в расстановку офицерских и унтер — офицерских кадров, всех нижних чинов. Приняв полки, капитаны А. Головатый и Д. Варава тут же издали приказы о кадровых перестановках в подразделениях.
Так, временно командовавший четвертой сотней в первом полку есаул Авксентьев был перемещен есаулом в первую сотню, а хорунжим к нему дали из другой сотни Николая Марченко, на третью сотню того же полка пришел есаул Стешков, а сотником Никита Агажанов, в четвертой есаулом стал поручик Тиховский. Во втором полку сверхкомплектный старшинский штат увеличился до 13 человек. В него вошли Денис Смола, Никита Собокарь, Никита Тесте- рев, Данил Торяник, Иван Беда, Сидор Кулик и другие офицеры. Кое‑кто из них ранее состоял в штате первого полка.
Прибывший из тяжкого странствия полковник Иван Чернышев тепло был принят в кизилагачской штаб — квар- тире командиром черноморской группы А. А. Головатым, долго рассказывал о выпавших на его долю несчастьях.
— У нас тут их тоже хватает, — упавшим голосом, потирая рукой небритую щеку, вымолвил казачий батько.
Он грузно встал с табуретки, головой почти коснулся потолка балагана. Доверительно произнес:
— На днях виделся с графом Валерианом Александровичем. Каким‑то сумным стал, невеселым. Что‑то в Санкт- Петербурге приключилось. Сдается — с матушкой — цари- цей, а стало быть, и с его старшим братом Платоном.
— И я в Баку про то слышал, — сказал Чернышев.
В разговоре давних соратников возникла пауза. Потом Головатый уже в прежнем своем служебном тоне сформулировал Чернышеву свои соображения:
— Что там наверху делается — не солдатского ума дело. Нам же надо укреплять здесь свои позиции. Недавно хан Талышинский Мустафа известил нас о том, что в четырнадцати верстах от Ленкорани появились банды Ага — Мо- хаммед — хана, того и гляди нападут на селение. Нужны дополнительные меры по защите ленкоранских рубежей. Мустафа — хан опасается за своего сына, как бы он не попал в руки персиан, соглашался отправить его в Санкт- Петербург. А в то же время к этому никаких шагов не делает. Словом, и нашим, и вашим — доверия к нему нельзя питать.
Под конец беседы походный атаман дал полковнику задание:
— Доведите мой приказ до каждого казака. Повысить бдительность, по одному в Ленкорани и по границе в сторону Ардебильской дороги никому не отлучаться, находиться в готовности к выступлению и встречному бою.
— Будет исполнено, — ответил старый служака, только что получивший на руки приказ ставки В. А. Зубова о его возвращении к своей прежней полковничьей должности.
К тому времени в регулярных и черноморских казачьих частях, будто въедливая коррозия, вглубь и вширь стали распространяться губительные признаки разложения войск. Падала дисциплина, утрачивалось уважение рядовых воинов к своим командирам, а офицеров — к своим подчиненным. И вообще требования о соблюдении воинского долга и чести во многих случаях превращались в пустой звук.
