Валерий Кормилицын - Держава (том второй)
Сияющий электрическим освещением состав ещё не тронулся, а генералы уже принялись провожать себя и желать друг другу доброго пути…
— А ваша булава теперь — мой гетманский жезл, — засмеялся Драгомиров.
Когда застрекотал телефон внутренней связи и генералов пригласили в находящуюся в третьем вагоне столовую, они уже хорошо подняли своё настроение, и дорога в Москву казалась усыпанной розами и наградами.
Рубанову–младшему от праздника жизни остались лишь шипы да отцовы подковырки. И в таком пасмурном настроении он сопровождал отца и Михаила Ивановича до третьего вагона.
Миновав соседний вагон, где была детская, и ехали фрейлины, с одной из которых Драгомиров не преминул цапнуться, ибо старая грымза обозвала заслуженного генерала пьяницей.
— А какие в молодости надежды подавал, — шмыгнув в купе с белой мебелью, напоследок выдала она.
— Это что за надежды вы ей подавали, Михаил Иванович? — хохотнул Рубанов–старший. — И по всему видно, дальше надежд дело не пошло, — подтянулись и старались не раскачиваться, проходя четвёртый вагон, предназначенный для их величеств.
Наконец дотопали до вагона–столовой красного дерева, где за столом уже сидело несколько человек, а за перегородкой в гостиной, с обитой бархатным штофом мебелью, играло пианино.
— Государь, наверное, — усаживаясь за стол, кивнул в сторону звуков Рубанов.
— Или государыня, — оглядел присутствующих Драгомиров, поприветствовав их общим поклоном.
— Что за свитские генералы стали, — бурчал он, когда шли обратно. — Кители расстёгнуты… Никакого почтения к форме…
— Господин подпоручик, застегнитесь, — зашептал Акиму драгомировский адъютант. — Сейчас их превосходительство придираться начнут…
«Чтоб я ещё хоть раз в адьютанты напросился», — застегнулся Аким и, встав по стойке смирно, пропустил генералов в купе.
— О-о! Молодец. Вольно, подпоручик, — уселся у окна Михаил Иванович.
Рубанов–старший расположился напротив.
— Представляешь, Максим Акимович, сейчас даже среди офицеров либералы появились, — укоризненно покачал головой, разливая по рюмкам коньяк. — Относятся к воинскому мундиру с пренебрежением, и называют — рабочей одеждой, — выпил и грустно закусил кусочком шоколада. — Я им ответил письменно: «Господам, которые щеголяют своей прогрессивностью, кажется, что мундир есть не более, как рабочий костюм. Да. Рабочий. Но работа наша — особенная. Ведь, чтобы её сделать, нужно жертвовать жизнью»… Запомните, юноша, — ласково глянул на Акима. — Честь мундира — не простое понятие…
Отпустив адьютантов отдыхать, генералы с азартом принялись за карты. На этот раз Драгомиров проигрался в пух и прах, вплоть до булавы, и, чтоб поднять настроение, от карт перешёл к анекдотам:
— Однажды император Александр Первый прогуливался по бульвару под дождём, что не помешало собраться дамам, дабы полюбоваться монархом. «Пожалуйста, поднимите зонтики, мадам, не мочитесь», — сказал государь. — «Для вашего величества мы готовы и помочиться», — ответили дамы, — закатился смехом Драгомиров. — Уверен, среди них была и та мегера, что недавно назвала меня пьяницей, — запил анекдот коньячком.
Рубанов от души поддержал его. Отсмеявшись, и вытерев платком глаза, произнёс:
— Да-а. Генералы любят по–доброму пошутить над императором, за которого без раздумий отдадут жизнь… Вот один из моих любимых анекдотов: Купчиха Семижопова…
— Какая? — вытаращил глаза Драгомиров.
— Семижопова, — уточнил Рубанов. — … Написала на высочайшее имя прошение об изменении фамилии. Николай, — кивнул в сторону четвёртого вагона, — наложил резолюцию: «Хватит и пяти!», — забеспокоился, глядя, как Драгомиров хватает ртом воздух.
Но потом старый генерал испустил такой вопль восторга, и поднял такой гогот, что Максим Акимович поспешил налить ему рюмку коньяку, чтоб немного успокоить развеселившегося генерала от инфантерии.
В 10 часов 50 минут утра поезд подошёл к платформе Николаевского вокзала.
Вышколенный конвой выскочил из первого вагона и занял места у вагона их величеств.
К царскому поезду подали экипажи, и кортеж направился в Кремль.
Возле Иверской часовни процессия остановилась и царь с царицей, под восторженные крики народа, с чувством приложились к кресту и чудотворной иконе Иверской Богоматери.
Вечером, оставив дочерей отдыхать, венценосные гости навестили генерал–губернатора с супругой.
Младшая сестра, забыв, что она царица, бросилась на шею старшей, пока дядя обнимал племянника.
Акима к великому князю Сергею не пригласили и он, трепеща сердцем, решил навестить Натали.
На этот раз швейцар безропотно пропустил его, но дома оказался один лишь подполковник Кусков.
— Проходи, проходи дружище, — сердечно обнял Рубанова. — Возмужал на офицерских харчах, — рассмеялся Дмитрий Николаевич, хлопая Акима по плечу. — Зинаида Александровна и все Бутенёвы уехали на воды. Константин Александрович очень уж плох, — усадил подпоручика на диван. — Сейчас насчёт ужина распоряжусь, — покинул его.
До глубокой ночи бывшие юнкер и ротный командир, за бутылкой вина вспоминали Павловское училище и его питомцев.
Император с императрицей, скромно поужинав, вместе с великим князем Сергеем и его супругой, в домовой церкви, присутствовали на всенощном бдении.
Днём, уже вместе с дочерьми, отстояли службу в кремлёвском Успенском соборе, а затем посетили святые места Кремля: Чудов монастырь, Алексеевскую церковь и Архангельский собор.
Каждый день Страстной недели Николай и Александра посещали храмы и молились.
Молились за себя и за Святую Русь.
Большинство сановников, с трудом сдерживая иронию, обсуждали посещение царской четой московских церквей и соборов.
— Как им не надоест… За неделю побывали в церкви Рождества Богородицы, что на Сенях, в Воздвиженском храме, в Благовещенском соборе, в церкви святых Константина и Елены, в соборе Спаса на Бору, — загибал пальцы, сидя в гостиной известной светской львицы, один из высших чиновников государства.
Лишь московский генерал–губернатор с супругой, по велению сердца сопровождали венценосных родственников, вместе с ними посещая церковные службы.
Простые москвичи, давно забыв о Ходынке, шумно приветствовали царя и царицу, где бы они ни появлялись.
В ночь на Великую Субботу Романовы отстояли службу в Большом Успенском соборе.
Празднование Пасхальной утрени, по замыслу великого князя Сергея, было устроено в Большом Кремлевском дворце.
К удивлению Николая, его супруга забыла об усталости, ревностно молясь и кланяясь древним православным иконам, и на заутрене была свежа и бодра, любуясь сказочным парадным залом и вспоминая древние московские церкви.
«Москва теплее, чем Петербург, — констатировала она, — и люди здесь добрее и проще… Как славно было бы вновь перенести столицу в Москву», — слушала, как генерал–губернатор в нарядной парадной форме докладывал царю:
— В Екатерининском зале собрались министры, сенаторы, придворные чины, придворные дамы и фрейлины, а так же кавалерственные дамы ордена святой великомученицы Екатерины. Для военных отведён Андреевский зал. Высшие чиновники административных и судебных учреждений, московские дворяне и представители земства, собрались в Георгиевском зале. Представители именитого купечества — во Владимирском зале. И, вспоминая исторический бал в Петербурге, в Александровском зале велел собрать городских дам в русских платьях и с кокошниками на головах. Сейчас начнётся Православная московская и всея Руси Пасха, — услышал колокольный благовест и перекрестился генерал–губернатор.
По всей необъятной России трезвонили колокола и славили Иисуса Христа православные.
Горожане и сельские жители разговлялись заранее припасёнными яствами.
Офицеры и солдаты, в большинстве своём, были отпущены в отпуска и тоже славили Святое Воскресение…
____________________________________________
Большую часть кишинёвского гарнизона на Пасху, отпустили в увольнения. В казармах несли службу лишь дежурные и дневальные, не считая малой толики солдат, оставленных без отпусков за нарушения.
Во время Крёстного хода у одной из церквей, группа евреев, покатываясь от смеха, тыкала пальцами в нёсших хоругви и иконы священников.
— Отец святой, — юродствовал Гад Бобинчик, — свининки–то уже откушали? — завистливо пощелоктил языком, и плюнул в идущую за священником толпу прихожан.
Стоящий рядом с ним Хаим швырнул грязью в икону:
— Вот вам, свиноеды, — заорал он.
— Чёртовы иудеи, — закричал один из молдаван. — Христа продали за тридцать сребреников, и нас хотите продать…
— Бей жидо–о–в! — заорали в толпе, но батюшка успокоил мирян.
— Христос Воскресе! — воскликнул он.
— Воистину Воскресе, — начал успокаиваться народ.
