Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
Утром она ответила на письма Сан Саныча. Это было первое письмо из Орска, написанное ее рукой. Письмо было короткое, ни слезинки не уронила, не было сил. Она писала Сан Санычу, который ждал освобождения и собирался тут же приехать.
Николь и верила, и не верила... не хотела заглядывать в будущее. Всю свою жизнь в России она впустую надеялась на что-то... Она устала.
82
Было уже двенадцатое мая. Сугробы в тайге белым сахаром сверкали на солнце. Градусник с утра показывал минус двадцать, наст был крепкий, без лыж можно было ходить, но к обеду становилось тепло и с крыш начинало весело течь. Огромные сосульки висели. Коля через день отбивал их палкой, и они снова натекали — снега на крыше было полно.
Лазарет Первого лагеря ликвидировали. Горчакова поставили на консервацию медпунктов по закрывающимся зонам и отправили в командировку с молоденьким, белобрысым, лопоухим и круглолицым лейтенантом из бухгалтерии Управления. Три дня добирались по парализованной одноколейке семьдесят километров до дальнего лагеря.
Лагерь был строительный, прокладывали трассу и разрабатывали небольшой песчаный карьер. Теперь работы были остановлены, «пятьдесят восьмую» увезли, амнистированных освобождали по мере поступления на них документов и отправляли небольшими партиями. Народу в зоне оставалось немного. Несмотря на общее чемоданное настроение, во всем чувствовался порядок, а еда в столовой оказалась вполне съедобной. Командовал лагерем старший лейтенант, он с женой и тремя детьми жил недалеко от вахты в отдельно срубленной избе.
Медпункт был опечатан сургучной печатью и закрыт на замок, густо обмазанный солидолом. Внутри все было на месте, даже нераспечатанная бутыль спирта. Только не было освободившегося и уехавшего фельдшера.
Горчаков в соответствии с инструкцией раскладывал медикаменты и медицинское имущество. Самое ценное подлежало отправке на аптекобазу, что-то оставалось в законсервированном медпункте, остальное списывалось и уничтожалось по акту. Лейтенант-бухгалтер тщательно все регистрировал, писал бумаги. Он впервые попал на заполярную трассу и удивлялся такому порядку, он наслышан был о другом. Когда закончили, зашел начальник лагеря:
— Тут у меня еще семьдесят человек народу, оставьте чего-нибудь, хоть от зубной боли...
— Не положено, — строго не согласился лейтенант, продолжая писать. — У вас и медика нет...
— Жену попрошу...
— Берите все, что надо, — кивнул Горчаков на медикаменты.
Лейтенант-бухгалтер непонимающе и даже недовольно положил ручку:
— Георгий Николаевич, мы не имеем права...
— Ничего, Николай Степанович, мы ведь могли вообще здесь ничего не найти.
— Да, но должно быть соответствие приходно-расходной документации.
— На базе лежат тонны медикаментов, их все спишут. То, что мы сейчас делаем, никому не нужно. — Горчаков встал, распрямляя затекшие ноги.
— Да, но... — лейтенант озадаченно почесал под шапкой. — Ну хрен с ней...
Вечер они провели в избе начальника лагеря, жена наготовила, пригодился и оставленный спирт. Лопоухий лейтенант-бухгалтер замечательно играл на гитаре, пел артистично и очень смешно рассказывал анекдоты.
На другой день они ехали на дрезине на соседний лагпункт, дрезина шла небыстро, местами кособочило так, что она вот-вот должна была свалиться. Сугробы искрились на солнце, тайга стояла веселая, зеленая, сосны уже стряхнули белые шапки и шарфы. Параллельно дороге тянулась просека-зимник для саней и машин. Где-то шпалы лежали неряшливой горой, где-то торчали из-под снега кучи гравия и песка. Они переезжали ручей по высокому деревянному мосту, рядом с ним был поставлен почти такой же мост — то ли дорогу хотели по нему пустить, но передумали, то ли для автомобилей строили. Горчаков с младшим лейтенантом долго еще оглядывались на чудо-мосты-близнецы. На одном из них еще работали люди. Мужик, везущий их на дрезине, тоже не знал, зачем здесь два моста.
Так они превратили в консервы, как шутил лейтенант, шесть медпунктов. Следующий был не на трассе, а километров двадцать в стороне, за ними выслали лошадь. Кляча была худая, еле тянула, и возница часто слезал с саней и шел рядом. То же делали и «консерваторы». Бухгалтер Николай Степанович оказался говоруном, рассказал Горчакову всю свою недолгую жизнь, все последние новости и анекдоты. Про Сталина не рассказывал, они вообще про него не говорили, похоже, лейтенант относился к Усатому с уважением. Или страхом.
Они ехали часа четыре, замерзли и проголодались. Лагерь был женский.
— Одни бабы, — хмуро объяснил старшина, исполнявший обязанности начальника лагеря.
— А почему так далеко от трассы? — поинтересовался бухгалтер.
Старшина равнодушно пожал плечами, отпирая медпункт, потом выдал предположение:
— Чтоб кобели поменьше лазили!
Замок все не открывался, он подергал его, и оказалось, что он не заперт, а просто замерз. В медпункте все было растащено, не было ни инструментов, ни халатов, не говоря уже про лекарства. Даже весов и ростомера не было. Замерзший цветок на окне.
— А где же медпункт? — удивился лейтенант.
— А это что? — вопросом же ответил старшина и посмотрел на разбросанные бумажки и мусор. — Фельдшера не было, сестра была из бытовичек, уехала... Вы меня не спрашивайте, я не знаю. Начальник в оперотделе в Ермаково вторую неделю сидит, а меня тут спрашивают. Лес заставляют вывозить! Как я его вывезу? Кормов с марта не дают, в Ермаково сена целый склад, а у меня всего двенадцать рабочих лошадей осталось! И леса почти пятьсот кубов еще с прошлого года! На двадцать пять тысяч сто двадцать рублей! Это они подсчитали, приезжали так же вот! Не вывезешь, грозят, сам все возместишь!
— У вас женщины лес возят? — осторожно удивился бухгалтер Николай Степанович.
— И пилят, и возят... — старшина не понимал, в чем вопрос. — На лошадях и возят, на чем же?
Старшина хмуро замолчал и стал закуривать, но вдруг возмутился:
— Никто ничего не понимает, только орут! Сначала сказали — не будут лес вывозить, дороже выйдет! Потом кто-то умный нашелся, бабам, мол, делать нечего, пусть грузят и возят! План утвердили! Вот мы и возим до разъезда,
