Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

— Причиной этому было то, что «Ксаверьевич» непривычное слово для русского уха и его постоянно перевирали, писали то Савельевич, то Ксавельевич, то еще получше, — пояснил Рокоссовский. — Человек задним умом крепок. Теперь каюсь: молод был, не надо было этого делать.

— Что ж, на сегодня хватит, — сказал Кавун, собирая в папку бумаги. — А вы, Константин Константинович, хорошо подумайте, о чем мы с вами сегодня толковали. Не все сразу сознаются в содеянном. Честное признание и раскаяние являются смягчающими вину обстоятельствами. Теперь мы будем встречаться с вами часто. Лучше будет для нас с вами, если вы расскажете все начистоту.

— Мне не о чем рассказывать.

— Как знать, — загадочно улыбнулся следователь.

В сопровождении конвойных Рокоссовский покинул кабинет. Когда он вернулся в камеру, был уже вечер. Подали ужин. Он насилу выпил стакан чаю и съел кусочек хлеба.

Как загнанный в клетку дикий зверь, он ходил по камере (четыре шага туда, четыре — обратно) и все думал и думал. Предъявленные ему обвинения сильно озадачили и поставили его в тупик. Сегодня он убедился — намерения НКВД в разладе с действительностью. Раз его хотят поймать на такую дохлую наживку, значит, у них дела идут из рук вон плохо. Сколько ни думал, сколько ни гадал Рокоссовский — все равно не мог понять: кто же основной организатор этой глупой затеи. Зачем и кому надо делать из него польского шпиона? И то, что следователь знает многие подробности его служебных разговоров, подтверждает предположение, что особисты следили за каждым его шагом.

Рокоссовский вспомнил анкету, которую ему дали заполнить, когда назначали командиром корпуса. Будто кадровикам не было известно, что он не состоял в национал-шовинистических, троцкистской и других контрреволюционных организациях, не отклонялся и не колебался от генеральной линии партии, не служил в белой армии, в антисоветских националистических отрядах. Все равно его заставили ответить на каждый пункт анкеты.

Много воды утекло с тех пор, как установилась Советская власть, а мы почему-то считаем, что внутренние враги спят и видят, чтобы ее уничтожить. Пример самого справедливого общества, лучший в мире уклад жизни, а не грубая и никем не обузданная сила перемелет в порошок любого противника.

Где-то к полуночи он, не раздеваясь, лег в постель и скоро уснул. Всю ночь его мучили тревожные и беспокойные сны. То он гулял со своей Юлией на берегу реки Селенги, то они стояли у памятника декабристам и целовались… Потом он видел маленькую Аду. Она заливалась в отчаянном плаче, а он носил ее по комнате, напевая какую-то мелодию. Ему стало так жарко, что он рванул на себе тюремную робу и тут же проснулся. Он присел на койку, затем собрал на полу оторванные пуговицы и положил их в карман. В квадратном окошке под потолком еще не было видно признаков рассвета, но он уже не мог уснуть и снова начал мерить шагами камеру.

Глава четырнадцатая

Прошло почти девять месяцев, а следователь Кавун не сумел довести дело Рокоссовского до суда тройки. Он рвал на себе волосы: ему впервые попался такой крепкий орешек. Бывало, месяц-два, от силы три — и люди не выдерживали, сдавались. А этот стоит на своем — не виноват, и все. Пробовали выбить из него показания — и это не помогло. А ведь начальство давит: где признания и собственноручная подпись шпиона Рокоссовского? Грозят даже понизить в должности. «Что ж, сломаешься, никуда не денешься. Ты у меня еще заговоришь, упрямый осел», — так думал Кавун, находясь в своем кабинете. Он ждал Рокоссовского.

Открылась дверь, и конвоиры ввели в кабинет подследственного. Рокоссовского трудно было узнать: его спортивная фигура осунулась, лицо было в синяках, красная царапина шла от уха к подбородку, посиневшие губы были сжаты.

— Здравствуйте, — сказал Кавун, окинув узника недружелюбным взглядом.

— Можно сесть? — тяжело поднял глаза Рокоссовский.

— Садитесь.

— Спасибо.

— Твоя вежливость у меня уже сидит в печенках.

Рокоссовский с презрением глянул на следователя и промолчал.

Кавун пошел с места в карьер.

— На всех тактических и штабных учениях практиковать опрос пленных по имеющимся словарям пленных изображают один-два командира, отвечающие только на японском языке. С июля сего года во всех штабах установить один день в пятидневку, закрепив в этот день один час, в течение которого весь разговор в штабе лицами начальствующего состава, используя словарь, вести только на японском языке. Изучению японского военно-разговорного языка придать исключительное значение, поставив целью к декабрю сего года всему начальствующему составу овладеть суммой слов, необходимых для опроса пленных. — Закончив читать, Кавун оторвал взгляд от бумаг и уставился на Рокоссовского. — Это ваш приказ?

— Да, — нехотя ответил тот. — Это приказ по пятнадцатой дивизии.

— Чем же вас так ублажили японцы, что приказали своим подчиненным изучать их язык?

— Это требование тогдашнего командира Забайкальской группы войск Грязнова, а ныне командующего Забайкальским военным округом.

— Вы отстали от жизни, Константин Константинович. Ой как вы отстали. — Кавун покачал головой. — Грязнов арестован еще в прошлом году.

— То есть как арестован?

— Так же, как и вы.

— Странно. Это был прекрасный командир.

— А что тут странного? — следователя явно забавляло поведение Рокоссовского. — Ваш Грязнов признался, что был завербован японской разведкой. Он ждал, когда японцы оккупируют Дальний Восток, и готовился встретить их во всеоружии. А за то, что его подчиненные лопотали бы на японском языке, знаете какое бы он получил вознаграждение? Хм, нам, простым людям, и не снилось. — Кавун кашлянул и, внимательно разглядывая Рокоссовского, добавил: — А вы, выходит, ему помогали. Вот такая вышла на деле петрушка.

— В изучении языка будущего противника я ничего плохого не вижу.

— Если бы дело было только в изучении языка.

Рокоссовский посмотрел в холодные глаза Кавуна.

— Похоже, вы мне и шпионаж в пользу японской разведки собираетесь пришить?

— Дело покажет. Ясно одно — вы были тесно связаны с Грязновым и ходили у него в друзьях. Вполне возможно, что вы с ним работали на японцев заодно.

— Это ложь! — зло сказал Рокоссовский. — Лучше сразу обвиняйте меня, что я работал на английскую и французскую разведки. Семь бед — один ответ.

— Вы не язвите, гражданин Рокоссовский! — повысил голос Кавун и, выйдя из-за стола, положил перед ним протокол допроса. — Подпишите!

— Я ничего подписывать не буду.

— Снова за свое.

— Я сто раз об этом говорил: я ни в чем не виновен!

— Тогда скажите, вы были знакомы с Чайковским Косьяном Александровичем?

— Да, был. Он служил в штабе Забайкальского военного округа. В его ведении были бронетанковые и механизированные войска, и мы с ним часто решали служебные вопросы.

— А по неслужебным делам вы с ним общались?

— Несколько раз встречался на охоте, на рыбалке, — со скрытым раздражением в голосе ответил Рокоссовский. — Он повернулся к Кавуну. — В связи с чем возник этот вопрос?

— Он тоже дает очень интересные показания не в вашу пользу, — сказал Кавун, занимая свое место за столом. — Гражданин Рокоссовский, я даю вам время, подумайте, где вы встречались в неслужебной обстановке с Грязновым, Чайковским и другими. Для следствия представляет особый интерес — о чем вы говорили, к чему готовились. В следующий раз у меня будет к Вам очень много вопросов. Я еду в командировку в Читу и буду очень занят. — Он вышел из-за стола, прошелся по кабинету и, остановившись напротив Рокоссовского, произнес: — Видите, как я с вами откровенен. Хотелось бы, чтобы и вы платили мне той же монетой.

Кавун нажал на кнопку звонка, и на пороге появились конвоиры.

— Уведите!

Был яркий и солнечный день мая 1938 года. Пока открывали заднюю дверь «воронка», Рокоссовский окинул взглядом голубое поднебесье, откуда доносились трели какой-то птицы; легкий ветерок обдавал лицо приятной прохладой.

— В машину! — подал команду старший конвоир.

«Как же хочется на волю», — подумал Рокоссовский, с трудом отрывая глаза от розовых тюльпанов на газоне у дома НКВД.

До поздней ночи просидел Рокоссовский на кровати. Он подтянул коленки, обнял их руками, положил на руки подбородок и на несколько часов подряд превратился в живую скульптуру.

Дело принимало новый оборот — его собираются обвинять в шпионаже теперь уже в пользу японской разведки. Пока только прозрачно намекают. По всей вероятности, Кавун и собрался ехать в Забайкалье, чтобы собрать на него материал.

Рокоссовский перебрал в памяти всех своих бывших сослуживцев по Забайкалью, особенно тех, на кого намекал следователь, и ничего предосудительного в их поступках не нашел.