Елена Ржевская - Берлин, май 1945

Геббельс, до последнего часа одержимый ревностью к своим соперникам в фашистской иерархии, с особой неусыпностью следит за преемником фюрера:

«Увешанные орденами дураки и тщеславные надушенные франты не должны быть в военном руководстве. Они должны либо переделать себя, либо их надо списать. Я не успокоюсь и не буду знать отдыха, пока фюрер не наведет порядок. Он должен Геринга преобразовать внутренне и внешне или выставить его за дверь. Например, это же грубое нарушение стиля, когда первый офицер империи в нынешней ситуации войны снует в серебристо-сером мундире (парадном). Что за бабье поведение вопреки событиям! Надо надеяться, что фюреру удастся теперь снова сделать из Геринга мужчину», —

записано в дневнике 28 февраля 1945 года, за два месяца до окончательного поражения.

Геббельс тщетно прилагает усилия, чтобы склонить фюрера сместить Геринга.

«Опять Геринг уехал сейчас на двух специальных поездах в Оберзальцберг навестить свою жену»

Но прошел еще месяц, и теперь вот Геринг — погорел.

Оказавшись под арестом, Геринг отступился от своих притязаний. В отправленной ему Гитлером радиограмме говорилось, что ему будет дарована жизнь, если он откажется от всех своих чинов и должностей. И в Берлин, в убежище имперской канцелярии, пришла радиограмма, извещавшая, что Геринг из-за «сердечного заболевания» просит принять отставку.

«Рейхсмаршал Герман Геринг, в течение долгого времени страдающий хронической болезнью сердца, вступившей сейчас в острую стадию, заболел, — сообщалось населению и армии в «Берлинском фронтовом листке». — Поэтому он сам просил о том, чтобы в настоящее время, требующее максимального напряжения, он был бы освобожден от бремени руководства воздушными силами и ото всех связанных с этим обязанностей. Фюрер удовлетворил эту просьбу.

Новым главнокомандующим воздушными силами фюрер назначил генерал-полковника Риттера фон Грейма при одновременном присвоении ему звания генерал-фельдмаршала.

Фюрер принял вчера в своей Главной квартире в Берлине нового главнокомандующего воздушными силами и обстоятельно обсудил с ним вопрос о введении в бой авиачастей и зенитной артиллерии».

Приказ о назначении Грейма мог быть передан радиограммой. Но Гитлер, привыкший к спектаклям и парадам, не знавший никаких преград и ограничений, тем более когда дело касалось его престижа, не считаясь с реальным положением дел и целесообразностью, обрекая на гибель немецких летчиков, приказывает Грейму явиться к нему в окруженный Берлин, в бункер, лишь для того, чтобы объявить ему о назначении.

Под прикрытием сорока истребителей Грейм, вылетев из Рехлина, кое-как дотянул до аэродрома Гатов, теряя одного за другим истребители, когда на счету сейчас каждый самолет и каждый летчик. Поднявшись на другом самолете, он ушел с аэродрома, но через несколько минут над Бранденбургскими воротами снаряд оторвал дно машины. Грейм был ранен в ногу. Его личный пилот Ганна Рейч, сопровождавшая Грейма, сменила его за штурвалом и посадила самолет на магистрали Восток — Запад.

О том, что предстало их глазам в бункере Гитлера, Рейч дала подробные показания американским военным властям спустя несколько месяцев. Ее показания тем убедительнее, что известная летчица Рейч была фанатичной нацисткой, преданной Гитлеру.

Сразу же по прибытии Грейма и Рейч фюрер, с телеграммой Геринга в руках, поведал им о его измене. «Он предъявил мне ультиматум!» «В глазах фюрера слезы: голова опустилась, лицо стало смертельно бледным, руки тряслись… Это была типичная сцена «И ты, Брут!» — полная упреков и жалости к самому себе», — рассказывала Ганна Рейч.

Затем он объявил раненому Грейму, что снял Геринга с поста главнокомандующего воздушными силами и назначает на его место фон Грейма.

Но оказавшийся по прихоти фюрера тут, в подземелье, раненый Грейм лишился возможности командовать остатками авиации, во главе которой был теперь поставлен.

Оставаясь у постели раненого Грейма в убежище, Рейч три дня наблюдала за поведением руководителей империи. Она описывает, как Гитлер шагал по бункеру,

«размахивая дорожной картой, которая уже почти расползалась от пота его рук, и строя планы кампании Венка перед всяким, кто его случайно слушал».

«Поведение и физическое состояние его опускалось все ниже».

Комната, где находилась Рейч, была смежной с кабинетом Геббельса, по которому он нервно ковылял, проклиная Геринга, обвиняя «эту свинью» во всех их теперешних бедах, произнося наедине с собой многословные тирады. Ганне Рейч, вынужденной все это наблюдать и слушать, так как дверь его кабинета оставалась открытой, казалось:

«Как всегда, он ведет себя так, будто говорит перед легионом историков, жадно ловящих и записывающих каждое его слово».

Существовавшее у нее и прежде

«мнение о манерности Геббельса, его поверхностности и заученных ораторских приемах вполне подтверждалось этими трюками».

«И это те, кто правил нашей страной?» —

с отчаянием задавали себе они с Греймом вопрос.

В первый же вечер Гитлер вызвал Рейч. «У каждого из нас есть такая ампула с ядом», — сказал он, вручая ей две ампулы — для нее и для Грейма — на тот случай, если опасность приблизится. При этом он добавил, что

«каждый отвечает за то, чтобы уничтожить свое тело так, чтобы не осталось ничего для опознания».

Находившимся тут в бункере детям Геббельса внушалось, что они — в романтической «пещере» с «дядей фюрером» и потому им ничто не грозит, они защищены от бомб и всякого зла.

Магда Геббельс, с которой общалась Рейч, «большей частью владела собой, иногда горько плакала», «часто благодарила бога за то, что жива и может убить своих детей». Она говорила летчице:

«Они принадлежат третьей империи и фюреру, и если их обоих не станет, то и для детей больше нет места. Но вы должны помочь мне. Я больше всего боюсь, что в последний момент у меня не хватит сил».

«Из замечаний Ганны Рейч можно с уверенностью сделать вывод, — записал американский следователь, — что фрау Геббельс была просто одним из наиболее убежденных слушателей «высоконаучных» речей ее собственного мужа и самым резко выраженным примером влияния нацистов на немецкую женщину».

Гитлер на глазах у обитателей бункера вручил Магде Геббельс свой золотой значок, в признание того, что она «воплощает собой истинно немецкую женщину», по нацистской доктрине.

В ночь на 27 апреля рейхсканцелярия находилась под сильным артиллерийским обстрелом. «Разрывы тяжелых снарядов и треск падающих зданий прямо над бомбоубежищем вызвали такое нервное напряжение у каждого, что кое-где через двери слышны были рыдания».

27-го исчез из убежища приятель Бормана — обер-группенфюрер СС Фегелейн, представитель Гиммлера в ставке Гитлера, женатый на сестре Евы Браун, Гитлер приказал найти и задержать Фегелейна. Он был схвачен в его берлинской квартире, переодетый в гражданское, готовящийся бежать. Он просил свояченицу, вступиться за него, но ничего не помогло. По распоряжению Гитлера он был расстрелян эсэсовцами в саду рейхсканцелярии вечером 28 апреля, за несколько часов до свадьбы Гитлера.

В ночь на 28 апреля обстрел имперской канцелярии продолжался с еще большей интенсивностью.

«Точность попадания была поразительной для находящихся внизу, — говорила Рейч. — Казалось, что каждый снаряд ложится в то же место, что и предыдущий… В любой момент могут войти русские, и фюрером был собран второй самоубийственный совет».

Клятвы в верности, речи, заверения, что покончат жизнь самоубийством. В заключение, рассказывала Рейч,

«говорилось, что СС будет поручено обеспечить, чтобы не осталось никаких следов».

28 апреля в убежище стало известно из иностранных радиотелеграмм, что Гиммлер, присвоив себе верховные полномочия, обратился через Швецию к английским и американским властям, заявив о готовности Германии капитулировать перед западными союзниками.

Гиммлер, фюрер СС, протектор рейха, «верный Генрих», «железный Генрих», — изменник.

«Все мужчины и женщины плакали и кричали от бешенства, страха и отчаяния, — рассказывала Рейч, — все смешалось в безумной судороге».

Злобная истерика охватила тех, кто был обречен тут Гитлером на неминуемую гибель.

Гитлер, по свидетельству Рейч,

«бесновался, как сумасшедший. Лицо его было красным и неузнаваемым. Потом он впал в отупение».

Вскоре после этого в убежище пришло известие, что советские войска продвигаются к Потсдамерплац, готовят позиции для штурма имперской канцелярии.