Галина Аудерская - Королева Бона. Дракон в гербе
— Скажу правду, чистую правду. Видя, что дело нечисто, княжна Анна прогнала Радзеёвскую, желая, чтобы князь Станислав с ней порвал. Дочка воеводы и правда вернулась домой, в Радзеевицы, да только вслед за ней князь Януш поехал. Никто этого понять не мог, но, видать, опутала она обоих братьев. Красивая она, что верно, то верно. Случилось так, что князь Януш пригласил брата в охотничий замок в Блоне. Оба они страсть как любили охоту…
— И дочка воеводы там была? — спросил шидловецкий.
— А как же. И, должно быть, решила извести Станислава, в кушанья отравы подсыпала…
Прислуга говорила, что сразу же после ужина он занемог, а вскорости умер в страшных мучениях.
— Князь Януш о преступлении знал? Медиков спрашивал?
— Спрашивал. Одни говорили одно, другие — другое, так толком ничего не узнал. Но Катажина больно уж жадная, на украшения падкая, опостылела князю Янушу. И когда она стала умолять его подарить ей замок в Блоне, в котором они ужинали, он не спешил с подарком, а за советом к сестре пошел. А княгиня Анна сказала: любовницу прогони, а замок подари мне. Сестре отказать князь не мог, и вот тогда-то Катажина и возненавидела его лютой ненавистью. Это все, что я слышал.
— Стало быть, она отравила князя Януша? Дворянин развел руками.
— Клянусь богом и правдой, не видел, не знаю. Не было меня тогда в замке.
В перерыве, после допроса нескольких свидетелей, канцлер Шидловецкий спросил королевских людей, собравшихся в небольшом покое:
— Как мыслите? Отравлен или нет?
— Аптекарь из Плоцка признался в продаже отравы в Радзеё'вицах, — напомнил Фрич.
— Отравы для крыс, — добавил Мендзылеский.
— Да, но аптекарь этот у королевы заступничества искал, — вспомнил Шидловецкий. — Любопытно, почему именно у королевы?
— Потому что он тоже родом из Италии. Отсюда, наверное, и сплетни, — отвечал Фрич.
— Люди болтают, что дворянка опоила обоих братьев ядовитым зельем в угоду королю, ведь ему их наследство достанется, — заметил епископ Лятальский.
— Говорят — королю, а думают — королеве, — вставил словцо Шидловецкий.
— И все твердят в один голос: князь Януш погулять любил, пил безо всякой меры, да и легкие у него были слабы… — заметил Кшицкий.
— Послушаем, что медик скажет, — вмешался канцлер. — Да и придворного, который при князе Януше был, тоже выслушать не грех.
После перерыва Шидловецкий вызвал еще одного свидетеля.
— Говорите, что знаете, — приказал он.
— Я всегда бывал вместе с князем в Радзеёвицах, — начал свидетель. — Я видел не раз и не два наперсницу дочки воеводы, Клишевскую. Говорят, это она, выполняя волю Катажины, наняла убийц.
Двое их было — Петр и Мацей, слуга из Радзеёвиц. Они поднесли князю бокал с отравленным вином. У князя голова закружилась, но, как только в себя пришел, велел учинить допрос.
Подозрение пало на Петра. Его схватили, заточили в башню, тогда он во всем сознался.
— Значит, их схватили и допросили еще при жизни князя Януша? — спросил Мендзылеский.
— По его приказу. Именно. Он не сразу умер, а хворал тяжко. Хочет встать, а ноги не держат, в постель валится. Созвал медиков, да только лекарства не помогли, так и отдал богу душу. Выходит, предательство слуг его погубило, они поднесли ему отравленную чашу, а были будто наивернейшие слуги.
На третий день допроса, к вечеру, когда отпустили последнего свидетеля, канцлер Шидловецкий спросил:
— А как мой медик? Осматривая покойного, нашел ли он следы отравления?
— Ничего не нашел, о чем засвидетельствовал письменно, — ответил Фрич, просматривая бумаги.
— Но если Януш не был отравлен, почему он так быстро покинул этот мир? — удивлялся Кшицкий.
— Сие останется тайной, — пробормотал канцлер и через минуту добавил: — Похорон до приезда короля не назначать. Его величество сам будет вершить суд.
— Хотелось бы знать, что король обо всем этом скажет? — вздохнул епископ Лятальский.
— Не король, а королева, — иронически улыбнулся Кшицкий, но Мендзылеский глянул на него с таким упреком, что новоиспеченный епископ, который был стольким обязан королеве Боне и ее заступничеству, до конца заседания высочайшей комиссии не вымолвил более ни слова.
И все же, как и предвидел поэт-епископ, ссора между супругами в Вавельском замке оказалась неизбежной. Королева, оставшись с супругом наедине, даже не пыталась скрыть своего безудержного гнева. Стоя перед королем, она говорила голосом, подчас переходящим на крик:
— Нет! И еще раз нет! Теперь уж я не прошу, а требую. Велите провести следствие и сурово наказать тех, кто сеет смуту своими россказнями об отравлении князя Януша. Кто это делает? Зачем?
Королевская комиссия в Варшаве сообщает, что никаких подтверждений этому нету. Кто говорит по-другому — лжец! И далее — объявите повсюду, что князь не из-за злых козней сатаны и не из-за людской злобы, а по божьей воле, после тяжкой болезни, с белым светом расстался. И еще — на похороны поедем вместе.
— Вы — на похороны? В вашем положении? — удивился король.
— Мне родить в ноябре, а сейчас только август.
— Но тяготы путешествия…
— Не тревожьтесь, — горячо уверяла она. — Я сильнее, чем вы думаете.
— Похоже на это, — заметил он и добавил: — Вы все сказали?
— Нет! — воскликнула она. — Не допускайте также, чтобы Анна вышла замуж за кого-нибудь из Гогенцоллернов. Мазовецкое княжество достанется нашему сыну.
— Ну что же, я откажу брату Альбрехта и ему самому, — спокойно отвечал он. — Но Мазовия… пястовские владения и по всем законам принадлежат Короне.
— Законы диктуете вы, ваше величество.
— Однако мазовецкая шляхта не захочет подчинения. Поддержит притязания княжны Анны, которая называет себя не иначе, как дюкесса Мазовии, и желает править в Варшаве самостоятельно.
— Самостоятельно? — усмехнулась Бона. — Без помощи Гогенцоллернов?
— Едва ли, — согласился он и вдруг заговорил громко, сердито, что бывало с ним очень редко: — И потому мы не допустим никакого своеволия, никакого нарушения старых законов! Должно победить право. Право, а не бесправие. Самое лучшее, что можно сделать, — это в декабре созвать в Варшаве мазовецкий сейм. Пусть Мазовия, как иные наши края, выберет послов на общий сейм. А он уж будет держать совет в Петрокове.
— Но… ежели их сейм так и поступит, тем самым он признает принадлежность Мазовии к Короне, — ужаснулась Бона.
— Не спорю, — согласился король.
— А как же Август? Наши помыслы передать княжество ему? Династии Ягеллонов? — говорила она все быстрее и громче.
— Но это помыслы не мои, а ваши, — отвечал король. — И поэтому уже теперь, в августе, я поеду в Варшаву… один.
— То есть как? — Она глядела на него, не понимая.
— Я сказал — один!
Король повернулся и вышел из покоев. И уже не слышал, как Бона повторяла в ярости:
— Один? Без меня? Обманута! Брошена! О Бю! Бю! Есть там кто-нибудь?
Укрытые в стене двери тотчас же отворились, и Марина кинулась к госпоже, которая в ярости повторяла:
— Меня обманули, слышишь! Мне нечем дышать! Давит грудь. Быстро! Расстегни лиф! Скорее!
Разорви ворот, здесь, у шеи!
— Светлейшая госпожа, вы погубите себя, — шепнула камеристка.
— No. Это он меня погубит. Санта Мадонна! Астролог говорил правду: здесь, на Вавеле, два дракона, два. Не один, италийский.
— Ради младенца, который у вас под сердцем…
— Разумеется, не в пасти, как у дракона… Проклятие! Опять она одинока…
Чувствуя, что теряет силы, она заговорила шепотом.
— А впрочем… дай воды. Пить хочу…
Наполнив серебряный кубок, Марина подала его королеве. Но та, вместо того чтобы пить, долго всматривалась в зажатую в руке серебряную чашу и наконец сказала удивленно:
— Значит, так бывает, когда проиграна первая битва? Дрожит рука… Я расплескала воду… И все?
Все? Можно жить дальше?
С этого дня она редко появлялась в окружении свиты и часами просиживала одна, читала стихи итальянских поэтов или же перелистывала труды Никколо Макиавелли. Она проиграла одну битву, но, как доносила Марина Паппакоде, готовилась к другой, к новой.
— Молится покровителю Бари? — спрашивал он.
— Да. Еще усерднее, чем прежде, но к нему ли обращены ее молитвы? Не знаю. И чего она просит, не знаю… Каждое утро спрашивает, прибыл ли гонец из Варшавы? Может, все думает о том, как ей добыть Мазовию для Августа? Надеется, что король уступит?
Но все оказалось совсем по-иному, нежели предполагала Марина: в один из дней королева позвала к себе обоих италийцев, подскарбия Карминьяно с Паппакодой, и велела отвести ее в подвалы замка.
Из поляков сопровождал ее один лишь маршал Вольский, но и он не услышал от нее никаких объяснений. Пополудни королева приказала разыскать в городе и привести в замок управителя соляных копей Бонера. И когда камердинер провозгласил:
