Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)
И тысячи детских воспоминаний ворвались в сердце Степана, закружили голову радостью возвращенья домой. И жеребец Дубок узнал дом, заржал изо всей широкой груди.
Словно сквозь сон, обнимаясь с батькой, вдохнул Степан еще во дворе знакомый табачный запах, а в сенцах обнял плакавшую от счастья мать. Уже его усадили и стали расспрашивать. Уже улыбался он всем и каждому. И вдруг замер с открытым ртом, когда со двора вошла с тяжелой ношей свежего, душистого хлеба рослая русокосая девушка... «Что за Королевна-Дубравна?!» – подумал Стенька, встретив взором темную синеву ее взгляда.
Она заметила удивление и восхищение казака, застенчиво и робко потупилась. И тогда по смущенной складочке возле рта Стенька узнал ее...
– Алешка! – воскликнул он и, еще больше смутясь, чем она, степенно поправился: – Здравствуй, Алена Никитична!
– Здравствуй, Степан Тимофеевич, – певуче и нежно сказала она.
И вдруг смешной показалась Степану мечта о Насте, падчерице Корнилы. «Недаром я сам вывел Алешку из экой дали! – подумал он. – Да, вишь, и царю тогда наврал, что невесте несу сапожки. Ан сон-то и в руку!..»
– С Черкасска гости булы намедни, – сообщила мать, рассказывая донские новости. – У крестного в доме булы и Настю бачили. – Мать поджала губы и поглядела на Стеньку, ожидая его нетерпеливых расспросов.
– Замуж, чай, вышла? – спросил безразлично Степан, едва оглянувшись в сторону матери и снова смотря на лицо Алены, которая, накрывая для гостя на стол, опустила глаза, будто обожженная его взглядом, и больше не смела поднять их...
– Сватов – что грибов, да не за всякого выдаст Корнила!
– Из экого дома-то в девках не станет сидеть! Женихи, чай, найдутся, – ответил Степан. – Вон сколько с войны воротилось богатых!..
Мать в удивлении поглядела на сына.
– А ты? – спросила она.
Но Стенька внезапно хлопнул себя по лбу.
– Забыл-то, дурак! – выбранил он себя и побежал вытаскивать из походной сумы подарок отцу. – Эх, батька, узнай-ка суденце чеканно, отколь оно родом? – удало спросил Стенька.
И, забыв разговор о невесте и женихах, он протянул отцу серебряную пороховницу.
В самой первой битве с панами, когда уже протрубили отбой и казаки, оставив преследованье врага, собирали военную добычу, Стенька стоял над убитым польским хорунжим. Он поднял его пистоль, рядом нашел свою сбитую пулей шапку и взглянул в пустые глаза мертвеца. Усатый детина лежал навзничь с окровавленной шеей, глаза его были бессмысленно выпучены. Ничего не прочтя в них, Степан деловито снял с убитого ляха кольчугу, с пояса отвязал серебряную турецкую пороховницу и хотел уж взмоститься в седло, как подъехал Иван. Он соскочил с коня и обнял Степана.
– Спасибо, браток! Кабы ты не поспел, то застрелил бы меня хорунжий. Славно ты рубанул его! – сказал Иван, осмотрев убитого. – А что взял добычи? – спросил он.
Смущенный благодарностью брата, Степан показал кольчугу и пороховницу.
– Стой, стой, донце кажи! – с волненьем воскликнул Иван. Он повернул в руках пороховницу. Чеканный турецкий полумесяц на ее донышке был перечеркнут вырезанным осьмиконечным крестом.
– Суденце-то нашего батьки! В Азове у турка взято! – пояснил тогда свое волнение Иван. – Я сам закрестил на нем поганую веру. Знать, батькина мучителя ляха послал бог под первый удар твоей сабли!..
И всю войну Стенька свято хранил эту первую боевую добычу. Об этой пороховнице, чудесно попавшей к нему, он и вспомнил. И батька теперь глядел на нее, удивляясь такому небывалому случаю.
Степан показал всей семье и пистоль хорунжего, и шапку свою, простреленную из этого пистоля. Показывая их, он искоса взглянул на Алену.
Увидев дыру, пробитую пулей на шапке, она побледнела и перекрестилась. Грудь ее высоко поднялась от глубокого вздоха, и глаза потемнели, а через мгновенье яркий румянец залил щеки.
В это время в избу вошел Сергей Кривой.
– Здоровы ли батя с матынькой! – низко кланяясь от порога, сказал он. – Спасибо, сестру берегли! – Он поклонился еще раз. – Сестренка, здорова! С похода, вишь, воротился, домком заведусь. Буде тебе по людям жить. Родной брат богат стал – и мы казаки не похуже других! – с похвальбой сказал он.
– Не отдам я тебе, Серега, Алену Никитичну! – внезапно для всех, не по обычаю, выпалил Стенька и вскочил со скамьи, словно готовясь оборонять Алену от нападения брата.
– Не корова! Сама куды схочет! – опешив, сказал Сергей.
– Алеша, пойдешь за меня? – спросил Стенька.
– Куда ж ей из нашего дома?! И мне без ней скушно! – горячо воскликнула Разиха, только теперь поняв, к чему клонит речь ее Стенька.
– Мне матю не мочно покинуть, – скромно сказала, потупясь, Алена и опустила ресницы.
– Так что ж мы, братья, что ль, с тобою, Стяпанка?! – воскликнул Сергей.
– Знать, братья! Мы и раньше братьями были, а ныне и крепче! – ответил Степан, схватив в объятия Сергея.
Они взглянули друг другу в глаза, и оба так сжали друг друга, что крепкие казацкие кости захрустели в суставах.
– Ну, Стяпан... Ну, Стяпанка!.. Приданого гору тебе навалю! Живите богато! – восторженно крикнул Сергей.
– Да что мне в приданом, Сергей! Ведь беру Королевну-Дубравну. За эку красу да еще и приданое мне же?! А совесть-то где?! – шумно и возбужденно заспорил Степан.
Алена от похвалы жениха зарделась.
– Ты, Стенька, не сварься, – остановила Степана Разиха. – Девушке любо самой, когда к мужу идет со приданым. Пусть все по обычаю справит, окажет сестре любовь!
Тимофей в это время, взобравшись на лавку, кряхтя, снял с полки в переднем углу большую икону.
– А ну, казак со казачкой, становись на колени, примайте благословение! – зычно скомандовал он, будто звал в бой казачью станицу...
На Тихом Дону
Возле нового куреня, поставленного рядом с отцовским, Степан насадил вишневых деревьев и яблонь. По всей Зимовейской станице не было такого большого сада.
– Придет весна, поглядит Алеша на яблоньки, скажет: «Где-то мой Стенька?» – приговаривал Степан, вонзая заступ в рыхлую землю и собираясь садить только что привезенные яблони.
– А где же он будет? – дрогнувшим голосом спросила Алена.
Степан только что возвратился из Черкасска, и сердце Алены замерло: нет ли дурных вестей?
Уже третий год они были женаты и жили не разлучаясь.
– Вдруг царь позовет и угонят станицу на шведов не то на турка, – сказал Степан. – Да ты не тужи. Где ни буду, а ты со мной тут. – Он хлопнул себя по груди ладонью и снова взялся копать. – Яблони зацветут весной, – продолжал Степан, – как девчонки, будут стоять хороводом: пели-пели, кружились-кружились, да вдруг опустили руки и стали. Глядят себе в небо, и каждая думкой своей занята, и примолкли...
Степан взглянул на загрустившую Алену, отбросил лопату и внезапно громко захохотал.
– Наплел полный короб! – воскликнул он, ласково обнял жену и усадил ее на оставшееся от стройки толстое дубовое бревно. – Придет осень – Яблоков насберем, сложим в подвал. Люблю яблочный дух!.. Ворочусь из Черкасска, а ты мне яблочек полное блюдо поставишь. Я сам откушу, тебе дам, сам откушу, тебе дам, сам откушу, тебе...
– Все съел! Где ж яблок таких-то взять?! – усмехнулась Алена, поддавшись его шутливой болтовне.
– А полно-то блюдо!
Через окна послышался детский крик.
– Зовет сынок, – поднимаясь с бревна и осторожно высвобождаясь от объятий мужа, сказала Алена.
Она тотчас же воротилась с сыном и села кормить, любовно посматривая на сонное личико успокоившегося ребенка. Степан глядел в суровую, сосредоточенную мордочку сына, который, слегка насытившись, отдыхал, выпятив мокрые от молока губы, и словно в задумчивости уставился в осеннюю густую голубизну высокого сентябрьского неба и вдруг снова нетерпеливо и жадно схватил грудь.
Алена нежно взглянула на сына, перевела взгляд на мужа и засмеялась.
– Весь в батьку, – сказала она.
– Казак! – ответил довольный Степан, поднимаясь с бревна и опуская в готовую яму лохматые корни молоденькой яблоньки...
– Стенько, что ж ты батьку забыл! – окликнул через плетень Тимофей Разя. – С Черкасска приехал и глаз не кажешь!
Держась за плетень, старик тяжело вошел во двор сына. Ему уже трудно было ходить. После смерти жены, едва дождавшейся рождения внука, он вдруг осунулся и одряхлел.
Кряхтя, старик сел на бревно со снохою рядом.
– Чего ж порешили на круге? – спросил Тимофей.
Хоть ноги его были слабы, но голова не могла отстать от казачьих дел. И после круга, на который уже сам не ездил, он всякий раз расспрашивал Стеньку о всех делах.
В последние годы, после нового «Уложения» царя Алексея Михайловича [«Уложение» 1649 года], которое еще тяжелее наложило боярское ярмо на крестьян и по рукам и ногам связало посадских, на Дон стало бежать больше народу. Никакие заставы не помогали. Пустели целые села, посады и слободы. Тогда бояре послали письмо к донской войсковой старшине, грозя лишить Дон хлебного жалованья, если казаки станут и впредь принимать безразборно всех беглецов.
