Степан Злобин - Степан Разин (Книга 1)
И хутор давно остался позади, и полячка давно позабылась за новыми боями и походами. Но тут, во время перемирия, с новым дыханьем весны, перед его глазами снова встал облик молоденькой полячки, и казалась она ему вместе и переодетой панночкой, и донскою казачкой Настей...
«Домой бы скорей! Может, крестный еще не отдал Настюшу замуж», – подумал Стенька, досадуя, что не успел повидаться с атаманской падчерицей перед походом.
Станица Ивана была вскоре призвана на охрану послов, когда начались мирные «съезды» между царскими боярами и польскими панами-сенаторами.
Выдалась душная ночь. В огромном саду, окружавшем дворец большого польского пана, поместили Стеньку с его полусотней в хате садовника.
Сколько ни маялся Стенька, не мог заснуть. Он вышел из хаты в сад. Черное небо горело яркими звездами, в саду было темно – хоть глаз выколи, – и только вдали между сеткой листвы виднелся огонь в панском дворце. Мало-помалу Степан начал различать во мраке толстые стволы деревьев. Он пошел по дорожке. Справа от него лежал за деревьями широкий, дышавший прохладою пруд, и казалось, в его воде мерцало звездами опрокинутое небо. Впереди, у панского дома, щелкали и заливались соловьи... Из-под темных, ширококронных лип и дубов Степан вышел под ясные звезды. Перед ним теперь был большой яблоневый и вишневый сад. Даже в этом густом, непроглядном мраке на яблонях были видны белые гроздья цветов. Стенька сорвал ветку, поднес к лицу. Нежный запах свежести опьянил его. Упругие лепестки коснулись губ влажной прохладой... «Ворочусь домой, оженюсь и сад насажу. Ведь экую красу создал бог – и радость и сладость!» – подумал Степан.
Незаметно в раздумье он подошел к панскому дому. Во всем обширном дворце люди уже спали, только в покое, где жил боярин Юрий Алексеевич Долгорукий, в окне наверху, мигал огонь оплывающих свечек да двигались две неспешные тени.
«С думным дьяком засиделся боярин, – подумал Стенька, – и нагар со свечек снять позабыли, то и мигают, словно пожар».
Он подошел почти к самому дому. Соловьи звенели и щелкали.
«Как церковь! – подумал казак об огромных панских хоромах. – Вот пан – так уж пан! Отгрохал себе палаты! Хоть глазком заглянуть, как в таких-то домах живут. Ведь две-три станицы запросто влезут под крышу».
Степан постоял перед широкой лестницей, украшенной каменными вазами, потрогал холодные мраморные перила и побрел по дорожке к звенящему между кустами фонтану.
«Чудная жизнь! Пан живет как король, а король, говорят, и полпана у них не стоит: хотят – посадят, хотят – спихнут со престола, как все равно атамана, – размышлял Стенька. – Нам, казакам, подивиться туды-сюды, а боярам небось и в зависть: самим бы над государем хозяевать на такой же лад, чай, разгораются зубы».
Степан поглядел на небо. Сладостный покой вешней ночи разливался в его душе умиротвореньем и радостью.
Вдруг над головою его распахнулось окно.
– Соловьи-то гремят, соловьи! – с широким зевком сказал голос сверху. – И грех нам с тобою, Иваныч, в такую пору сидеть, закрывши окошки. Аж голова разболелась.
– Час поздний, боярин! – ответил второй голос. – Спать пора, да боюсь, и ляжешь, так не заснешь. Сойдем, что ли, в сад, пройдемся, а там уж – в постель. Я мыслю, наутро паны не приедут на съезд. Задачу ты задал им ныне. Дни три теперь думать станут.
Степан усмехнулся даже с какой-то гордостью, будто это он сам, а не боярин, задал панам «задачу», которую им придется решать дня три подряд.
«Где им наших перехитрить!» – подумалось Стеньке.
– Ну, пойдем да походим, – согласился боярин.
«Уйти от греха», – подумал было Степан. Однако же любопытство в нем взяло верх. Ему захотелось остаться и послушать, о чем говорят, чем живут на досуге эти люди, так непохожие на казаков.
«Не в царскую Думу влез, а по саду гуляю. Я им не помеха, они – мне. И сад велик – нам на всех места хватит», – решил казак и опустился под деревом на дерновую скамью.
Немного спустя боярин и думный дьяк сошли в сад. В темноте они были едва различимы, но приглушенные голоса их ясно слышны.
– ...и тот пан говорит: "Вы мирно поладить хотите, а черкасы [Черкасы – старинное название украинцев] на помощь шведскому королю двадцать тысяч послали войска, – рассказывал думный дьяк. – Если ваш государь считает, что гетман Богдан и все запорожское войско – подданные российской державы, то пусть он велит Богдану..."
– Знать не хочу я Богдана! – в раздраженьи перебил боярин. – С Богданом по всей земле бушует холопское беснование: видал ли ты сам Богдановы хлопские толпы? Не воины – рвань! А атаманов их видел – Сирка да других? Хоть сейчас всех в Разбойный приказ да на дыбу!..
У Степана сильно забилось сердце при этих неожиданных, полных ненависти к украинцам словах воеводы. Он затаил дыхание, чтобы не выдать себя и не упустить ни слова.
– Коли совсем стереть польское шляхетство с лица земли, то каков образец дадим мужикам?! Али наша держава чиста от мятежных людишек?! – продолжал боярин.
– Воровских людей везде будет! – живо откликнулся дьяк.
– Вот то-то и я говорю тебе, думный. Богдан мужикам да всяким худым людишкам пораспустил вожжи, да и сам не чает того, что из экого дела выйдет! Разошлись крушить польскую шляхту. А с польской покончат, так захотят весь дворянский род сокрушить под корень... А мы повинны подальше Богдана видеть. Вдруг у нас на Дону да и выскочит экий же шиш, как Богдан. Мужиков туда набежало довольно. Он их соберет, да и пойдет наши вотчинки шарпать!
– Да что ты, боярин, спаси Христос! На Дону не статочно. Ведь в Малорусской Украине русские люди под Польшей томятся. Богдан их к единству призвал за православную веру.
– Эх, Алмаз Иваныч, короткая твоя память! – досадливо перебил дьяка боярин. – А на кого в Козлове да в Курске, в Москве да во Пскове вставали? Тоже русские, православные люди! Нет, думный! Я мыслю, как Афанасий Лаврентьич: нам надо во что бы то ни стало, хоть уступить панам, а с Польшей мириться, покуда порядок в ней до конца не порушен. Ты послушай, великим постом у меня был случай. Подходим с войском к маентку какого-то пана. Пограблено все, пожжено, и пан со своею паней вдвоем висят на воротах. А польские хлопы – ко мне с хлебом-солью, без шапок стоят на коленях. Я их спрошаю: казаки, мол, были? Молвят: «Ниц, пане боярин. То мы, польские хлопы, сами маенток спалили и пана повесили сами». – «За что же вы его?» – «Пшепрашам, бо пан был бардзо лютый. Богато грошей тягал и хлеба, плетьми бил и чеботом в зубы». Я им: «Да как же вы, пся крев, дерзнули на пана?! Ведь сам господь бог указует хлопам покорность!» Ну, я тотчас велел всех мужеска пола тех хлопов тут же повесить и деревню пожечь, чтобы другим неповадно было вставать на шляхту. А ты вот мне, думный, скажи: по-твоему, что же, за церковь Христову те польские хлопы встали?! К добру ли такая притча?..
Кровь прилила к голове Степана, гудела в ушах...
Восстание польских хлопов против своих панов было не в редкость, и нечему было тут удивляться, если взглянуть на бледные лица крестьянских детей, на драное платье и нищие хаты крестьян, которым жилось под своими единоверными и единоплеменными панами нисколько не лучше, чем православным украинцам.
Боярин и думный дьяк проходили мимо Степана, удалялись и возвращались вновь. Иногда они подходили к фонтану, журчавшему между цветущих яблонь, шелест воды заглушал их слова, но потом они опять приближались.
«Так вот оно как! Так вот оно как! – задыхаясь от негодования, думал Степан. – О правде кричат, за веру Христову зовут проливати русскую кровь, а сами лишь о боярской корысти и мыслят... Не за русский народ, не за правду и не за силу нашей державы хлопочут бояре... Панов, собаки, спасают – таких панов, как и сами бояре... Чем они лучше панов?!»
Ночные собеседники скрылись в покоях панского дворца, а Степан все сидел на дерновой скамье. Из головы не шла сожженная боярином деревня, повешенные в отместку за злобного пана польские восставшие хлопы.
«Схватили бы хлопы боярина да заодно на березу – вот-то бы складно!» – думал Степан. Он не заметил, как погасла свеча в последнем окне дворца и начало рассветать. «Не больно-то складно! – остановил казак свою думку. – Тут как раз и наехал бы Стенька с казацким дозором. Увидел бы, что польские хлопы боярина весят, да гаркнул дозору: „Лупи их, латинское племя! Боярина нашего чуть не сгубили ляхи!“ Куды там, да нешто я слушать стал бы, что там поляки бормочут?! Да хоть и стал бы, сказал бы: „Над вашим паном – ваша воля, а наших бояр мы весить вам не дадим. Руки коротки!“ Вот тебе правда! Бедному человеку правды добиться нелегкое дело...»
Степан не видел, что звезды в небе померкли, что в дымной предутренней мгле явственней выступили девически нарядные яблони, а панский дворец отражает в окнах красный отсвет утренней зорьки. Казак сидел так неподвижно, что одинокая жаба не признала в нем человека, выскочив из-за куста, – шлеп-шлеп! – приблизилась к нему и, словно в задумчивой неподвижности, уставилась на него своими выпученными буркалами...
