Валерий Мухачев - Сын предателя
На самом деле, лучшего места для новой партизанской базы трудно было бы найти. Нужно было только подремонтировать, утеплить стены, окна двух домов, которые едва высились в этой чаще. Оставалось заготовить дрова.
На разведку пошли Фёдор с Иваном, взяв два ружья. Иван хорошо знал местность, поэтому шли к автомобильной дороге без карты. Идти пришлось долго, постоянно напрягая зрение, пытаясь уловить малейшую опасность. Только к вечеру перед ними открылась просека. Дорога, мало наезженная, больше походила на сообщение между сёлами, но с двумя охотничьими ружьями только на этом просёлке можно было рассчитывать на какой-нибудь успех.
Дошли вдоль до крутого поворота дороги, здесь залегли и стали ждать. Иван был по-деревенски молчалив, Фёдору, когда он нервничал, опять портил настроение желудок. Он крепился и тоже молчал. Часа три ожидания не дали никакого результата. От этого Фёдору пришла мысль, что они неплохой выбрали район для партизанской базы. Но пришлось вернуться ни с чем.
В следующий раз с Иваном пошёл Андрей. Было решено, что они пройдут дальше, поэтому продуктов взяли на сутки. Рано утром они ушли тем же маршрутом. Ожидание было томительным и долгим. Только к утру третьего дня разведчики порадовали оставшихся своим возвращением. Наградой были две немецкие гранаты, автомат и два рожка с патронами немецкого изготовления.
глава 29
Экзамены наступили, как всегда, неожиданно. Как бы студенты ни тянули время, как бы ни трепали свои нервы ожиданием неминуемой расплаты за бесцельно потерянные часы, дни и даже месяцы, экзаменационная сессия всегда сваливалась, как снег на голову. Группа "А" была на редкость сплочена студентом Карачёвым, единственным коммунистом на худ-графе с большим партийным стажем. Наверно, поэтому он был избран парторгом факультета, и едва ли
кто-нибудь из преподавателей-художников решился бы поставить ему два по рисунку или живописи.
Но вот по общеобразовательным предметам педагоги были независимы, отчего по русскому языку за диктанты бывший старшина морской службы неизменно получал двойки. Неприязнь к удачливому студенту хилого сложения росла неудержимо у парторга, который из-за своей вечной неуспеваемости организовывал всю группу для изготовления шпаргалок.
К своему тридцатилетию позабыв все свои школьные познания, которые и без того были посредственными, в чём Николай не сомневался, Карачёв не столько заботился о группе "А", сколько о своём неустойчивом положении у стола экзаменаторов. Николай соглашался написать шпаргалку, но воспользоваться помощью отказался наотрез. Ему претила такая система зарабатывания диплома.
Николай считал, что самая обычная тройка, на которую он подготовится к экзамену, даст ему хоть какие-то познания, которыми как-нибудь удастся воспользоваться в будущей работе. Участвовать в изготовлении шпаргалок приходилось, чтобы не портить отношения с КПСС в лице старейшего студента Карачёва, которого панически боялись обидеть преподаватели рисования и живописи. Бездарный рисовальщик, и не мене бездарный живописец, Карачёв был не единственный, кто учился исключительно для получения корочек с бронзовым оттиском!
Николай понимал, что не всем дано то, чем так щедро одаривает судьба его. Он не задирал нос, не воображал, но какие-то промахи в его поведении по причине молодости вырастали в глазах неуспевающих по рисунку и живописи до уровня издевательства. Простой, равнодушный взгляд на непрочный рисунок или серую живопись таких студентов выглядел откровенным плевком в душу. Нежелание подсказать ошибки воспринимались, как зазнайство.
Студенты не хотели замечать, как преподаватель злился, если Николай пытался это делать на первом курсе. Конечно, совсем чистеньким в учебном процессе едва ли было возможно оставаться даже успевающему студенту. Николай хорошо помнил, как ему повезло с "начерталкой". Теперь наступила пора Физики, которую никаким напряжением ума ему было не осилить после полностью не освоенного материала школьной программы. Её даже в шпаргалочную систему невозможно утрамбовать.
Сам учебник по физике по толщине превосходил словарь Ожегова по русскому языку.
Николай знал, что идёт проваливать предмет без процента надежды на успех. Его обречённый вид после трёх бессонных ночей, исхудалое лицо не остались без внимания преподавателя. Семёнов сам был для высокого роста худощавым, если не сказать, просто худым. Сочувствующим взглядом он проследил за нервно дрожащей рукой Николая, потянувшейся за билетом.
-Ну, смелее, Лубин! - сказал он с улыбкой.
Николай назвал номер билета, который ему ничего не мог сообщить, пошёл к столу, сел и упёрся взглядом в листок, на котором вырисовывались "иероглифы" физической науки. Дальше произошло что-то, не вписывающиеся в экзаменационную этику.
-Кажется, я проголодался! - сказал, зевая, Семёнов. - Вы, тут, Людмила Христофоровна, последите за порядком, а я схожу в столовую!
Секретарь Иконникова, сухонькая, но подвижная старушка, которая однажды позировала, и которой портрет, написанный маслом Николаем, понравился больше всех, вскочила из-за стола и бухнула перед ним толстый учебник физики.
-Читайте быстрей! Семёнов обедает пятнадцать минут!
Николай обалдело смотрел на Иконникову только три секунды, но она успела повторить более настойчиво:
-Да читайте же быстрее!
Николай нашёл нужную страницу, проглотил её. Память, натренированная прочесть, тут же ответить и через пять минут все познания, почерпнутые таким способом, выкинуть из головы навсегда, не подвела и на этот раз. Набросав на лист формулы и выводы, он услыхал стук в дверь. Иконникова птицей подскочила к столу Николая, схватила книгу и положила на стол преподавателя.
-Да, да! Войдите! - пропела она. Семёнов вошёл, улыбаясь.
-Ну, думаю, кто-нибудь готов отвечать? - спросил он, добродушно улыбаясь Николаю. Николай, чтобы нечаянно только что полученные знания не выветрились досрочно, почти бегом кинулся к столу преподавателя физики, отбарабанил всё, что успел прочитал и перевёл дух.
-А вот я задам вам два вопроса, и если вы ответите, поставлю вам четыре. Согласны?
-Нет, лучше три! - почти вскричал Николай.
-Хорошо. Думаю, на живописи это не отразится, - опять улыбнулся Семёнов. Он поставил три в зачётку.
Николай чувствовал необыкновенное облегчение целых три дня. Наверно, поэтому по истории искусства он легко заработал пять. Воспоминание о Казани, когда он слушал рассказы о художниках, разинув от удивления рот, сейчас казались ему чем-то далёким и не реальным. Сейчас он знал об огромной армии художников и их лучших картинах практически всё. Но только на три дня!
Завтра, сразу после экзамена, мозг очистится для новых знаний. Так уж была устроена память у Николая.
глава 30
Следующая вылазка закончилась полной неудачей. Неделю Фёдор и Надя ждали возвращения Андрея с Иваном и Егором, которые ушли подрывать какой-нибудь автомобиль на малоезженной дороге. Две гранаты хотелось им использовать с наибольшей отдачей. Фёдор высказал своё сомнение Андрею, но тот так стремился умножить их бедный арсенал, что Фёдор махнул рукой. Самому ему нездоровилось. Сказывалась и грубая деревенская пища, и сама язва не залечивалась - об этом ещё в Ессентуках предупреждали его врачи, когда предлагали сделать операцию.
На десятый день Фёдор понял лишь одно - они с Надей остались одни в этом, богом забытом, заросшем и заснеженном районе, окружённом со всех сторон вражескими войсками. У них были только топор, пила и никакого оружия. Воевать было нечем и не с кем. Гул самолётов доносился часто, но всё где-то в стороне от их избы. Грохот канонады совершенно стих, и где шла война, им было не известно. Дошли ли немцы до Москвы, захватили ли её, неведение об этом терзало сознание, а воображение рисовало самые не радужные картины.
Кто не побывал в такой ситуации, мог бы восклицать о том, что неверие в силу Коммунистической партии, ум и прозорливость товарища Сталина равнозначно предательству!
И какое это - предательство, когда перед лицом - дуло немецкого автомата, а немцы - вот они, рядом! А где товарищ Сталин? И придёт ли он вообще когда-нибудь? Можно было терпеливо ждать чудесных изменений на фронте, если бы не хотелось хотя бы один раз в день поесть.
Но стоило придти сюда немцам и, веря товарищу Сталину или не веря, а пришлось бы сдаться Фёдору с Надей на милость лающей "хенде хох!" нации.
Фёдор вообще-то надеялся на чудо. Он имел ясное представление о силе страха перед НКВД, и знал, что когда будет выбор у народа - умереть от карающей всесильной руки Отца всех народов или от чужеземцев, поправших все законы, народ костьми ляжет на поле боя.
Надо только подождать, когда страх солдат Красной Армии перед НКВД победит страх перед немецкой, всепобеждающей армией.
