Алекс Брандт - Пламя Магдебурга
– Вспомни сам, Якоб. Два года тому, когда стояла в этих краях армия Валленштайна, в Вайзенфельде выставили вон троих фуражиров. Выставили не просто так: отобрали коней и оружие, да и бока намяли немного. А два дня спустя, на рассвете, нагрянули в Вайзенфельд герцогские рейтары. Всех деревенских мужчин вывели на площадь, к колодцу, и разделили на две половины: тех, что слева, отправили обратно домой; тех, что справа, – повесили у дороги. Сорок душ погубили… А герцог еще и наложил на Вайзенфельд триста талеров штрафа за причиненное беспокойство.
– Значит, так и будете их подкармливать? – спросил Эрлих. – Смотри, это добром не кончится. Зверь, если силен и ко вкусу крови привычен, возьмет все, куском его не уймешь.
– Знаю, Якоб, знаю, – кивнул староста. – Вот только в открытую с ними нельзя, сомнут. Кланяйся им, покуда спина еще гнется. А уж если надумал выступить против, тогда крепко подумай…
Он подался немного вперед, заговорил тише:
– Я тебе так скажу: чем гнать от ворот интендантов и прочее солдатское воронье, так лучше уж сразу – в землю. Тогда и не узнает никто. Перебить да закопать тела в яму, чтобы потом не нашли. А еще лучше – сжечь. И никакой частокол не понадобится.
В комнате стало тихо. С улицы долетали чьи-то голоса, слышно было, как мычат на лугу коровы, как лязгает железо в кузне.
– Странные ты речи ведешь, Фридрих, – глядя в глаза старосте, произнес наконец Якоб Эрлих. – Как тебя понимать?
– А как хочешь, так и понимай. Голова у каждого своя, с плеч не снимешь и на шею чужую не пересадишь. Думай, может, и додумаешься до чего. Сын твой, что на меня глазами высверкивает, тоже пусть поразмыслит. Жизнь сейчас другая стала, Якоб, не та, что раньше. Переменилось все.
Он помолчал, провел грубой ладонью по истертым доскам стола. Сказал тихо:
– Сюда не приезжайте. На ближние годы не будет у нас с вами торговли. Был в старые времена Гервиш богатым, да только теперь сделался как дырявый карман – что ни запасешь, утекает прочь. Я, по правде, даже не знаю, хватит ли нам зерна, чтобы посеять хлеб на зиму. И не думай, что я тебе жалуюсь. На что тут жаловаться, когда война… Отец мой говорил: когда кругом пожар, не печалься, что тебе крышу пеплом засыпало…
* * *Обратно в Кленхейм ехали молча. Якоб Эрлих думал о чем-то, нахмурившись и не глядя по сторонам. Цинх дремал, сдвинув на глаза шапку. Маркус ехал чуть позади, время от времени бросая взгляд на отца. Странная речь старосты никак не шла у него из головы. Неужто жители Гервиша принялись убивать посланных к ним интендантов? Невозможно представить такое. Да и как можно справиться с вооруженным отрядом хотя бы в три дюжины человек – сильных, жестоких, сделавших убийство своим ремеслом? Как совладать с ними: хитростью? Нападать из засады? И что предпринять, если хотя бы одному из них удастся ускользнуть и он донесет обо всем своему полковнику? Над этим и вправду стоит поразмыслить…
– Думаешь, Фридрих сказал нам правду? – не оборачиваясь, спросил вдруг отец.
Маркус пожал плечами:
– С чего ему врать? Было бы что на продажу – он бы хоть цену назвал.
– Вот и я думаю, – кивнул старшина. – Значит, в Гервише ничего не осталось. А ведь раньше самая богатая деревня в округе была.
– Кроме Гервиша, есть еще и другие.
– Есть, да только солдаты и в других деревнях кормятся. Поступим вот как…
Он не договорил. Впереди, у поворота дороги, появилось пыльное облако – всадники.
Якоб Эрлих сдвинул брови к переносице, приказал:
– Готовьте аркебузы. Если дам знак – стреляйте.
– Драка будет, господин Эрлих? – играя желваками, хмуро поинтересовался Крёнер. Ветер чуть заметно шевелил его густые рыжие волосы.
– Почем знать… – пробормотал цеховой старшина, вынимая из седельной кобуры пистолет и, сощурившись, разглядывая колесный замок. – А ты, Маркус, будь по другую сторону от телеги. Если в кучу собьемся, легче будет нас подстрелить.
Маркус тронул поводья, отъехал туда, куда приказал отец. «Сколько их там? – подумал он. – Больше, чем нас, или меньше? Про то, что у нас при себе серебро, они не знают, а телега пустая. Может, и не случится теперь ничего».
Так они и застыли на дороге: двое верховых, четверо возле телеги, напряженно глядя, как катится по дороге желтый ком пыли, в котором едва проступают серые, будто сотканные из дыма силуэты всадников.
Двое… Трое… Пятеро… Слышно уже, как выбивают дробь копыта коней.
– Так, может, нам первым стрельнуть в них? – перекосив лицо, спросил Отто Райнер. – Если уж драки не миновать…
Шестеро… Семеро… Семеро!
Якоб Эрлих провел рукой по бороде, высматривая среди всадников главного – офицера. С ним разговор вести, а если к драке дело обернется – его же первого и бить.
Всадники уже близко, пыль не закрывает их, можно рассмотреть каждого.
Вожак – это, пожалуй, тот, что впереди. С непокрытой головой, в кирасе, с алой, кровяной перевязью поперек. Рядом с ним еще двое, в кирасах и шлемах. Те, что следом, – в шляпах с красными лентами, с короткими пиками через седло. Флага при них нет, но и без флага понятно – имперские солдаты. Известно: в каждом войске, чтобы отличать своих солдат от чужих, придуман особый знак. У имперцев – красная заплата на куртке, лента или красная перевязь. Испанцы нашивают на одежду алый косой крест, баварцы носят бело-голубые шарфы.
Пожалуй, еще минута, и будут здесь, больно быстро скачут. Маркус отвел глаза в сторону, посмотрел, виден ли еще Гервиш. Нет, не виден. Скрылся за холмом, не то что домов – башенки колокольной не разглядеть. Подходит к краю дороги лес, шелестит сухая трава. Если перебьют их сейчас – никто не узнает.
Солдаты были уже совсем близко. Впереди, обогнав остальных, несся всадник в стальном шлеме и с пистолетом в руке. Приблизившись, направил руку с пистолетом на Якоба Эрлиха и дернул поводья, останавливая коня. Шестеро других тоже придержали лошадей и стали объезжать телегу с двух сторон.
– Кто и откуда? – выкрикнул первый всадник. Разгоряченная лошадь играла под ним, резво переставляя тонкие, точеные ноги. Добрая лошадь. Только жалко ее – на войне искалечат да изрежут потом в суповой котел…
Якоб Эрлих коротко махнул рукой, дал остальным знак: молчите, мол, буду сам говорить.
– Я старшина кленхеймских свечников, и со мной провожатые.
– Что за… – выругался солдат, подъезжая ближе. – Из какой, спрашиваю, деревни?
– Кленхейм – город, а не деревня. В нескольких милях отсюда.
Солдат переглянулся со своими, ощерился зло, с угрозой:
– Не слышали мы про такую деревню – Кленхейм. Брешешь, старик!
Другие конные тем временем растянулись в полукруг, не таясь, потянули наружу пистолеты, щелкнули замками. Вильгельм и остальные, что стояли рядом с телегой, выставили вперед стволы аркебуз.
– Я говорю правду, – чуть нахмурившись, ответил цеховой старшина. – Были бы вы из наших мест, так знали бы. Про Кленхейм здесь каждый слышал. Мы – честные люди.
– Как же… – насмешливо протянул солдат. – Честные люди не шатаются по дорогам, сидят себе дома. А вы, погляжу, или бродяги, или разбойники. А может, и шведские шпионы…
Эрлих прищурился.
– А кто ты такой, – тихо осведомился он, – чтобы судить об этом? По мне, так солдаты не нападают на мирных людей. Так, должно быть, поступают только безбожники-турки, но никак не честные христиане. Или ты не почитаешь Христа?
– Ах ты, гнилой выкидыш! – выпучив глаза, заорал всадник. – Как ты смеешь, мразь, сын раздолбанной шлюхи!..
Он неожиданно замолчал, а затем совершенно спокойно, даже безразлично, произнес:
– За твою дерзость мы тебя повесим. Вниз головой. Что скажешь?
Эрлих лишь пожал плечами:
– Разве можно что-то возразить столь мудрым и храбрым господам? Хотите вешать – вешайте. Знайте только, что совершаете смертный грех, раз убиваете невиновного.
А сам незаметно шевельнул рукой, Маркусу и остальным знак подал – готовьтесь.
– За грехи пусть с меня святой Петр спрашивает, – издевательски ответил всадник. – Хорошо, что ты не возражаешь.
– Постой-ка, Филипп, – произнес офицер. – Сдается, он и вправду честный человек.
– Посмотри на них, Мартин, – поигрывая пистолетом, ответил тот. – Что они делают здесь? Куда направляются? Кто поручится, что ночью они не перережут глотки каким-нибудь бедолагам или не ограбят деревню?
– Что ж, справедливо. Не знаю, кто ты, путник, но если ты не скажешь правды, то нам действительно придется тебя повесить.
Эрлих медленно повернулся к офицеру. То был мужчина лет сорока, с бледно-голубыми глазами и насмешливым лицом. Волосы и борода его, серые, словно волчья шерсть, были аккуратно подстрижены, поверх черной кирасы расправлен чистый кружевной воротник.
Офицер разглядывал Эрлиха с любопытством, словно картинку в книжке.
– Так куда вы направляетесь?
– Возвращаемся домой из Гервиша.
– Что понадобилось в Гервише?
