Алекс Брандт - Пламя Магдебурга
Выехали на рассвете. Райнер правил запряженными в телегу лошадьми, Эшер, Крёнер и Цинх сидели с ним рядом. Сам цеховой старшина с сыном ехали впереди, на двух буланых конях, высматривали дорогу.
Оружия с собой захватили в достатке: пять аркебуз, мешочек с тремя дюжинами пуль, кожаную пороховницу, топор на длинном древке. У верховых, кроме того, были приторочены к седлу кобуры с пистолетами. Если бы лет пять назад кто-то сказал Якобу Эрлиху, что для поездки в Гервиш ему придется брать с собой целый арсенал, он бы только поморщился. Но сейчас время другое. Хочешь уберечь себя и свое добро – будь готов к драке.
Деньги, что взяли с собой, были зашиты у него в поясе. Полсотни серебряных монет, настоящее богатство. Прежде за такие деньги можно было бы скупить в Гервише весь урожай. А вот сколько удастся сейчас – одному Богу известно…
День выдался хороший. Огромное голубое озеро неба плыло над головой, белыми соляными горстями таяли в нем облака. Колеса скрипели, из-под конских копыт выбивалась желтая пыль.
Цеховой старшина чуть повернул голову, посмотрел на едущего рядом сына. Уверенно держится в седле, хороший наездник. Странное дело: мужчины в роду Эрлихов всегда были коренастыми, крепкими. Такими были его отец и его дед, умерший тридцать лет назад от лихорадки, таков же вышел и Андреас, его старший сын. Но Маркус отличался от них от всех. Высокий, узкоплечий, темноволосый… Впрочем, ни силой, ни характером его Господь не обидел. Однажды в трактире у него приключилась размолвка с Карлом, сыном дровосека Генриха Гаттенхорста. Выпив лишнего, тот при всех оскорбил Маркуса, пригрозил свернуть ему челюсть. Маркус ничего не ответил ему, не полез в драку. Вместо этого молча, не сводя с обидчика глаз, пробил ударом кулака деревянную перегородку в два пальца толщиной. Рука при этом сильно распухла, но кости – что удивительно – остались целы. Узнав о случившемся, Якоб вначале хотел устроить сыну крепкую взбучку, но затем передумал. То, что сделал Маркус, – мужской поступок, поступок, внушающий уважение. А уважение рождает власть.
Цеховой старшина нахмурился, задумчиво тронул рукой темную лошадиную гриву.
Через месяц должна состояться свадьба Маркуса и Греты Хоффман. Черт возьми, не будь она дочерью бургомистра, он никогда не разрешил бы сыну жениться на ней. Слишком глупа, слишком набожна, слишком покорна. Бледная тень своей матери… Настоящая женщина должна быть сильной. Она должна поддерживать своего мужа, правильно воспитывать его сыновей. Кого сможет воспитать Грета? Что она вообще может? Стряпать и убирать дом? На это сгодится служанка. К тому же она не слишком-то и красива – бледная кожа, широкие бедра, маленькая, едва различимая под платьем грудь. Навряд ли она станет Маркусу хорошей женой. И все же их брак должен быть заключен. У Карла Хоффмана нет сыновей, его имя умрет вместе с ним. Грета – единственная наследница, а значит, все, что принадлежит сейчас семье бургомистра, со временем перейдет Маркусу и его детям. И тогда, впервые за несколько сотен лет, семейство Эрлихов станет в Кленхейме первым.
* * *В Гервиш прибыли ближе к полудню. Деревня располагалась на небольшом взгорке и издалека напоминала военный лагерь: частокол из толстых бревен, низкая сторожевая башня возле ворот. Глядя на все это, Якоб Эрлих нахмурился – еще год назад никаких укреплений здесь не было.
Сделав знак Маркусу и остальным, он направил коня к воротам. До них оставалось еще не меньше полусотни шагов, когда с башни раздался окрик:
– Стой!
Старшина придержал коня. С башни в него целил из арбалета часовой, еще двое – тоже с арбалетами – вышли из-за приоткрытой створки ворот. За их спинами рвался яростный собачий лай.
– Кто таков? – выкрикнул один из стоящих в воротах людей, кривоногий крестьянин в сдвинутой на глаза грязной шляпе.
Якоб Эрлих прищурил глаза. Подобного обращения он не терпел.
– Кто таков? – визгливо повторил кривоногий. – Отвечай или проваливай, а то… – И нацелил арбалет Эрлиху в грудь.
– Вызови старосту. Он знает, кто мы такие и откуда явились.
– Буду я беспокоить господина Цольнера! Говори, или будем стрелять.
Подъехавший сзади Маркус потянул из седельной кобуры пистолет. Но отец остановил его: не за тем они приехали, чтобы устраивать свалку.
– Передай господину старосте, что прибыл господин Эрлих из Кленхейма и с ним пятеро провожатых, – сказал он. – По торговому делу.
Крестьяне пошептались, один из них кивнул и скрылся в воротах.
Староста появился через четверть часа, и еще до его появления створки ворот были растянуты в стороны.
Эрлих спешился, староста не торопясь подошел к нему.
– Не держи зла, Якоб, – с безразличным видом сказал он. – Времена нынче лихие, я воспретил пускать незнакомых в деревню. Сам знаешь: добрых гостей теперь нечасто Господь посылает, все больше тех, у кого сума пустая да железо в руке. Две недели тому, на святого Георгия…
– У меня сума не пустая, – холодно перебил его Эрлих, – и обхождение такое тоже не про меня. Считай, что за тобой должок, Фридрих.
Цольнер посмотрел исподлобья, дернул морщинистой шеей, а затем сказал:
– Проезжайте к моему дому. Там и говорить будем.
* * *– Напрасно приехали, – были первые слова старосты, когда они сели по двум краям широкого деревянного стола. Якоб поглаживал рукой седую жесткую бороду, Маркус сидел, глядя прямо перед собой. Отец велел ему присутствовать при разговоре, но не встревать. Райнер и остальные дожидались на улице. Ни пива, ни угощения староста не предложил. Смотрел недовольно, угрюмо.
– Напрасно приехали, – повторил он. – Ничего не найдете – ни здесь, ни в Лостау, ни в Вольтерсдорфе. Хоть на полсотни миль вокруг обыщите. Все выгребли проклятые интенданты. Цедят кровушку из дойной коровушки. Как всю сцедят – тогда, может, и успокоятся.
– Мы не солдаты, – сказал Эрлих. – Что возьмем – заплатим за то честную цену.
– Ничего нет, – упрямо покачал головой Цольнер. Лицо у него было неприятное: темная кожа, низкий лоб, глубокая складка между бровями, мутноватые, холодные глаза. Не лицо, а пересохшая глиняная маска.
– Лошади и коровы у вас остались, – сказал Эрлих, чуть прищурившись. – Знать, не всех увели солдаты?
«Злится», – подумал про себя Маркус. И впрямь выходило, что староста их обманывает. Отец говорил, что у гервишской общины двести моргенов пашни, а еще пастбища, и луга, и полторы сотни лошадей. И годовой подати в прежние годы Гервиш платил едва ли не больше, чем Кленхейм. Неужто за год растратили всё? Не бывает такого…
Глиняная маска треснула посередине – староста усмехнулся.
– Думаешь, цену набиваю? – проскрипел он, уставив свои мутные глаза на Эрлиха. – Было бы чему набивать… А скотина – что ж, сжалился над нами Господь, успели в лесу спрятать, прежде чем солдаты нагрянули. Вот только продавать не станем. Ты же, поди, не будешь руку свою торговать или ногу. А для нас те лошади и коровы не меньше стоят. Без них жизни нет.
– Нам твоя скотина не нужна. Нужна мука, зерно или сушеный горох. Платим серебром, без отсрочки. Если желаете, в уплату отдадим свечи.
– Не слушаешь меня, Якоб, не веришь, – с укором произнес староста. – Напрасно. Думаешь, что земля у нас богатая, кладовые глубокие и зерна упрятано на годы вперед? Что ж… Земля и вправду богатая, да только исклевал ее черный орел. Клюнул раз, клюнул два, кожи кусок сорвал, а потом уже принялся и мясо от костей отдирать… Здесь, по правому берегу, два полка стоят, без малого шесть тысяч солдат – доподлинно знаю, один из заезжих интендантов рассказывал. И всю эту прорву надо кормить. Они теперь с каждой деревни тянут: муки, пива, соленого мяса, сена для лошадей – всего им подай, да сразу. А не отдашь – грозятся дома обыскивать и двери ломать или чего похуже. Считай, каждую неделю теперь приезжают… Хуже, что кроме них еще всякая шваль таскается по дорогам – мародеры, да и просто бродяги с ножом под полой. Думаешь, от хорошей жизни мы частокол этот выставили? По-другому не защитишься.
Эрлих бросил на него внимательный взгляд, задумчиво тронул бороду. Негромко сказал:
– Частокол и против солдат пригодиться может.
Мутные глаза старосты на секунду вспыхнули, а затем снова погасли.
– Против солдат… – глухо повторил он. – Может, так и есть. Да только солдаты – не мародеры и не побирушки. С этим-то отребьем разговор короткий: если кто сунется или повадится красть у нас скотину – живым не уйдет. Но солдаты – совсем другое. За ними сила, с какой не померяешься. Приезжают под флагом, бьют в барабан, трясут бумагой от своего полковника, тычут аркебузой в лицо…
– И что с того? – хмуро спросил Эрлих. – Закрой перед ними ворота, и пусть катятся.
Староста тяжело посмотрел на него:
– Вспомни сам, Якоб. Два года тому, когда стояла в этих краях армия Валленштайна, в Вайзенфельде выставили вон троих фуражиров. Выставили не просто так: отобрали коней и оружие, да и бока намяли немного. А два дня спустя, на рассвете, нагрянули в Вайзенфельд герцогские рейтары. Всех деревенских мужчин вывели на площадь, к колодцу, и разделили на две половины: тех, что слева, отправили обратно домой; тех, что справа, – повесили у дороги. Сорок душ погубили… А герцог еще и наложил на Вайзенфельд триста талеров штрафа за причиненное беспокойство.
