Евгений Анташкевич - Хроника одного полка. 1915 год
Иннокентий только что почистил карабин, это было первое и главное занятие на отдыхе; съел крутого кулеша, запил кипятком со щепоткой чаю и шил. И давил вшей.
На душе было горько. Он видел, что корнет Введенский выехал из полка с заводной лошадью на дорогу к Граевскому шоссе. Это, поскольку с заводной лошадью, могло означать только одно – надолго. Думая о Введенском, Кешка ухмылялся и поводил головой. А польская вошь была не злая. Это отмечали все драгуны. Корнет Введенский оказался злее. Драгуны говорили про него «барин». Теперь и Кешка знал, что такое «барин». Были и другие офицеры, которых так звали, но этого звали только так. В Забайкалье не было барина, и в Предбайкалье не было, только слово одно и то в шутку. Другие в полку, те, что из России, знали, что это такое, доподлинно, и им было не до шуток. «Барин злее вши, а тем паче польской!»
Кешка горевал. Ему приходилось много драться и в детстве и в отрочестве, но так, чтобы кто-то заехал ему в ухо и отбыл неотмщенный, такого не было. Конечно, самым главным барином был полковник Розен, но уж и нет его – отбыл по ранению. И Вяземский барин, но только не такой, как другие, от Вяземского можно и доброе слово услышать, и стреляет он не хуже, чем Мишка Гуран с того берега Байкала, и даже обещал научить с этой, как его – оптикой, сказал, что ждёт из дома новую винтовку. И фон Мекк барин, наверное, настоящий, важный, лишнего слова не скажет и только хлыстиком помахивает по лакированному сапогу, и грязь к нему никакая не липнет, и белый платочек у него как у бабы, – нет-нет да и промокнёт губы или высморкается, никогда соплю об земь не шибает. Не то ротмистр Дрок. Этот не барин, и вовсе непонятно, из чьих он. Но смелый: что в разведку, что в рейд, везде первым идёт. Драгуны его уважали…
Кешка сидел у костерка, у открытых дверей большой конюшни, подшивал одежду, давил вшей и не видел, что в его направлении движутся, пообедав, отец Илларион и доктор Курашвили. Увидев Четвертакова, батюшка сказал, что ему бы поговорить с вахмистром, и попрощался с доктором. Тому нужно было обустроить вошебойку в первом эскадроне и подыскать для этого всё необходимое; ни батюшка, ни Четвертаков для этого ему были не нужны.
Батюшка подошёл тихо, Четвертаков увидел его только совсем вблизи и попытался встать. Батюшка его остановил:
– Сидите, вахмистр, сидите. Вы же делом заняты.
Батюшка был не барин.
– А мы ведь с вами почти земляки, – сказал отец Илларион и стал оглядываться, на что бы сесть. Нашёл. Сел. Кешке стало неловко, что при полковом священнике он сидит.
– Сидите, вахмистр, я вас надолго не задержу. Я так понял, вас сегодня обидел корнет Введенский?
Кешка опустил голову.
– Обидел, знаю. Не знаю, но догадываюсь…
Кешка держал в пальцах одновременно иглу с ниткой и рыболовный крючок, с которым никогда не расставался.
– А что это у вас? – спросил отец Илларион и наклонился.
– Крючок, известное дело! – Когда край одежды был совсем узкий, непослушный и не подворачивался, Кешка заправлял его крючком.
– Вы рыбак! Ну как же! Вы же с Байкала! Так я и говорю – мы с вами почти земляки.
– А вы соткудова?
– С Тобольской губернии, Берёзовского уезда.
– Это где такое?
Отец Илларион усмехнулся:
– Это если ехать на Байкал из Москвы, то, когда Уральские горы переедешь, вот сразу Тобольская губерния и начинается.
– Далёко!
– Так Байкал ещё дальше будет.
– Известное дело! А какая нелёгкая вас сюдой занесла? – спросил Иннокентий.
– Да так, для большего разнообразия! – пошутил батюшка.
У отца Иллариона то было примечательно, что у него не было обычного, такого привычного для взгляда поповского брюшка, на котором наперсный крест бы возлежал. Кешка всмотрелся в батюшку.
– А у вас стать ни дать ни взять как у ахвицера!
– Было дело, да только уже давно.
– А што так?
– Говорю же, для большего разнообразия! – снова повторил отец Илларион и хитро улыбнулся.
– А это што такое, как вы сказывали: для большего…
– Разнообразия… А что из дома пишут? – вдруг перескочил на другую тему батюшка.
– Дак… – Кешка был непривычный так подолгу разговаривать.
– А когда потише будет, поспокойнее, может быть, с вами на рыбалку сходим? Тут озёр много!.. – Отец Илларион внимательно смотрел на Иннокентия.
– А у вас тама какая рыба водится? – Кешка не поспевал за батюшкой, но ему стало интересно.
– Ну, если говорить о доме, то сиг, чир озёрный, щука, налим, карась, муксун, в наших краях много всякой рыбы, а у вас?
– На Байкале-море?
– Да!
– Омуль, сиг, налим…
– Как у нас, кроме омуля… А жилка у вас имеется?
– Жилка?.. – Кешка был удивлён, что батюшка знает это слово, он думал, что оно известно только дома, в Листвянке, на Байкале. – Сажен пять-шесть есть, дак только надо ждать, когда подсушит, штоб можно было к воде подойти, тута всё такое топкое, того и гляди, увязнешь, конём вытаскивать придётся…
И разговорились. Кешка шил, отвечал и спрашивал, батюшка смотрел, спрашивал и отвечал, и так они просидели до темноты.
Когда батюшка уже решил попрощаться, Кешка всё же его спросил, а, мол, что такое «для большего разнообразия»?
– А это, – батюшка задумался, – когда ваша хозяйка варит всё пшёнку да пшёнку, а вы ей…
– В ухо!..
– Тут я с вами не соглашусь, вахмистр, а вы ей, мол, рыбки хочется! Вот это и есть «для большего разнообразия», а драться – плохо!
Когда и шитьё, и разговор закончились, батюшка попрощался.
Он шёл в штаб. Вяземский, нёсший до войны придворную службу, привык, что полковые священники всегда рядом и исполняют роль духовников.
«С такими солдатами, как этот вахмистр, войну можно только выиграть!» – с этим убеждением отец Илларион дошёл до штаба и застал Вяземского за письмом. Отцу Иллариону это было на руку, ему хотелось побыть одному и собраться с мыслями. Вот-вот во вновь сформированную 12-ю армию должен приехать протопресвитер военного и морского ведомства отец Георгий Шавельский. Они познакомились в самом начале войны в Ковенской крепости. Протопресвитера Шавельского интересовала церковная жизнь Тобольской епархии, где епископом был ставленник Гришки Распутина – Варнава. Разговор тогда начался и не был закончен и мог быть продолжен в случае ожидаемой отцом Илларионом встречи. Затем и ездил в дивизию, чтобы узнать, когда приедет протопресвитер. А поговорить было о чём – Гришка Распутин родом был тобольский, из села Покровское, а это недалеко, и отцу Иллариону было о нём многое известно.
Кешка проводил взглядом батюшку. На душе отлегло, только в голове рядом с левым ухом ключиком билась мысль: «Для большего разнообразия! Эт значит што, корнет-то меня по уху для большего разнообразий, што ль? Я ить ему ничё не сделал. Попадётся ишо такой, застрелю – для пущего разнообразия! – Кешка стал подниматься и только тут понял, какая такая мысль пришла в его голову: – Што же это? Застрелить человека! Чё удумал! Медведь он, што ли? Иль германец? И батюшки обои заругают, што Василий, што Илларион!»
Утром следующего дня, 19 апреля, № 5-й эскадрон принялся за работу. Было решено, что окопы будут выкопаны на участке примерно в версту от одной берёзовой рощи до другой. Когда-то это была одна огромная роща, между обширным лугом на западе и шоссе Ломжа – Граево на востоке. В середине роща была вырублена с выходом на луг, и на вырубке лет сто назад предок нынешнего хозяина фольварка построил хутор. Сама роща сохранилась, огромная, и распространялась от вырубки далеко на север и далеко на юг. Поэтому окопы должны прикрывать хутор с запада со стороны луга, а главное – защищать выход на шоссе Ломжа – Граево. Остальные пять хуторов в тылу усадьбы превращались в опорный пункт для пехотного полка. По границе луга и рощи следовало прорыть окопы и ходы сообщения к пулемётным точкам, чтобы полностью перекрыть подход врагу, и тогда врагу пришлось бы преодолеть не меньше версты по открытому лугу. У хозяина фольварка нашлись доски, из них сделали ещё десятка два лопат, и работа пошла.
Ночью на запад с разведкой ходили из № 1-го и № 2-го полуэскадроны и казаки-донцы из корпусной кавалерии и определили, что германцы накопились в долине реки и перелесках по ту сторону луга в количестве пехотного полка. Языка не взяли, но и так было известно, что это полк ландверного корпуса 8-й германской армии генерал-фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга. На протяжении дня несколько раз появлялись аэропланы и медленно-медленно вдоль фронта с севера на юг, а потом с юга на север летал цеппелин. Очень высоко. Копавшие, замирая на пару минут покурить, опираясь на лопаты, смотрели на цеппелин и, когда он подлетал ближе, сравнивали его с рыбьим пузырём, только очень большим, и говорили, что «лопнуть бы его цигаркой, то-то бы шарахнуло».
