Владимир Шатов - Между жизнью и смертью
Навстречу неторопливо шагал хмурый человек в сером халате, упорно смотрящий прямо перед собой. Он прошёл совсем рядом, коснувшись локтями, но на них даже не посмотрел, просто не заметил. Тихо прошептал всезнающий казак:
- Это доктор Мишин!
- А кто он?
- Он стольких симулянтов расколол! Знаешь, сколько людей хотело получить через него путёвку на большую Землю? Всех зарубил гад…
- Тебе-то чего? – удивился Михаил. - Что занервничал?
- Мне же «пятёрка» осталась.
- Ну?
- Не дотяну я, понимаешь… Не увижу больше батюшки Дона, не вдохну вольного воздуха. – Признался поникший Пичугин. - Хотел через доктора вырваться, да видать не судьба… Мы для него не люди, просто больные тени.
Один из прорабов, здоровенный мужик, осуждённый по бытовой статье, жил в общем бараке, хотя и на привилегированном месте, в углу за занавеской. Однажды он узнал, что пара простых зэков, отхватили себе отдельную кабинку и недолго думая, решил, что сам Бог посылает ему шанс на комфортабельное жильё.
- Устроились, как бляди на отдыхе, – возмущался бывший слесарь, придушивший гулящую жену. - Балдеют на халяву…
Проводив бригады на развод, он остался в зоне и, взяв под одну руку складную железную койку, а в другую сверток с каторжанскими пожитками, отправился поселяться в желанную кабинку.
- Счас вытурю утырков! - Кошевой находился там один, целиком погружённый в охрану границ необъятного Советского Союза.
Открыв дверь ударом ноги, оккупант устремил на него грозный взор, под которым должен был затрепетать любой доходяга и крикнул:
- Твою мать! Выметайся отсюда, живо, а то я тебя... - Прораб по-хозяйски свалил принесённые вещи на кровать смотрителя. - Теперь я здесь живу.
- Хрен тебе!
Тут на Михаила нашло помрачение рассудка, совсем как в молодости, когда он бросался в отчаянные конные атаки с саблей над головой. Очевидно, прораб всё понял, едва успев взглянуть в его глаза, потому что тут же, только закончив свой монолог, с воплем кинулся из кабинки.
- Убивают! - Кошевой не запомнил ту секунду, когда выхватил из-под себя самодельную табуретку и бросился вслед.
Он начал опять воспринимать окружающий мир, когда в руке у него осталась одна ножка от сосновой табуретки, которую разбил об низкую притолоку. Злость его не прошла, но, выскочив на улицу, он увидел лишь спину улепётывающего прораба, резиновые сапоги которого торчали посредине большой луже. Бывший слесарь с испугу застрял в полуметровой грязи и, выскочив из сапог, побежал дальше босой. Кошевой запустил ему вдогонку ножку от табуретки и, засмеявшись, предложил:
- Вернись дурачок! – глумился он над поверженным врагом. - Ежели сильно хочешь, так и быть, будешь жить с нами… Стирать, хлопотать по хозяйству.
Прораб побежал жаловаться на Кошевого своему непосредственному начальству. В масштабах лагпункта это была уже величина, начальник производства, вольнонаёмный.
- Иван Петрович. – Прораба трясло от страха и гнева. - Объявился у нас фашист, понимаешь, вот только что совершил на меня покушение, к счастью, неудачно.
- Да у тебя каждый второй террорист…
Потом запыхавшийся прораб подробно рассказал, как своими ушами слышал, что террорист кричал, будто он расправится со всем лагерным начальством:
- "Всех поубиваю!"
Всё это уже далеко выходило за пределы юрисдикции начальника производства, и он немедленно направился к бдительному «оперу». Вся история закончилась тем, что впечатлительному прорабу, в доступных для него выражениях, объяснили, что пути начальства неисповедимы.
- Ты влез, куда не положено. – Осадил его надменный «кум».
- Чтобы в дальнейшем ты держался от них подальше, они выполняют задание государственной важности.
Он глубокомысленно поднял к небу уставшие глаза, словно призывая в свидетели, московских небожителей. Правда, после этого случая, он не слезал с Кошевого, пока, наконец, тот не представил ему своё любительское произведение.
- Видать мне «хана» пришла. - «Опер» отправил его в главное управление и Михаил решил, что достиг предела своих лагерных мечтаний.
Теперь предстояло длительное и спокойное ожидание ответа, а когда придёт отказ, то карать неразумного зэка будет особенно не за что. Самое страшное, что могло ожидать его, это возврат в обычную бригаду, на общие работы.
- Зато, какая получена передышка, – успокаивал он себя. - Зиму пережил, а там легче будет…
Через две недели пришёл ответ на его псевдонаучную чушь. В центре быстро разобрались в хитростях заключённого Кошевого, и ранним утром в каморку заявился нарядчик. Он объявил:
- Через два часа с вещами. – Парень средних лет хмурил чёрные, будто нарисованные брови. - На этап.
- Куда? – Спросил ошеломлённый Михаил. - Не знаешь?
- Куда? Куда надо.
- Да ладно, скажи!
- Не, правда, не знаю...
Очевидно «кум» обиделся на подставу всерьёз, а может и ему досталось от умников из управления. Михаил торопливо собирал арестантский скарб, прикидывая, куда же его вновь забросит своевольная судьба. Он даже не догадывался, какой сюрприз приготовила для него эта капризная дама…
Глава 18
В первых числах января 1938 года пятнадцатилетний Пётр Шелехов быстро шёл по родному городу, боясь опоздать на занятия.
- Полгорода пройти надо. - Старшие классы школы, куда он недавно поступил, располагались в центральной части Сталино.
Снег в этом сезоне лёг рано и упорно не таял от самих ноябрьских праздников. Белым и пушистым он оставался всего несколько дней, потом мигом почернел от прилипчивой угольной пыли. Даже когда выпадал новый снежок, он сразу казался серым, словно боялся выделяться на фоне запуганной природы.
- Куда делись краски? - недоумевал широко шагавший Петька, враз повзрослевший от свалившегося на семью горя. - Дома, улицы и лица людей стали безрадостными, как будто кто-то невидимый стёр властной рукой все цвета жизни.
А ведь летом всё было иначе, и долго усидеть на одном месте Петька не мог, характер не позволял. В самодельных сандалиях и в шортах, сшитых из отцовской брезентовой спецовки, окантованных понизу красной полоской, поначалу без рубашки, а потом в майке с короткими рукавами, он неутомимо гонял тем летом по окрестностям.
- Тише ты неугомонный, – шутя ругал его батя, любуясь сыном, названным в память погибшего брата. - Смотри, шею не сломай…
Лето 1937 года оказалось неимоверно жарким и пыльным. Дождя не случилось целый месяц, словно природа копила на будущее пресные слёзы...
- Вот так удача! – в июле Петька натолкнулся на нечто необычное.
В саду подле Успенского собора, в старом заброшенном доме он обнаружил огромное количество книг, да каких! Полные собрания сочинений русских классиков, а также зарубежных. Майн Рид, Вальтер Скотт, Фенимор Купер, Конан Дойл, Джек Лондон, Жюль Берн, Мопассан, А. Дюма, книги самых знаменитых детских писателей валялись там огромной кучей. С этого дня Петька начал читать запоем. Особенно нравились ему фолианты русских сказок в сафьяновом красном переплете с заглавием сусального золота и красочной окантовкой по страницам. Былинные герои книг «Бова Королевич», «Еруслан Лазаревич», «Илья Муромец», «Василиса Прекрасная» покорили его.
- Жили же люди! – вздыхал он бессонными ночами, читая их при тусклой свечке, а иногда и при луне. - Были времена… Не то что наше, скучное и спокойное.
Петька мог читать, не отрываясь, с вечера до рассвета. Матушка Антонина Ефимовна была очень экономна и, жалея его здоровье, как она говаривала, вечером отбирала настольную керосиновую лампу:
- Хватит читать.
- Ну, ещё немного…
- Глаза испортишь, – сетовала она, не понимая в кого, пошёл слишком грамотный сын. - Лучше бы поехал к родне в Ялту, накупался бы в море вдоволь.
- Что я там не видел? – возмущался учёный отпрыск. - Надоело! И так каждое лето в деревне.
Непослушный сын садился на подоконник и при полнолунии читал Дюма «Три мушкетера». Мягкий свет тучной луны, силуэт раскидистой вишни под окном, доносившееся близкое журчание речки Кальмиус и воображаемые герои. Полная идиллия!
- Вот бы стать писателем! – мечтал впечатлительный подросток. - Только что мне описывать? Ничего примечательного в нашей жизни нет.
Петька часто исчезал из дома на целый день. Неподалёку располагались посёлки, греческий и еврейский. Он любил играть с еврейскими ребятами, ему нравилось, что они интеллигентны и музыкальны. Некоторые из них играли на скрипке, виолончели и фортепьяно. Заходил он иногда, чтобы посмотреть и в синагогу. Особенно нравилось ему, что нельзя работать в субботу.
- Шесть дней в неделю предназначены для человека, - часто учил непоседливых мальчишек рабе Ицхак. - Шабат для Бога!
