Владимир Шатов - Между жизнью и смертью
- Поделом им! - единогласно решили каторжане.
Григорий сильно удивился, когда новый бригадир вдруг поставил его в середину строя. А обычно, как уже опытный лесоруб, он шёл и работал с краю просеки.
- Тебя, по-моему, собираются застрелить, - шёпотом предупредил бригадир. - Так что лучше будь на людях.
- Шага в сторону не сделаю.
Вообще лагерные конвоиры были не обычными солдатами срочной службы, хотя бы по степени своей бесчеловечности. Григорию не раз приходилось слышать рассказы о том, как зимой стрелки ставили провинившихся зэков «на пенёк». В овчинном полушубке легко смотреть как кто–то на морозе неподвижно стоит пару часов, больше не выдерживали. Возможно, охрана так развлекалась и согревалась, хотя постоянно грелась у костров. Следующим летом Григорий видел сам, как солдат приказал пожилому профессору из Питера:
- Скидывай рубашку, становись вот на этот пенёк. – Рябой паренёк из костромской деревни, почувствовавший свою власть над людьми, широко улыбался. - Шаг вправо, шаг влево считается побегом. Стреляю без предупреждения!
Профессор взобрался и встал как на трибуне. Его воля к сопротивлению оказалась сломана, он механически делал то, что прикажут. Через минуту образовавшийся монумент накрыла плотная туча жадной до человеческой крови мошкары. Ещё через десять старик дико закричал и шагнул с постамента, глухо щёлкнул выстрел...
***Через несколько недель после снятия с должности Григорий смог выполнить норму, казавшуюся ранее недостижимой. Теперь он работал один, предупреждение о попытке побега сняли.
- Благодарствую за предупреждение. - Сказал он бригадиру, передавая часть продуктов из домашней посылки.
Впрочем, валить лес по науке Григорий выучился не сам. Как, оказалось, существовал специальный, расконвоированный инструктор, который был обязан обучать этому умению. Фамилия его звучала соответствующе, Ручка. Что он делал раньше в своё рабочее время, никто не знал, но теперь, когда Григорий был в состоянии заплатить ему самой твердой лагерной валютой, куском сала, специалист приходил на лесную делянку, как в класс и занимался с ним, причем основательно. В начале занятий учитель сильно удивлялся:
- Как ты рубишь?
- Всегда так рубил.
- Это тебе брат не уголёк добывать!
- Там малость полегши будет. – Соглашался потный, не смотря на приличный мороз ученик. - Хотя тоже скажу тебе не сахар.
- Про сахар лучше не вспоминай! – занервничал инструктор, в прошлой жизни московский кондитер. - Да не так!
Он выхватывал свой топор и двумя точными ударами подрубал вековую сосну так, что после подреза пилой с другой стороны и чуть ниже линии заруба, она ложилась ровненько, будто срезанная косой былинка.
- Ловко, – одобрительно смеялся казак. - Я так никогда не сумею…
- Сумеешь!
В результате от двуручной, поперечной пилы Григорий перешёл на большой, лесоповальный лучок, которым можно работать одному. Он научился валить деревья так, чтобы при раскряжевке не зажимало пилу, валить их туда, куда нужно, располагать подруби и срезы в зависимости от неравномерно растущей кроны, наклона дерева, силы ветра.
- Всякому делу можно научиться. - У Шелехова теперь были силы думать.
Поработав так полгода, Григорий мог наживить заостренный кол в метрах двадцати от намеченного дерева и, в двух-трёх случаях из десяти, вогнать его в землю гладким, скользким стволом тридцатипятиметровой сосны. А если и промахивался, то всего на полметра.
- Вишь, как пришлось мне в жизни! – часто размышлял он. - Сначала я пахал землю, потом воевал. После пришлось выучить горняцкий труд, теперь вот научился лес валить. Всякую деятельность приходилось осваивать основательно, иначе не выжить. Интересно, ежели останусь живым, чем судьба распорядится ищо заниматься. Так, пожалуй, я и до большого начальника дорасту, чем чёрт не шутит…
Каторжники, опоздавшие на утренний развод, попадали на работы уже не в свою бригаду, а в первую попавшуюся. Их обычно ставили собирать сучья, жечь костры. Работа эта была не очень тяжёлая, но невыгодная, пайка урезанная. Как-то на такую работу и попал бывший комендант в бригаду Григория.
- Вот и поквитаемся. - Обрадовался Шелехов.
Он, как раз собрался валить хорошую, строевую сосну и увидел, что метрах в тридцати, по направлению, куда должна была упасть его сосна, доносчик собирал сучья. Тут Григорий и решил рассчитаться с ним за донос по лагерному.
- Мне то это бригадирство даром не нужно, когда сам за себя отвечаешь даже лучше, - рассуждал он. - Но за подлянку надо отвечать!
Спас коменданта от смерти, а Григория от позднейших угрызений совести, небольшой шквал, налетевший уже тогда, когда сосна «пошла». Падение строевой сосны всегда одинаково, завораживающе и величаво. До наклона градусов в тридцать она падает медленно, остается прямой и даже маленький порыв ветра может изменить направление её падения.
- Какая сила! - часто восхищался он наблюдая смерть дерева.
Затем падение ускоряется, сосна прогибается, подобно гигантскому луку, ее удар о землю можно сравнить с ударом многометрового хлыста. Может быть, поэтому и называют хлыстами стволы поваленных деревьев, уже без сучьев, но ещё не раскряжёванные. Миновав эти тридцать градусов, сосна падает быстро и её уже ничто не отклонит. Вот, когда она их перешла, Григорий дико завопил:
- Эй! Сосна идёт!
- Всем смотреть вверх.
- Эй, ты там! – он кричал громко, чтобы все увидели, как он предупреждал окружающих. - Берегись!
B своих расчетах Григорий исходил из теоретического положения, если доносчик, то значит трус. А трус от неожиданности растеряется и замрёт на месте. В данном случае эта теория подтвердилась полностью.
Стройная сосна, пройдя с глухим свистом последние метры, легла с тяжёлым ударом и заключительным сиплым вздохом кроны. Григорий запрыгал на месте и закричал:
- Эй! Эй! – он первым бросился к месту падения. - Сюда все! Человек под деревом!
Потому что, даже имея впереди срок более восьми лет, зачем к ним добавлять ещё два?
Все прибежали к кроне, а бывший комендант стоит как мраморный столб, белый, словно бумага. В ладони от него неохватный ствол, а с двух сторон торчат суки, каждый толщиной в предплечье взрослого мужчины.
- Ты что ж, падла?
- Я не слышал.
- Тебе кричат, а ты! – Григорий подскочил к нему первым и смачно врезал по застывшей физиономии. - Ах ты, сука! Ах ты...!
Доносчик посмотрел на него, узнал и, видимо, кое-что понял. С тех пор, увидев Шелехова, он уже издали спешил перейти на другую сторону или просто куда-нибудь свернуть.
Глава 17
Советские суды за совершённые уголовные преступления обычно приговаривали рецидивистов к приличным срокам заключения, с отбыванием наказания в исправительно-трудовых лагерях. Профессиональные преступники, в простонародье урки, блатные, воры, встречались там с политическими заключенными, выходцами из совершенно других культурных и социальных слоев.
Два мира, две системы человеческих ценностей схлестнулись на огромных пространствах русского Севера. От Архангельска и Коми, до Воркуты и Магадана шла невидимая, страшная война на уничтожение. «Политические» оправдано боялись уркаганов, так как те находили в обвинённых по 58-й статье, лишь объект для своих игр, разборок и эксцессов. Препятствий со стороны администрации, как правило, не возникало.
Начальство лагерей и основная масса заключённых воспринимали иерархически организованное сообщество уголовников, так называемых «воров в законе», как реальную силу, способную самоорганизовываться и подчинять себе других.
Под прикрытием богатого тюремного фольклора и специфического кодекса чести «честного вора», их банды и уголовные группы сумели насильственно утвердить своё положение в исправительных учреждениях ГУЛАГа. Кое–где они подмяли под себя официальные структуры лагерной жизни, добиваясь для себя лучших условий содержания. Конечно, такое отношение власти и преступного мира возникли не на пустом месте.
В начале пути в светлое будущее, большевикам казалось необходимым разрушить и преодолеть все дореволюционные государственные структуры. Самому существованию тюрем и мест ссылки не должно было оставаться места в провозглашенном ими идеале современного общественного строя. По логике основателей Советского государства царская юстиция, прибегающая к таким мерам исполнения наказаний, как лишение свободы, считалась отсталой и буржуазной.
После революции 1917 года в этом вопросе должны были воплощаться новые концепции соответствующие «диктатуре пролетариата». Всё больший вес приобретали лозунги воспитания и «перековки», ведь кадры питавшие уголовный мир выходили из низших слоёв общества. Уголовных преступников теперь не нужно прятать в тюрьмы, в современных учреждениях исполнения наказаний, так называемых «исправительно-трудовых лагерях», они должны были получить возможность приобрести способности, которые бы позволили им интегрироваться в советское общество.
