Личный тать Его Величества - Николай Александрович Стародымов
…Кто сможет пересказать речь съедаемого тоской плачущего мужчины?.. Вряд ли кто…
Воейков стоял и слушал, и чувствовал, что проклятая жалость вползает в его душу, жалость к государеву татю, наказанного, в общем-то, слишком мягко за совершённое, пусть и не доведённое до конца, преступление. Бунт-то против государя он не в шутку затевал, пусть и пресекли тот бунт, не дали разгореться…
А жалость всё же вползала.
Плача, Филарет говорил о жене своей Ксении. Что любил её всю жизнь крепко… И что верность ей никогда не хранил, греховодничал, случалось, и как ревновала его супруга, как плакала в муках бессильных, пеняя, что не оставлял супруг греховодства… И что детей ему рожала, и как Борис, Никитушка, Лёвушка, Ванюшка умерли ещё младенчиками, и как убивалась над их телами матушка, давшая им жизнь, да не сумевшая уберечь…
О дочери своей Танюшке вспоминал, которая замужем за Иваном Катырёвым-Ростовским, и которая родила ему внучку Сонечку – и увидит ли теперь он свою внучечку…
О сыне Михайле, которому теперь уготована невесть какая судьба, и который вовсе неведомо где сейчас пребывает – не умучили б его вороги, а то вовсе род Романовых прервётся…
Воейков от обессилевшего от слёз, забывшегося в горьком тревожном сне Филарета вышел в смятении.
В тот же вечер написал в донесении о тоске поднадзорного. Даже фразы из его причитаний привёл:
«Жена моя бедная! Наудачу ль жива ещё?.. Где она?.. Чаю, куда-то туда её замчали, что и не услышу о ней никогда!.. То-то мне и лихо, что жена и дети: как вспомню о них, так словно кто рогатиной в сердце воткнёт…».
Воейкова, прошедшего суровую школу опричнины, сентиментальным человеком никак не назовёшь. Однако и его тронули слёзы сильного мужчины, доведённого до отчаяния.
В дальнейшем Иван никогда своего поднадзорного в таком упадке духа не видел. После того приступа слабости Филарет в присутствии пристава замыкался, и вообще словно как-то построжел, стал суровее, замкнутее… И о своей семье больше с приставом не разговаривал.
Хотя Меньшой чувствовал, что иной раз удерживает от этого себя монах только усилием воли.
…Между тем, сорокалетняя инокиня Марфа, бывшая в миру Ксенией Романовой, находилась не так чтобы очень далеко от бывшего супруга, с которым её насильно разлучили. Она проживала в селе Толвуя, что на берегу Онежского озера, севернее острова Кижи – того самого, которому предстоит со временем прославиться на весь свет. Стерегли её крепко…
Старица Марфа тяжело переживала разлуку с близкими. Правда, местный священник, отец Ермолай Герасимов на свой страх и риск собирал сведения о её родичах, и потихоньку сообщал узнице. Так что знала она и о том, где содержат её супруга, что мать её, Марию Шестову, также насильно постригли в монахини и отправили в монастырь в Чебоксары, что зять её, Иван Катырёв-Ростовский в милости у царя Бориса, а потому хотя бы за дочь можно оставаться спокойной… И что сыночка её Мишеньку приютила тётка, Марфа Черкасская, взяла под опеку, а царь Борис – сам чрезвычайно чадолюбивый отец – сделал вид, что не знает об этом ничего…
– Спаси тебя Господь за добрые вести! – плакала от умиления старица, слушая священника.
– Бог милостив, он не оставит заботой!..
Попом двигали доброта, милосердие, сопереживание чужому горю.
А впоследствии оказалось – провидение!
Голод
За то отцы будут есть сыновей среди тебя, и сыновья будут есть отцов своих; и произведу над тобою суд, и весь остаток твой развею по всем ветрам.
Иез. (5,10)
Следует обратить внимание на важнейшее и горчайшее обстоятельство, которое оказало огромное негативное воздействие на ситуацию в России. А именно – Великий Голод 1601–1603 годов.
В это трудно поверить, но виной тому стало извержение вулкана Уайнапутин в Южной Америке, которое случилось 19 февраля 1600 года. Многие сотни людей погибли вокруг взбунтовавшейся огнедышащей горы. А в далёкой от Анд России счёт жертв шёл на миллионы!
Дело в том, что во время извержения в небо оказалось выброшено много тонн пепла и дыма. И движение воздушных масс в верхних слоях атмосферы сложилось таким образом, что вся эта масса вулканической взвеси на три года заэкранировала небо над Восточной Европой, а именно аккурат над Московским царством. Три лета подряд шли сплошные обложные дожди, три года подряд уже в августе они оканчивались ранними заморозками, которые стремительно перерастали в лютые зимы…
Три года царство оставалось без урожая!
Природа никогда не являла особой милости к крестьянину России. Урожайные годы регулярно сменялись засушливыми, когда земля трескалась, или, напротив, дождливыми, когда невызревший урожай сгнивал на корню… Потому запасы хлеба в стране в тучные годы создавались по возможности побогаче. Имелись закрома государственные, монастырские, да и у каждого доброго хозяина в амбарах всегда хранилось кое-что про чёрный день.
Но ведь не на три года!..
Первый неурожайный год страна выдержала без особых проблем. Когда же и следующее лето осталось бесплодным, пояса пришлось подтянуть всем без исключения. Ну а когда и в третий год подряд солнышко не смогло пробиться сквозь сплошные обложные тучи – вот тут и пришла подлинная беда!
Постепенно, постепенно в стране нарастал голод. Начали умирать люди – попервости самые старые и слабые, потом у смертоньки аппетит разгулялся, начала она прибирать всех подряд. За три неурожайных года население царства сократилось на треть – и это даже при том, что его границы продолжали расширяться на юг и на восток. На просторах России стояли обезлюдевшие заброшенные деревни. Люди потянулись в города, в наивной надежде, что государь и его приказные люди где-то возьмут хлеба и накормят страждущих.
Оставшиеся при пустых амбарах помещики не возражали – чем меньше голодных ртов, тем лучше.
Годунов пытался оказать помощь народу за счёт государственных запасов зерна. Однако он столкнулся с силой, которая всегда доминировала на Руси – доминирует и по сей день. С чиновничеством, лихоимством, алчным бездушием!
Что бы ни пытался делать Борис Фёдорович, всё оборачивалось во благо чиновнику и не приносило особой пользы простому люду.
Царь приказал начать выдачу хлеба наиболее нуждавшимся – и зерно потекло в закрома родственников тех, кто за выдачу отвечал. К тому же, прослышав о государевой доброте, крестьяне повсеместно бросали свои хибары и устремлялись к местам, где раздают хлеб, в первую очередь в Москву.
Царь, поняв, что пошёл не по тому пути, приказал наиболее нуждавшимся выдавать сколько-то денег, чтобы они
