Атаман всея гулевой Руси - Николай Алексеевич Полотнянко
Всему, что он услышал про Разина, Максим поверил безоговорочно. Ясно, что атаман – не простой человек и ему помогают колдовские силы, в них Максим верил не менее, чем в существование Святой Троицы. К такому человеку трудно подойти, а ещё труднее остаться живу, не опалиться до смерти чарами, которые, подобно невидимому огню, отделяют его от всех смертных.
7
Лопатинские стрельцы шли в Астрахань с неохотой, там их ждали невыносимая северным жителям жара летом и пронизывающие леденящие ветры зимой, а также возможность погибнуть от моровой хвори, ведь всегда чума и холера наваливались на Русь с поволжского Низа. Позади уже остался Саратов, крохотная крепостница среди голых, обдутых степными ветрами холмов, впереди был Царицын, а вокруг простиралось только одно устрашающее взгляд безлюдье. Были пусты и безлесны берега реки, была пуста и сама Волга, после Саратова стрельцы не встретили ни одного струга, но полковник Лопатин чувствовал, что так продлится недолго, и за любым изгибом реки могла таиться смертельная опасность, имя которой было известно – Стенька Разин со своими воровскими людьми.
Уходя из Москвы, Лопатин и думать не мог, что попадёт в самое пекло разинского бунта, поначалу он смотрел на порученное ему дело, как на докучную, но неизбежную для всякого служивого человека работу. Ему даже нравилось идти на струге по Волге, озирать окрестности и предаваться отдыху, которого он не знал долгие годы войны с поляками. Так было до Синбирска, где Лопатин встретил прибывшего туда со своим приказом из Москвы стрелецкого голову Бухвостова, с которым недавно вместе бился против ляхов, и теперь их пути пересеклись на степной границе.
Была уже ночь, когда Бухвостов явился к Лопатину на его струг. Они обнялись и расцеловались. Затем полковник велел накрыть стол и соратники сначала предались воспоминаниям, а затем Бухвостов открыл товарищу совершенно для того неожиданное.
– Знаешь ли ты, Иван Васильевич, что на Москве против Стеньки Разина замыслили? – сказал стрелецкий начальник, опорожнив чару с вином. – Не отвечай, я сам до вчерашнего вечера и подумать о таком не мог. А вчера думский посыльщик стряпчий Ильин, что привез Дашкову весть о его замене, во хмелю поведал, что великий государь приговорил отдать Астрахань и другие города Низа Стеньке Разину.
– Не может того быть! – поразился Лопатин. – Зачем же я веду тысячу стрельцов? Этого посыльщика за облыжные на великого государя слова нужно взять на дыбу. А ты, выходит, смолчал, не вскричал, что тут «слово и дело государево»?
– Не горячись, Иван, – невозмутимо сказал Бухвостов. – Если всех, кто сейчас о воре Стеньке говорит, брать на дыбу, то без людей останемся. А что тебя и стрельцов послали, так экая невидаль! На Москве всегда правая рука не ведает, что делает левая. Тысяча стрельцов для Москвы – пустяк, под Гродно сколько стрельцов задаром положили? А в других местах? Москва людей не считает.
– Какая же прибыль государю от утраты Астрахани и других городов? – спросил Лопатин, давно на себе испытавший, что на Москве жизнь любого человека, от смерда до высокородного князя, мало что стоит.
– Города никуда не денутся, как стояли, так и будут стоять, – сказал Бухвостов и, понизив голос, подвинулся ближе к полковнику. – Розмыслы государя и ближних бояр в том, чтобы дать Стеньке возможность собрать под своим началом всю людскую гиль – голутвенных казаков, воров и гулящих людишек и уничтожить всех разом, дабы очистить Поволжье от всякого человеческого хлама для заселения пустых земель служилыми людьми и крестьянишками. Сам посуди, Иван, стоит ли жалеть для такого дела Астрахань, где стрельцы ненадежны, разинским горлопанам в рты заглядывают?
– Они могут пристать к Стеньке, – согласился Лопатин. – А ведь их шесть тысяч, тут все города на Волге не устоят, не только низовые, против такой силы.
– Стенькино войско встретят здесь, – многозначительно произнёс Бухвостов.
– В Синбирске?
– В Синбирск лучшие стрелецкие приказы пришли, – сказал Бухвостов. – Скоро окольничий князь Барятинский сюда явится с двумя полками рейтар. Супротив них лучшие Стенькины казаки не устоят. Ты ведь знаешь рейтар в бою. Когда почти три тысячи рейтар пойдут в атаку и с нескольких саженей каждый стрелит по два раза из пистолетов, то казаки и сабель не успеют поднять, как будут сметены свинцовым дробом.
– Но под Синбирск явятся ещё русские крестьянишки, чуваши и мордва, – произнес Лопатин. – Здесь столпится столько людей, что всех не перестреляешь и не перерубишь.
– Ты что, в расчёт берешь мужиков? – усмехнулся Бухвостов. – Смерды – не ратные люди, они побегут сломя голову, только лишь завидят рейтар. А что до здешних русских крестьянишек, а также чуваш и мордвы, то всем им пора кровь дурную спустить. То в одной волости забунтуют, то в другой. Надо под Синбирском людишек так устрашить, чтобы они сто лет не помышляли о бунте.
– Вроде всё складно замыслено, – помолчав, произнёс Лопатин. – Но кому мне верить, тебе или князю Троекурову, который велел мне вести стрельцов, выходит, на смерть?
– Князь сказал одно, а, к примеру, боярин Хитрово – другое. Сам смотри, как поступить.
– А я вот что мыслю, – сказал Лопатин. – Наврал этот стряпчий. Захмелел и вообразил, что он в государевой думе.
– Мне так не кажется, – возразил Бухвостов. – Может, стряпчий и лгун, но чтобы придумать такое, надо добрую голову на плечах иметь.
Наутро Лопатин и думать забыл об этом разговоре, но прошло несколько дней, и саратовский воевода, провожая стрельцов, вдруг сказал:
– Я бы на твоём месте не торопился, полковник. Неведомо, как встретит тебя Царицын.
– Есть дурные известия? – вопрошающе глянул на него Лопатин.
– В том-то и дело, что нет никаких вестей, – ответил воевода. – Уже неделю как с Низу не прошло ни одного струга.
– Ты мыслишь, что Стенька перенял Волгу у Царицына?
– Скорее всего, так, – сказал воевода. – Оставайся пока в Саратове, полковник, а буде Стенька явится, то сядем в осаду.
Не послушал Лопатин доброго совета хорошо знавшего здешние места человека, и сейчас, стоя на носу своего струга, который шёл впереди остальных, вдруг остро ощутил опасность верным чутьем бывалого воина. Явных примет присутствия воров не было видно, но враждебность, казалось
