Английский раб султана - Старшов Евгений
— Прости, я не хотел тебя обидеть.
— Пустое.
Разговор снова притих, но дух Лео был взбудоражен словами старика о том, что он знает эти земли: "Как бы вывести его на мысль, чтоб он решил помочь… Старик прозорлив и мудр, надо действовать осторожно".
Однако грек лишний раз дал доказательство своей мудрости, предупредив вопрос Торнвилля:
— Ты был бы рад попросить меня вывести тебя: я это вижу по твоим глазам… Но я не хочу менять свою жизнь — а это придется сделать, если я помогу тебе. Раз я уже поменял ее, о чем нисколько не жалею… Отложим это. Не могу вселять в тебя ложных надежд.
— Может, хоть надоумил бы, как дорогу найти.
— Не разберешься без проводника все одно. Коня украдешь — тоже не поможет. Жизни вернее лишишься, это да.
— Все же не могу понять… Почему ты, человек вроде как благожелательный, не хочешь мне помочь? Я ведь все равно уйду! Пусть лучше сдохну где-нибудь… Где море, постараюсь найти…
— До моря очень далеко. И опять же, оно во власти турок. Выйдешь на берег — ну, может быть. А потом? Надо осторожно найти такого грека, который перевез бы тебя на Кипр — больше некуда, и не выдал. Потому что, как бы тебе лучше объяснить… есть греки — и есть греки. Разные. Кто-то поможет и задаром, ибо платить тебе, разумеется, нечем. А кто-то захочет выслужиться перед турками или просто испугается за свою жизнь и хрупкое бытие.
Лео понурился, а старик задумался и вдруг решил помочь советом:
— Уж если куда пробираться — так в Петрониум. Там хоть и псы-рыцари, но они помогают беглым пленникам, принимают и никогда не выдают. У них даже особые псы служат, которые разыскивают бежавших рабов в горах и помогают выйти к Петрониуму, либо приводят людей на помощь. Вот если б ты туда добрался, считай, спасен. Тем более что ты одной с ними веры. И отправят, куда нужно. Но это, понимаешь, чуть не всю Малую Азию надо пересечь. Бежать… это если мы когда выйдем к оседлым курдам… сложно все равно. Бывает, сюда какие-то торговые караваны приходят. Так редко, раз в год, и то не увяжешься. Не знаю я, что тебе делать. Забудь прошлое, ставь войлочный шатер. Ты орел молодой, красивый, тебя курдянка выберет — да, у них тут так. Родит тебе детей, вот и будет у тебя забота, Божье дело. Не буду скрывать от тебя и того, что за твой побег мне обещали отрезать нос и уши. У них слова с делами не расходятся.
— Так бы сразу и сказал, чем душу мутить.
— Что сказал — сказал, потому что мне тебя жаль. Так что не впадай в отчаяние, но и безрассудных поступков не совершай. Послушай доброго совета, не пожалеешь.
— Нет, а чего ждать-то, я не понял.
Старик махнул рукой — раз не понял, не объяснишь…
Грека, безусловно, было жалко, но не оставаться же в рабстве ради его ушей и носа! "Хорошо, что он проболтался, — думал Торнвилль, — надо будет все сделать от него втайне. У каждого своя судьба. Два раза уже пробовал бежать, получилось ведь почти, стало быть, надо продолжать, пока жив! Но и грек в одном прав — как-то надо разузнать, куда бежать-то… На это, чтоб не вызвать подозрений, тоже нужно время… Ха, может, как раз это и имел в виду старик? Премудрый, он наверняка привык к иносказаниям".
Потянулись дни, проводимые небесполезно. По крайней мере, Лео узнал, что украсть коня, когда понадобится, будет проще простого. Еще он вызнал, вроде как ради праздного интереса, какие в округе есть пастбища и становища, где они располагаются и как их найти, и где какие, если есть, реки или водоемы.
Все сведения Торнвилль добывал исподволь, очень аккуратно и копил в голове. Впрочем, видимо, все же недостаточно аккуратно, потому что глава становища как-то раз подозвал его и с прищуром спросил:
— Ты слишком любопытен, синеглазый. Слишком — для пастуха. Я не верю, что это рвение к новой работе. Готовишься бежать — вряд ли это получится, и кончится печально. Отрежем что-нибудь, и все. Пока, в наказание за любопытство, посидишь в юрте скованным несколько дней, потом освободим тебе ноги, чтоб ты ими взбивал масло в бурдюке, словно женщина. Будешь ценить прежнюю жизнь.
Очередное дно отчаяния. "Исправление" длилось не меньше месяца, прежде чем англичанин вновь вышел "в ночное" со старым греком. Тот только заметил:
— Я же говорил, не торопись. А то ходит с расспросами, как будто не видно. Кочевники просты, но это не значит, что они дураки.
— Убегу немедленно! — взъярился Лео. — Пусть лучше сдохну!
— Это я уже слышал.
— А что, терпеть, по-твоему? И это я тоже от тебя уже слышал. Сколько терпеть, чего ждать? Старости? Что говоришь с умным видом: "Подожди, подожди"! Если знаешь чего — так скажи, а нет — чего тогда кудахтать?!
— Через несколько дней перекочевываем. Пройдем мимо оседлых, как я понял. Может, какие будут вести… Вот тогда и видно будет. Дай слово, что не сбежишь эти несколько дней. И поверь: я прошу это не ради своих ушей и носа.
— Пусть так. Но не дольше, — согласился Торнвилль, решив потихоньку начать копить запасы еды — хоть это дело отвлекало от горестных мыслей.
Мы не очень часто — да можно сказать, вообще крайне редко обращались к внутренним мыслям и переживаниям незадачливого рыцаря, однако, как кажется, все его чувства и мысли были предельно просты и ясны.
Как пойманный зверь, он страдал от неволи, которая была тем горше, чем интересней доселе была жизнь. Кровь, несчастья, усобицы, потом учеба у дяди — все это было, но только чудесный остров Кипр по-настоящему пробудил его к жизни: встречи с хорошими, знающими или любимыми людьми, святыни, памятники архитектуры, волшебное море, кипение страстей… И все прервано двумя турецкими галерами. Больше года он в плену и рабстве. Кругом смерть, причем не героическая, а обыденная: когда нелепая, когда позорная. Предательство соотечественников, и особенно монаха Энтони, теперь называющего себя новым настоятелем, вероятная смерть дяди, последнего близкого человека…
За плечами два неудачных побега и мрак будущего. Столько можно передумать и о меньшем!.. От одних мыслей о несчастной Урсуле, недосягаемой, можно было сойти с ума. Что с ней, как она?.. Что думает о своем "львенке"? Кто он теперь для нее? Предатель? Пустобрех? Что же он за рыцарь, когда забыл свою любовь?.. Откуда ж ей знать, что он теперь не кто иной, как овцепас!..
И то вместо того, чтобы, невзирая на все препятствия и цепи, стремиться к ней, он то и дело что-то откладывает да попадает из огня в полымя. В самом деле, а почему ему было не последовать изобретательному матросу и не избегнуть цепей и рабства, приняв ислам — хотя бы и для виду? Пусть прошло бы еще столько времени, сколько уже прошло сейчас — он бы вполне успел выслужиться, войти в доверие. И при первом же случае перейти к христианам, хоть бросившись с галеры за борт при морской стычке, а то и еще проще — явиться на их торговое судно и остаться там.
Да что вообще мешало, действительно, спокойно, как ставшему свободным человеку, нанять каик с мало-азийскими греками и отплыть на Кипр? Почему он все сделал не так?! Где была его садовая голова? Все гонор какой-то. Думал о чести рыцаря и христианина. Хотел как лучше! А получилось-то хуже некуда!
Такие вот были мысли и настрои. И мы, конечно, допустили бы грубейшую ошибку, если б не упомянули о религиозных переживаниях героя — их не могло не быть у молодого рыцаря пятнадцатого века! Он был католик, хоть и необразцовый.
Кроме того, его не могли не занимать размышления о Теодицее, то есть оправдании Бога в том отношении, что Всеблагой допустил, чтобы случились такие беды. Пленение турками и рабство — это же не просто так. Должны быть для этого какое-то основание и смысл! Иначе-το как? Он же человек, творение Божье, а не само по себе вылупившееся из земли насекомое, чтобы носиться в воздухе по прихоти судьбы, пока не прекратится его нелепое, суетное и бренное существование!
Юноша признавал, что Бог его хранит, ибо он уже не раз за это время имел возможность сгинуть — его мог прибить медведеподобный брат Урсулы или предатель-аркебузир. Он мог погибнуть в сражении или утонуть, умереть от зноя на починке крепости или сгореть от разлившегося по литейной башне металла. Да мало ли обличий смерти "облизывалось" на него за это время! И все же отчего не случилось иначе? Он мог не попасть в турецкие когти, а жениться на Урсуле, например… Или хоть просто сохранить всех своих спутников-путешественников.
