Английский раб султана - Старшов Евгений
Для отливки большого орудия требовалось полчаса, для меньших — соответственно, меньше времени. Не слишком много, но вспомните, сколько времени уходило на подготовку! Именно поэтому турки отливали пушки, что называется, конвейером. Когда заполнялась одна форма, поток металла преграждали массой маслянистой глины и умело перенаправляли на заполнение следующей формы. В итоге — новый урожай смертоносных орудий, порой огромных, с арабской вязью молитв на хищных рылах.
Высшим классом являлась гигантская сборная бомбарда. Не видя, невозможно поверить в существование подобных чудищ, когда одна часть ствола, приблизительно в две пятых длины, словно болт с резьбой, ввертывалась во вторую — однако подобный монстр пятнадцатого века дожил до нашего времени, хранится в Великобритании, около Портсмута, в музее форта Нельсон, и называется "Дарданелльская пушка".
Если кого интересуют размеры — пожалуйста. "Базилика", главная пушка венгерского мастера Урбана, служившего туркам при осаде Константинополя в 1453 году, имела в среднем следующие тактико-технические характеристики. Длина — порядка 8—12 метров; вес — около 32 тонн; диаметр ствола — порядка 75–93 см. Это чудище метало ядра весом порядка 540–590 кг и диаметром около 73–91 см. Дальность полета ядра — примерно 2 км. И после каждого выстрела требовался час на охлаждение бронзы, из которой это орудие было отлито.
Подобные пушки отливались в основном на литейном дворе Топхане в тогдашней турецкой столице, то есть в захваченном Константинополе. Однако чуть позже турки, чтобы не таскать их с собой по Европе и Азии, отливали эти орудия прямо на месте своей новой осады. К пушкам меньшего размера это правило применялось давно, еще при отце султана Мехмеда — Мураде Втором.
Но вернемся пока в Алаийе, где успешно завершилась очередная плавка. Возносились всеобщие молитвословия Аллаху, выплачивались премии и подарки, все гуляли. Получали свою порцию бузы и рабы — истопники и литейщики, — порадоваться, что на этот раз никто не погиб, а ведь жертвы случались.
Свидетелем одной из катастроф стал и Торнвилль, отработавший в литейном заведении уже несколько месяцев. Глиняная форма треснула, и раскаленный расплавленный металл фонтаном брызнул из трещины, тут же ее расширив и прорвав форму окончательно, словно бурный поток — плотину.
Чад, дым, истошные вопли вкупе со зловонным запахом горелого мяса, безумное блеяние жертвенных баранов, безуспешная попытка мастера задраить задвижку, кончившаяся его гибелью… Рабы судорожно кидают масляную глину, кто-то вновь пытается закрыть задвижку, огненная река продолжает разливаться, испепеляя людей, падающих в нее…
Над арсенальной башней медленно, но верно поднимается черный дым, оповещая о произошедшем несчастье. По указу караульного туда спешит пожарная команда. Еле-еле передвигаясь, выходят наружу немногие уцелевшие. Среди них — Лео. Гремя цепями, он в изнеможении припал к фонтану с ледяной водой: "Страшно!.. Смерть смерти рознь, но вот так, словно ошпаренный поросенок…"
То ли нервное потрясение, то ли ледяная вода после адской жары привели к сильной лихорадке. Несколько дней Лео был между жизнью и смертью, потом его отходили в специальном отделении больницы, предназначенном для неверных.
Литейное производство пока восстанавливалось. Рыцаря и еще некоторых выживших, но легко пострадавших и посему не способных к восстановительному труду в арсенале истопников, чтоб рабочий скот не простаивал, отправили на уборку хлопка за пределы города, где-то в паре дней пути от Алаийе. Кажется, наступал благоприятный момент для побега!
Цепи, эти проклятые цепи, до крови стиравшие кожу, — днем они оставались только на ногах. Потому и бежать надо было днем!
Два дня ушло на обдумывание и подготовку. Юноша сэкономил хлеб, налил воду в небольшую сушеную тыкву.
Затаиться в хлопчатнике не составило особого труда. Лео начал пробираться и нарвался на товарища по несчастью, но тот не выдал — только поглядел на него печальными глазами и еле уловимо сделал знак креста, будто благословляя на побег. Зато надсмотрщик заметил, загалдел.
Тут Лео, словно заправский хищник, силы которого удесятерила долгими месяцами накапливаемая ненависть, кинулся на турка и, быстро свалив, задушил голыми руками. Отобрав у обмякшей жертвы нож и плеть, раб опасливо продолжил путь к свободе. Главное — выйти к морю. Там уж как-нибудь, если надо будет, отсидится, переждет, но попадет на христианский корабль. Можно украсть лодку и постараться доплыть до Кипра. Карты не было, но, по расчетам Лео, Кипр должен был располагаться почти напротив Алаийе. "Если море спокойно, то доплыть можно, — думал Торнвилль. — Сейчас надо покинуть хлопчатник и затаиться до ночи".
Прикинув днем по солнцу, в которой стороне расположено море, весь вечер и ночь Лео шел не таясь. На рассвете следовало бы схорониться до следующей ночи, но уж больно велико было искушение — казалось, уже чувствуется морской ветер… "Рано, — думал Лео, — можно еще часок пройти, пока солнце окончательно не взошло, по лощинам, по лесу… Все ближе к цели".
Может, план и удался бы, если б в это самое время последний караманский бей Касым не совершал набега из своих горных крепостей на окрестности Алаийе. Его дикие всадники в лохматых одеждах, возвращаясь к себе с добычей и оставя позади смерть, пожар и разрушение, приметили в тусклом предрассветном мареве неловко крадущуюся фигурку оборванного бородача.
Кони пустились наметом, хлестнула петля аркана. Лео бился, извивался, безумно хрипя и вращая глазами. Но что поделаешь — петля давит все туже, аркан тащит, направляемый умелой и крепкой рукой. И вот раб, сбежавший из турецкого плена, стал пленником туркменов-караманцев, ведущих его куда-то в глубь страны, все дальше и дальше от спасительного моря.
9
Итак, наш герой, кажется, достиг очередного дна, когда падать дальше, кажется, уже некуда. Теперь он пребывал где-то в неведомом сердце Анатолии[52], где работал у кочевников пастухом — воины-караманцы увели его подальше от османских земель и продали.
Унылое царство молока, сыра, шерсти, войлока, дубленых шкур, вокруг чего вращались все жизненные интересы новых хозяев Торнвилля. Нет, с одной стороны, хуже-το не стало: прямодушные, свободолюбивые курды вовсе не требовали перехода в ислам, о котором они сами имели довольно зачаточные представления, смешивая религию османов с большим количеством разнообразных вековечных суеверий, и даже цепей не налагали. Живи по совести да работай, соблюдай племенные обычаи.
Так неужто благородный рыцарь, воин, добровольно променял свою честь и звание на анатолийское пастушество? Разумеется, нет. Почему на нем не было цепей, объяснил его сотоварищ по несчастью, старый осанистый грек с длинной седой бородой, такими же волосами и ястребиным взглядом неподвластных старческой мути глаз.
— Зачем им тебя сковывать? — сказал он как-то ночью у костра, пару дней спустя после прибытия Торнвилля. — Солнце, горы, незнание дорог и источников воды: вот твои цепи. И тереть не трут, и пустить — не пускают…
— Что же, теперь всю жизнь здесь надзирать за овечьими курдюками? — расстроился Лео.
— Не самый плохой способ дожить свою жизнь. Есть колы и кипящее масло. Есть жизнь в гареме с отстриженными яйцами. Есть рабство гребцом на галере. Ты сам от чего бежал? Таскал камни да деревья грузил, да в литейне чуть не сгорел… Так что отдыхай, поправляй здоровье.
— Не обижайся, эфенди[53] Афанасий, но ты рассуждаешь, как раб. А я — воин.
Старик улыбнулся лучами морщинок возле глаз, пошевелил сушняк в костре, потом ответил:
— А что на правду обижаться? Был я и под османами. Здесь мне лучше, спокойнее и свободнее. Думаешь, я не мог бы уйти? Мог, я относительно неплохо знаю эти земли, не первый год кочую с нехристями. Но уходить незачем, вот в чем суть… Где есть свободная земля, куда не ступала нога турецких псов, чтобы там было место свободному греку? Нет такой земли, разве что несколько островов, да и те под латинянами. Родос и мелкие острова насилуют рыцари, иные — Крит, Керкиру — венецианцы. Кипр тоже скоро им достанется, насколько знаю. Так что вот тебе и рассуждение раба…
