Дэвид Бейкер - Путь слез
– В сей прекрасный день я поведаю тебе и всем любознательным о мыслях Аристотеля, как о них написано в самых уважаемых учебниках по логике.
Не успел Петер продолжить речь, как с хвоста колонны заскулил недовольный голос:
– Ох, нет! Можешь ты рассказать нам о чем-то другом?
– А могу я поинтересоваться, кто ко мне обращается?
На притворно-злобный взгляд, который он бросил через плечо, ответа не последовало. Только чириканье случайной птицы нарушило тишину. Петер повернулся к Карлу и подмигнул ему, прежде чем откашлялся и продолжил.
– Наверное, я и впрямь преподам вам сейчас нечто иное. Что-то мне расхотелось говорить об Аристотеле сегодня.
Итак, вплоть до самого полдня он прошагал, по памяти читая им из Боэция и святого Августина, в простоте душевной ничего не ведая о скуке своих подопечных. Большая часть слушателей изо всех сил старались улизнуть от надоедливого рассказчика; Лотар первым набил уши травой. Некоторые даже изловчились и незаметно поддали Карлу под зад, чтобы впредь он воздерживался от подобных просьб! Наконец Петер повернулся, ухмыльнулся уставшим детям и приготовился продолжать.
Ничуть не впечатленная красноречием старика, Мария склонилась у обочины и сорвала несколько полевых цветов. Она подергала Петера за подол достаточно властно, чтобы выразить легкое недовольство:
– Папа Петер, хватит говорить, давай поедим.
– Ага, – пожаловался неопознанный голос. – Почему бы не наполнить рот пищей вместо слов?
– Будучи молодым священником, – насмешливо проговорит Петер, – я умолял одного древнего и особо скучного пастора сокращать проповеди. «Краткость – прекрасная замена способностей», наставлял я его. Возможно, мне следует прислушаться к собственным словам.
Высказывание несколько развеселило уставших путников, и они дружно плюхнулись на травную опушку при дороге. Вил поспешил разделить скудные порции солонины и потрохов, которые подала Карлу добрая хозяйка, и тщательно уделил каждому от пшеничного хлеба, который выпросил Ион-первый. После того, как все поели и немного отдохнули, Петер аккуратно засунул руку в потайной карман, который собственноручно пришил к изнанке платья, и вынул потрепанную складку свиной кожи. Медленно, почти благоговейно он развернул ее и нежно извлек три сухих, местами обугленных пергамента, хранимых внутри. Дети обступили священника тесным кольцом, пока он трепетно раскладывал таинственный лист у себя на колене.
– Только самым дорогим друзьям показываю я сии свои сокровища. Как вы уже знаете, многие годы я провел в монашестве, дав обет служить переписчиком, и, будучи таковым, провел года, склонившись над столом и нанося Слово Божье на свитки вроде этого.
Но, увы, однажды холодной зимней ночью один из послушников нерадиво следил за тлеющими угольями, и его кровать загорелась. Ему не удалось погасить пламя, и вскоре огонь охватил все покои и превратил целый монастырь в горящую печь. Самое ужасное, что послушники спали возле скриптория, и в считанные минуты от вековой работы остались только дым и хрупкий пепел. Я отбросил бесполезное ведро с водой, чтобы спасти эти страницы Священного Писания из горящей Библии, а этот обугленный лист – из книг Аристотеля.
В обеих руках, между большим и указательным пальцами, Петер держал по странице.
– Вот мое ценнейшее достояние: отрывок из Псалмов в правой руке, и чуть ли не целая страница из 1 Послания к Коринфянам – в левой. Бедный Аристотель так сильно претерпел, что, боюсь, его лучше оставить лежать на коленях, а не то он вконец рассыплется. Я дал обет, что однажды научусь, как вернуть целостность этим страницам.
Петер трогательно вернул страницу Аристотеля обратно на место, и разложил на коленях листы Писания. Дети пытливо склонялись над ним все теснее и теснее, вытягивая шеи и пихая друг дружку, словно выводок любопытных котят, которые наблюдают как травинка колыхается от присевшей на нее бабочки. Большая часть их никогда не видела ни единого слова на письме, и они притихли при виде стольких удивительных письмен сразу. Вдруг один мальчик потянулся к пергаменту своим замызганным пальцем.
– Но-но, сын мой, – по-доброму окликнул его Петер, – твой указатель лучше сначала искупать.
Мальчик тут же сунул палец в рот и показал его улыбающемуся священнику. Он медленно, боязливо протянул палец к неведомым знакам. Прикоснувшись к бумаге, он на мгновенье отпрянул, ожидая, что какая-то сила может обрушиться на него. Прежде чем снова склониться над бумагой, он посмотрел на Петера – для ободрения. На этот раз его палец стал водить по линиям буквы А. Покончив с ней, он ухмыльнулся и пошел далее по всем остальным буквам, а Петер произносил их вслух.
– A-m-o-r, что значит, любовь.
– Почему так и не сказать: «любовь»? – смущенно спросила одна девочка.
– Потому что сии слова написаны на латыни, – объяснил Петер.
Вмешался Карл.
– Да вот. Латынь – это язык Папы и Святой Церкви, это язык самих небес, Иисуса и Непорочной Девы.
Петер тщательно взвешивал слова для ответа.
– Поистине, это язык Священной Римской Церкви, но я не признаю его языком небес, Иисуса или Девы Марии.
Карл опешил.
– Что? – выкрикнул он. – Каждый священник, каждый монах, аббат и даже архиепископ говорят с Богом и внимают Богу… на латыни.
– Ну, милый мой, уверен, ты разумеешь, что на этом… языке небес говорят римляне, которые распяли нашего Господа, и когда-то на нем говорили Цезари, которые в древние времена уничтожали наших братьев и сестер. А не задумывался ли ты, что, быть может, Богу угодно говорить со Своими детьми так, чтобы они понимали Его? Сможешь ли поверить, что Бог способен говорить на германском языке с германцами, на французском – с французами, и даже на арабском – с сарацинами?
Карл не нашелся с ответом.
Не желая продолжать дискуссию, Петер снова обратился к страницам у себя на коленях и выбрал одну из них.
– Сей лист принадлежит сто третьему псалму. Мне очень жаль, но это только отрывок. – Петер понимал, что для детей в тот момент происходило нечто великое. – Ах, дорогие мои агнцы, позвольте любящему небесному Отцу говорить вам через Свое Святое Слово, и скажите мне, умоляю, слышите ли вы Его? Петер вытянул руку с листком во всю длину и стал медленно переводить.
Благослови, душа моя, Господа! Господи, Боже мой! Ты дивно велик, Ты облечен славою и величием…
Ты напояешъ горы с высот Твоих, плодами дел Твоих насыщается земля.
Ты произращаешь траву для скота, и зелень на пользу человека, чтобы произвести из земли пищу, и вино, которое веселит сердце человека, и елей, от которого блистает лице его, и хлеб, который укрепляет сердце человека.
Как многочисленны дела Твои, Господи! Все соделал Ты премудро; земля полна произведений Твоих.
Петер перестал говорить и закрыл глаза. Он нежно прижал подпаленный лист к сердцу, прежде чем вздохнув, ловко сложил его и вернул на надлежащее место. Дети не проронили ни слова, а он уже расправлял следующий лист на коленях, легко разгибая хрупкие уголки и приглаживая его тыльной стороной ладони.
– Эти строки – из книги, называемой «Первое Послание к Коринфянам», и вам они очень понравятся: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает».
Дети застыли, затаив дыхание, не способны вместить всю полноту то ли послания, то ли самого события его прочтения, но трепетно благоговея ничуть не меньше. Мария прервала молчание.
– Папа Петер, наверное, Бог очень сильно нас любит.
Глаза Петера увлажнились. Огромная слеза скатилась по морщинистому лицу и затерялась в его бороде. Он протянул руку и нежно положил ладонь поверх златовласой детской головы.
– О, мой милый, драгоценный агнец, только Он любит вас больше, чем я.
* * *Следующим утром Вила разбудили расстроенные Карл и Ион-первый. Они сообщили, что трое или четверо самых младших, в том числе Мария-младшая и Марта, сестра Лукаса, заболели и у них сильный жар. Вил поднял Петера с травяного ложа, и они вместе помчались на отчаянные стоны.
Девочки сильно взмокли в бреду и бессознательно ворочались по земле. Мария-младшая дрожала, ее дыхание было очень скорым, пожелтевшие глаза закатились под лоб. Марте было не лучше. Петер, склонившись на колени, взял Марию-младшую на руки. Он сорвал стебелек мака, все еще хранящего предрассветную росу на лепестках, и с молитвой на устах положил цветок девочке на грудь.
