Анатолий Хлопецкий - Русский самурай. Книга 1. Становление
С другой стороны, я понимал, что не будь у моего собеседника, помимо глубокого интереса к предмету разговора, еще и огромного личного жизненного опыта, а также собственных размышлений на эту тему, вряд ли бы его рассказ так захватил меня. Словом, мне были очень интересны как рассказ, так и сам рассказчик.
Но, видимо, и Николая Васильевича интересовал его собеседник – то есть я. Прервав свой рассказ, он наклонился ко мне и попросил:
– А не расскажете ли, как вы сами начали заниматься борьбой?
Я задумался… В общем-то ребята в нашей деревне всегда мерились силой – считались только с тем, кто мог постоять за себя. Я рано понял, что сила не приходит к человеку сама: надо немало потрудиться, чтобы стать сильным, быстрым и ловким. Уже с десяти лет я подтягивался на турнике, поднимал тяжести, бегал ежедневно свои «километровки» по лесным дорогам.
Не скажу, что было просто – заставить себя регулярно заниматься этими физическими упражнениями, да и друзья не всегда понимали, когда я ради тренировок порой отказывался весело провести с ними время, но я знал: стоит дать себе послабление – и уже откатываешься назад. А у меня была цель – стать по-настоящему физически крепким парнем, и отступать я не собирался. Это и было, наверное, моей подготовкой к настоящей борьбе: в сущности я на практике сам понял то, о чем позднее говорили мне тренеры: в любом виде борьбы, чтобы начать побеждать, надо сначала победить самого себя – свой страх перед возможной болью или травмами, страх перед сильным противником, лень, неумение отказаться от всего того, что мешает тебе двигаться вперед…
Обо всем этом я вкратце рассказал Николаю Васильевичу, но заметил, что по-настоящему заниматься именно борьбой я начал в четырнадцать лет, когда поступил в техникум в молдавском городе Рышканы. Там через год я стал кандидатом в мастера по самбо.
Но о техникуме разговор особый, и при случае мы к нему еще вернемся.
* * *В тот вечер я поздно покинул своего интересного собеседника и долго бродил по ночному городу, вспоминая и давнее прошлое, и сегодняшний разговор с Николаем Васильевичем.
Не оставляла меня и мысль о том, что благодаря обоим моим собеседникам – и преосвященному Кириллу, и Николаю Васильевичу, мне приходится как бы «путешествовать во времени», постоянно перемещаясь вперед или возвращаясь назад…
В самом деле – в то время, когда Дзигоро Кано в 1882 году еще только открывал свой Кодокан, архимандрит Николай уже напутствовал в том же году первый выпуск своей духовной семинарии.
А ведь мне еще предстоит рассказать читателю об ее открытии и обо всех событиях, которые этому предшествовали. Что поделаешь – таковы законы избранного жанра, а может быть, и самой жизни, которая именно в таком порядке снабжала меня все новой и новой информацией.
Кстати, если уж я нечаянно вступил в прямой разговор с читателем, было бы уместно, наверное, напомнить ему еще об одном представленном ему герое нашего повествования, которому в будущем скорее всего предстоит занять в этом повествовании центральное место.
Речь идет о Василии Сергеевиче Ощепкове. К моменту тех событий, которые описаны в предыдущей главе, он… еще даже и не родился. Но уже готовится, готовится некое стечение обстоятельств, или перст судьбы, или Господень Промысел, которые в одной судьбоносной точке сведут воедино нескольких таких разных вроде бы людей.
И произойдет, обязательно должно произойти рождение чего-то нового, значимого, важного, достойного не только остаться в истории, но и вплестись одной из нитей в живую основу сегодняшнего дня.
Но об этом позже. А сейчас вернемся к тому, что еще рассказал мне владыка Кирилл об архимандрите Николае, который теперь возглавлял Российскую духовную миссию в Японии.
Когда мне довелось с благоговейным чувством перелистывать страницы изданных в Японии на русском языке дневников святителя Николая, я не мог не обратить внимание на то, как мало они содержат личного – в сущности, это была летопись миссии, в которой изо дня в день записывались все деловые встречи и поездки, перечислялись все повседневные проблемы и хлопоты.
11. Миссии духовной устроение
(По рассказу митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла)
Духовная миссия России в Японии начинала свое существование с того, что у нее не было, как говорится, ни кола ни двора. Эта в прямом смысле нищета смягчалась лишь иногда субсидиями Синода, а также пожертвованиями отдельных епархий, монастырей и частных лиц. Разумеется, поступали они не сами по себе – это была еще одна неустанная сторона работы начальника миссии: его деятельная переписка с возможными пожертвователями и трогательные благодарственные письма к тем, кто откликнулся на призыв миссионеров о помощи.
Не оставлял архимандрит Николай и попечения о консульской церкви в Хакодате. Строение ее ветшало на глазах под переменами сурового и влажного океанского климата. Требовался капитальный ремонт. А это означало новый сбор пожертвований, поиски рабочей силы и материалов.
Трудно сказать, что творилось в душе нового консула Е. К. Бюцова, сменившего к тому времени отбывшего в Петербург Гошкевича, когда ему доводилось видеть архимандрита Николая в затрапезном, залатанном подряснике с топором или малярной кистью в руках. (Я думаю, что на самом деле он завидовал отцу Николаю, как мальчишки Марка Твена завидовали Тому Сойеру, который красил забор. – Примеч. авт.)
Давней мечтой владыки Николая было устройство при консульской церкви колокольни. Теперь, когда христианство в Японии, можно сказать, вышло из подполья, колокольный звон был бы благой вестью, голосом, созывающим на молитву.
Глава миссии взялся за осуществление этого важного дела со всем присущим ему пылом: при помощи японца-литейщика лично отливал церковные колокола. Отлиты они были, что называется, навек: стенки получились толстые-претолстые. Владыку Николая это не смутило: звук, может быть, получается и не такой, какой мог бы получиться, работай настоящий колокольных дел мастер, зато они прочны и будут в этих краях памятью о первых шагах православной Японской церкви.
Стали эти колокола дорогой памятью и о нем самом, владыке Николае, на много лет после его кончины.
Была и еще одна забота, связанная с отправлением церковной службы: хотелось, чтобы прихожане-японцы, зашедшие в консульскую церковь, хотя бы часть службы слышали на родном языке. Вот когда пригодилась архимандриту Николаю собранная им при миссии библиотека. Он засел за книги и словари, и вскоре «Господи, помилуй!», «Святый Боже», «Верую», «Отче наш» и Евангелие читались и пелись по-японски. Это были первые переводы святого Николая.
Вообще, следует заметить, что для архимандрита Николая не существовало разрыва между религией, наукой и культурой. Он стал не только доктором богословия, получив эту ученую степень от Петербургской духовной академии, но и серьезным востоковедом.
Владыка Николай часто совершал инспекционные поездки по районам, подробно описывая положение в каждой из церквей. Но кроме этого в записях отмечены впечатления о благосостоянии сел и городов, социальная структура населения, краевая промышленность, условия труда работниц на фабриках шелка-сырца, виды сельскохозяйственных работ. Это настоящие материалы ученого-социолога, которые содержат ценные сведения для исторического краеведения тогдашней Японии. Недаром позднее его дневниковые записи изучались историками именно как источники наиболее полных и достоверных знаний о японской деревне современной ему эпохи.
* * *Была выполнена в это время и еще одна заветная мечта архимандрита: при церкви в Хакодате была открыта первая школа русского языка для тех, кто собирается принять христианскую веру и готов в будущем служить ей. Для этой школы святитель Николай ночами составлял русско-японский словарь.
Желающих поступить в эту школу было много, но помещения не было, и для занятий была отведена комната в небольшой квартире начальника миссии. Для себя он оставил только одну комнату – теперь она служила ему и спальней, и столовой, и приемной для посетителей. А по ночам превращалась в кабинет для научных и литературных занятий – рассказывая о новой православной Японской церкви, архимандрит Николай нередко выступал с публикациями в известных российских журналах.
Вскоре пришла и еще одна радостная весть с родины: миссии послали литографию для собственного печатания.
– Где будем размещать эту литографию? – спросили миссионеры, заранее зная ответ: не было иного помещения, как в том же доме, где находилась и квартира архимандрита. Теперь и занятия в школе, и труды самого отца Николая сопровождались непрерывным грохотом литографской машины. По словам видевших его в ту пору в Японии соотечественников, он все больше напоминал отшельника-пустынника – с изможденным лицом, в ветхом домашнем подряснике из грубой ткани.
