Валентин Пикуль - Баязет
«А что, если пустить ему сейчас дым в харю?» – решил созорничать Андрей, и крепкая струя табачного дыма поплыла прямо в толстое безбровое лицо полковника.
Пацевич посмотрел на него. Очень внимательно посмотрел. Запомнил. И ничего не сказал.
– А вот я так думаю, – гудел сотник Ватнин о своем, наболевшем, кровном, казацком. – Ежели, скажем, трава есть, – так и ладно было. А тепереча, что же, лошадей нам кажинный божинный день на выпас гонять?..
«Характерец-то у тебя есть, – подумал о Пацевиче поручик Карабанов. – Вот не знаю только, как пороховой дым проглотишь: это тебе не табак!..»
………………………………………………………………………………………
Войска были построены для смотра вдоль дороги, что тянулась через майдан по берегу ручья, мимо еврейской части города, самой бедной и самой грязной.
На пегой лошаденке, в сопровождении Хвощинского и Латышева, полковник Пацевич трусил вдоль рядов пехоты и милиции: время от времени оттуда докатывалось «ура» – воронье взлетало с фасов цитадели, кружилось над кровлями и снова плавно опускалось на крыши…
Где-то на самом краю фланга к полковнику с рапортом подошел Некрасов: молнией блеснула в руке его сабля, плавно отринулась к плечу и в то же мгновение плашмя прилегла к ноге. «Ловко салютует наш академик!» – с завистью подумал Карабанов: теперь штабс-капитан отдавал Пацевичу рапорт – до казаков доносился его голос, и вот Некрасов снова отступил назад в шеренгу строя.
Карабанов, ради парада, вместо просторных чикчир, сегодня, натянул на себя кавалерийские рейтузы с кожаными леями. Сейчас он занимал место во главе своей дружной сотни – верхом, при шашке, тихонько приструнивая Лорда колесиком шпоры. Даже гриву жеребца он сегодня украсил цветами.
И вот наконец раздалось обрывистое, сиплое:
– Здорово, вторая сотня!
– Здрам-жлам, ваше высокоблагородие!..
А под Дениской Ожогиным арабчак горячий был – тот, что от убитого курда достался, и арабчак не привык к парадам, он на дыбы встал: ноги в белых чулках и морда тонкая, злющая.
Пацевичу арабчак приглянулся:
– Откуда у тебя такой конь? По харе вижу, что украл.
– Никак нет. Его благородие подарили.
– Кто?
– Господин поручик Карабанов. За службу!..
Пацевич не спеша подъехал к Андрею.
– Вы так богаты? – спросил он.
– О-о да, господин полковник, – небрежно ответил поручик.
– В какой, простите, губернии ваши имения? Сколько было у вашего отца душ?
– Как и у каждого человека, господин полковник, – одна. Иначе бы он и я были бессмертны!
Улыбка тронула губы Пацевича:
– Карабанов… Карабанов… Постойте, постойте, я что-то слышал… И очень рад… Только зачем это вы вздумали вплести цветы в гриву лошади? Уберите их, вы не барышня!
Карабанов ответил:
– Но, откуда знать, полковник: может, эти цветы от барышни. И я хочу умереть, вдыхая их запах…
И, сказав так, он незаметно дал левой ногой шенкеля своему Лорду, – жеребец, словно ждал этого, чертом налетел на пегую кобылу; Пацевич поспешил отъехать.
Ватнинскую сотню полковник решил проверить в пешем строю, и казаки спешились не совсем охотно. Заранее зная, что сотня его без лошадей выглядит неуклюже, Назар Минаевич решил заступиться за своих «станишных».
– Мы больше ездим, – сказал он. – Ходить-то пешком и дурак сумеет…
– Помилуйте! – возмутился Пацевич. – А если случится церковный парад? Вы что же, на кобылах молиться будете? Надо, сотник, прочесть вам зелененькую книжечку генерала Безака!
– Куда нам, – ответил Ватнин, – не дюже грамотны. Мы не какие-нибудь «телегенты», мы в Христа веруем…
– А вы все-таки почитайте, сотник, почитайте!
– Ладно, – смирился Ватнин, – почитаем, когда война закончится…
Зато артиллерии досталось. Пух и перья летели. Старый служака, майор Потресов, то бледнел, то наливался кровью. Стоял он неподалеку от Карабанова, держа шашку по церемониалу, и вынес все.
Что только ни делал с ним Пацевич! Разбранил установку прицелом, залез с носовым платком в орудийное дуло, с руганью пытался разорвать передочную упряжь – не гнилая ли, а если гнилая, то, значит, Потресов ворует.
Потом поманил пальцем канонира Постного:
– Иди-ка сюда, братец… Экий у тебя вид! Повернись задом…
Кирюха повернулся. Вид у него действительно был неказистый. Сам он маленький, а штаны большие, и между ног свисала широченная мотня, как у запорожца. Пацевич не отказал себе в удовольствии оттянуть эту мотню еще больше. Выдрал из-под ремня рубаху, прихлопнул канониру фуражку – так, что оттопырились уши у бедного парня, и кричал издали Потресову:
– Это – вид? Это – вид солдата… майор? Почему молчите? Где вы отыскали такого шибздика?.. Если воин вышел из казармы, – вся улица должна разбежаться! А это – что?.. Его ведь даже сытая курица лапою залягает!..
Когда полковник направился дальше, Карабанов, играя желваками на бронзовых скулах, подъехал к Потресову:
– Слушайте, – сказал он, – как вы могли это стерпеть? Он вас оскорбляет, а вы – молчите?
– Эх, поручик, – ответил майор, пряча оружие в ножны, – молоды вы, не понимаете… Думаете, у старого дурака, майора Потресова, нет гордости? Да, была, мой милый… А вот вам бы в мои шестьдесят лет дослужиться до майора и тащить вот здесь (Потресов похлопал себя по жилистой шее) семейку. Восемь ртов, и все – дочери. Да рылом не вышли. Никто и не берет…
– Извините меня, майор! – Карабанов с уважением отсалютовал ему шашкой и, задумчивый, вернулся на свое место.
Из рядов милиции, при опросе жалоб и притеснений, выступил вперед грузин, дядя Вано, с листком мятой бумаги, на которой он кое-как, через пень колода, жаловался на обиды, претерпеваемые им и его сыновьями от подполковника Исмаил-хана Нахичеванского.
– Хорошо, – пообещал добровольцу Адам Платонович, – я рассмотрю твое прошение лично. Будешь прав – взыщу с подполковника, если же не прав, – велю снять с тебя штаны и прикажу твоим сыновьям так отлупцевать тебя нагайкой, что ты у меня до конца войны кровью ходить будешь.
– Подавай, подавай! – злорадно посоветовал хан: милиционер исподлобья глянул на Пацевича и, тихо ругаясь по-грузински, забрал свою жалобу обратно…
А дальше началось уже новое представление: Адам Платонович Пацевич наехал на старого гренадера Василия Хренова, который с полной ответственностью за свои благие намерения выпятился на первый план бородой и крестами.
– А ты, дед, с какого кладбища? – накинулся на него полковник. – Почему босой? Откуда кресты?
Дед – все бы ничего, но очень уж любил о себе поговорить; это-то его и погубило. Он начал обстоятельно: со службы при Ермолове («Таких-то начальников, – добавил он, – теперича нету») и доходил уже в своем рассказе до сапог, которые он еще не получил, а почему не получил – это он сейчас расскажет…
Тут-то его и остановили.
– А ну, – крикнул Пацевич, – вон отсюда, бродяга!
Дед покачнулся, но из строя не вышел. Хвощинский, нагнувшись к полковнику, почти выпадая из седла, что-то стал горячо толковать.
Пацевич выслушал и махнул рукой:
– Нет, не убедите… А ну, старик, пошел вон отсюда!..
За свой долгий век перевидал дед всякого. И дурное видел, и хорошего довелось посмотреть. Начальство – ладно, куда ни шло, дед устава не любил смолоду, его секли за него. Но… вот – мать-Россия, пусть даже смутная, далекая, ласковая, как память о детстве, – это он знал твердо, сердцем, и винтовка лежала на его плече как влитая.
– Никак нет, – отрезал он. – Не могим выйти. Я есть солдат. Кавалер. Мне без этого нельзя… Присяга!
Кончилось все это тем, что Пацевич приказал двум солдатам вынести Хренова из строя. И дед, загребая черными пятками бурую баязетскую пыль, поволочился куда-то между двух солдатских локтей.
Обойдя весь строй, Пацевич велел офицерам гарнизона подойти к нему и объявил в сердцах:
– За исключением казачьих сотен все остальное плохо! Очень плохо. И все оттого, господа, что вы не озаботились заранее ознакомиться с зелененькой книжечкой генерала Безака.
Когда же смотр закончился, Карабанов сказал:
– А жаль, что не взорвалась та бомба!
– Какая?
– Да та самая, которую Ватнин сунул в телегу мерзавцу из ставки. Ведь наверняка генералы в Тифлисе больше поверили ему, нежели Хвощинскому. А нам вот и прислали… книжечку!
Но было уже поздно. Пацевич, как своенравная и грозная река, вошел в свое русло…
11Завтра надо уходить…
Целый день провел в кузнице, где ковали лошадей, велел точить шашки, закупить овса, проверить как следует упряжь, разобрать патроны по калибрам и ненужные выбросить.
Вечером пришел с рапортом урядник:
– Все благополучно, ваше благородие. Лошади здоровы.
– А люди?
– И люди тоже…
– Послушай, балбес: сколько раз мне долбить по твоей башке, что сначала о людях, потом о лошадях!
Урядник заметно обиделся:
– Ваше благородие, пошто серчаете на меня? Я службу вот этим местом знаю…
