Пришедшие с мечом - Екатерина Владимировна Глаголева
На свою беду, офицер оказался капитаном квартирмейстерской части. Ему тоже досталось на орехи, после чего Кутузов послал записочку к Беннигсену с просьбой повременить с выполнением плана и уехал восвояси.
В Леташевке оказалось, что Ермолов уже разослал офицеров с письменными распоряжениями о начале движения. «Чёрт знает, что такое!» – вспылил Кутузов, когда Коновницын доложил ему об этом. Через полчаса вновь потребовал его к себе и приказал отменить выступление. Ермолов разослал по корпусам приказ остановить войска и уехал к себе на квартиру; фельдмаршал велел Коновницыну объявить ему, чтоб убирался вон из армии. Корнет Герсеванов сидел под арестом, дожидаясь суда: если выяснится, что он не был в авангарде, его расстреляют. Но тут оказалось, что все ординарцы разосланы и некому предупредить генерала Орлова-Денисова, который первым должен атаковать на рассвете. В глухую полночь корнет поехал на ощупь лесом, успел до рассвета исполнить поручение, вернулся к утру и был прощен. Да и за Ермолова Коновницын замолвил словечко. Выступление перенесли на сутки.
Наконец-то в поход! Пора! Засиделись! Оставшиеся в лагере завидовали уходившим товарищам, но и им выпало важное дело: бить зорю, жечь костры, будто бы всё как обычно, – чтобы разбить француза, надо его обмануть. Тайна, скрытность! Даже куст в лесу ничего понять не должен!
До сих пор всё складывалось удачно: ночь выдалась не очень темная, хотя и с облачным небом, погода стояла сухая, а земля была влажная, так что шли по ней без всякого стука – ни от сапог, ни от колес. Людям строго-настрого запретили курить трубки, высекать кремнём огонь и кашлять, говорить полагалось шепотом, лошадей удерживать от ржания.
А вот единственный мост через Нару никто не догадался осмотреть и исправить, и там немедленно возникло столпотворение. Несколько досок подломились под тяжелыми артиллерийскими повозками, один зарядный ящик провалился, коренная лошадь испуганно билась в оглоблях, ездовой сверзился с пристяжной… Начальник артиллерии генерал Капцевич с новеньким «георгием» на шее коршуном налетел на молодого поручика, еще подволакивавшего правую ногу после Бородина, и распушил его за разгильдяйство. Наконец, все переправились; небо на востоке уже начинало светлеть; в сумраке отчетливо вырисовывались конные фигуры дозорных казаков.
Четвертый корпус Остермана-Толстого прибыл на исходную позицию вовремя и с час стоял в нетерпении, покуда корпуса Багговута и Евгения Вюртембергского плутали по лесу за бестолковым проводником. Когда объявили привал, пехота составила ружья в козлы и улеглась на землю как попало; люди устало грызли захваченные с собою сухари, жевали куски говядины, запивая водой из фляжек, а потом засыпали; артиллеристы кормили лошадей привезенной на лафетах соломой.
Гвардейский корпус остановился на большой поляне. «Ложись!» – громко прокричал глуховатый генерал Лавров. Но в это время со стороны авангарда вылетела маркитантская повозка. «Сторонись! Сторонись!» – вопил возница, не умея сдержать лошадей. «Становись!» – скомандовал Лавров. Весь корпус поднялся и встал в ружье. Постояв так с полчаса, генерал спросил у адъютанта, кто это был и почему кричал: «Становись!»? Вроде тревоги никакой не слышно. Штабс-капитан терпеливо объяснил ему, что это маркитант кричал: «Сторонись!»
– Слышу, что адъютант, да чей адъютант?
– Не адъютант, а мар-ки-тант!
– А. Так бы и говорил. Ложись!
Люди снова легли.
К рассвету все здорово прозябли, поэтому гвардия с нетерпением ждала атаки, чтобы идти колоть неприятеля и согреться. «На кра-ул!» Кутузов сидел в дрожках, за ним верхами ехала свита.
– Какие это? – спросил он, велев остановить коня.
– Измайловские, ваша светлость.
– А, здравствуйте, братцы, храбрые молодцы! Я вас нонче поберегу.
И поехал к Литовским.
Беннигсен со штабом заплутал в темноте, чуть не нарвался на неприятельские разъезды и вышел к егерям 2-го корпуса лишь на заре. Толь и Евгений Вюртембергский громким шепотом ругались по-немецки: генерал-квартирмейстер выражал свое неудовольствие по поводу опоздания, герцог винил во всём его путаные распоряжения. «Lahme Ente! – Dummkopf!»[21] Неожиданно для всех любезнейший Карл Федорович Багговут с мягкими бакенбардами на пухлых щечках и кротким взглядом серо-голубых глаз вышел из себя и наговорил Толю неприятностей. Молодой принц изумился сей неожиданной защите; он не придавал большого значения перепалке, поскольку ему уже не раз приходилось пикироваться с Толем (потом сам всё поймет и извинится). На лицо Багговута, обычно напоминавшее пасхальное яйцо, легла мрачная тень; Евгению стало даже совестно, что он так расстроил пожилого генерала. Однако времени на чувства не оставалось, оно и так было упущено. Лежавшую впереди польскую батарею герцог предложил атаковать не одной, а тремя колоннами, поставив в центре егерей. Багговут пожелал идти с ними:
– Они на моих глазах выросли, пусть же и умирают со мной.
Думать о смерти перед атакой показалось Вюртембергскому неуместным. Как немец он верил в предчувствия, но на все его просьбы не рисковать своей жизнью Карл Федорович только слабо улыбался.
– Я первый на неприятельской батарее! – пообещал напоследок.
Орлов-Денисов поставил свою колонну у опушки леса, на тропинке из села Стремилова в деревню Дмитровскую. Ждали сигнала: Беннигсен приказал 2-му корпусу перед выходом из леса дать залп из пушек, и тогда казаки пойдут в обход левого фланга неприятеля, а 4-й корпус двинется на соединение с корпусом Дохтурова – завязывать мешок, в который угодит Мюрат. Сросшиеся брови и соединяющиеся с усами бакенбарды перечеркивали лицо казачьего генерала двумя черными линиями, между которых выглядывали зоркие карие глаза и прямой нос с чуткими ноздрями. Еще не рассвело, когда трое казаков доставили к нему перебежчика: польский унтер-офицер предлагал захватить Мюрата, ночевавшего в деревне позади лагеря. Сделать это будет нетрудно, потому что накануне в лагерь прибыл долгожданный обоз с провиантом, жалованьем и водкой, солдаты пьянствовали всю ночь, а офицеры тоже не смыкали глаз за болтовней и теперь клюют носом.
Василий Васильевич задумался, пощипывая ус. Может, что и западня, а вдруг правда? Дней пять назад полковник Сысоев чуть было не захватил Мюрата, неосторожно отдалившегося от своей свиты и рассматривавшего русский лагерь в подзорную трубу. Сысоев вскочил на коня и помчался к королю с одной нагайкой, гнался за ним минут пять, стоя на стременах (ах, какие кони у обоих! Чудо как хороши!), начал уж было догонять, но тут свита Мюрата поскакала ему на выручку. Поняв, что одному против пятерых не сдюжить, и не желая попасть в плен, Сысоев погрозил напоследок своей нагайкой, обругал короля по-французски, как умел, и поворотил назад. Мюрат тотчас прислал на аванпосты парламентера с требованием объяснений; донесли главнокомандующему; тот велел передать Мюрату свои извинения, что, мол, казак, невежда, посмел
