Евгений Салиас - Атаман Устя
Когда всѣ собрались, священникъ объявилъ поведеніе секретаря.
Казаки разгорѣлись, загалдѣли и двинулись къ дому попа учить его гостя, московскаго секретаря. Однако тотъ, почуявъ бѣду, уже собрался. Лошади его были заложены въ экипажъ, а вся свита уже разсаживалась по телѣжкамъ и на коней.
Хотѣли было самые лихіе казаки не пускать его усаживаться въ коляску, а заставить прежде прощенья просить у любимаго и уважаемаго священника, но отецъ Ѳеодоръ остановилъ ихъ… Довольно было и того, что Устя, проводивъ гостя изъ горницы, стояла на порогѣ дома и, кланяясь въ поясъ отъѣзжающему, ласково и привѣтливо говорила, балуясь:
— Добраго пути, бѣлоглазый глистъ. Уноси скорѣе тощую спину отъ нашихъ казацкихъ нагаекъ.
Многочисленная свита секретаря молчала, какъ по уговору или по его приказу. Секретарь сердитый, красный, какъ ракъ, фыркалъ, точно лошадь съ сапомъ, и, усѣвшись въ коляску, не вытерпѣлъ. Онъ обратился къ священнику, стоявшему уже предъ домомъ около дочери, и къ ближайшимъ казакамъ и выговорилъ:
— А казачкѣ этой быть у меня — волей-неволей; не пройдетъ мѣсяца, и вы ея не хватитесь!.. Вотъ вамъ мое послѣднее слово.
Толпа было заревѣла и полѣзла на экипажъ, но отецъ Ѳеодоръ удержалъ всѣхъ однимъ словомъ.
— Богъ съ нимъ; бросьте, молодцы; неразумный какой-то.
Секретарь, погрозясь кулакомъ, двинулся отъ крыльца въ сопровожденіи своихъ холоповъ, сопровождаемый гиками и свистомъ.
Къ вечеру отецъ Ѳеодоръ съ Устей уже смѣялись и шутили на счетъ того, какъ она прельстила столичнаго гостя; священникъ махнулъ рукой, идя спать, и сказалъ:
— Ну, спасибо, все обошлось безъ бѣды. Спустить мнѣ ему не хотѣлось обиды, а какъ созвалъ народъ, то самъ испугался за него. Слава Богу, цѣлъ уѣхалъ.
XXIV
Не прошло двухъ недѣль, какъ гость московскій исполнилъ свою угрозу. Дѣйствительно, былъ ли онъ безъ ума, безъ памяти отъ дѣвушки, или просто привыкъ столичный затѣйникъ исполнять всѣ свои прихоти, но дѣло въ томъ, что, отъѣхавъ верстъ за пятьдесятъ, онъ остановился въ одной станицѣ и рѣшилъ дальше не ѣхать.
Однажды, въ глухую и темную ночь, когда все небо заволокло тучами, завывалъ и гудѣлъ вѣтеръ и частилъ осенній дождь — на домъ священника напала вооруженная ватага людей… Головорѣзы явились и забрались въ домъ тихо и осторожно. Собаки не лаяли, ворота и двери отворились какъ волшебствомъ, — все было, видно, заранѣе налажено и пристроено. Священникъ, который спалъ, не успѣлъ и пальцемъ двинуть, какъ его въ кровати связали и привязали. Дѣвушку, несмотря на сопротивленье, повалили, скрутили и, заткнувъ ротъ, вынесли на улицу, положили въ экипажъ и махнули отъ крыльца во весь опоръ.
Скоро въ степи ихъ и слѣдъ простылъ. Отца Ѳеодора нашли и освободили только лишь по утру; онъ былъ безъ сознанія, и его насилу привели въ чувство. Съ перепугу и предчувствія горя отъ случая съ дочерью, онъ какъ-то осунулся весь и едва двигался, едва шевелилъ языкомъ.
Казаки, вся станица клялись и божились, крестясь на храмъ Божій, что они разыщутъ и привезутъ Устю, хотя бы пришлось лазать на дно морское. Съ десятокъ молодцовъ тотчасъ поскакали въ разныя стороны на развѣдки и поиски похищенной силкомъ дѣвушки. Но чрезъ три дня красноярская казачка по рожденью и кабардинка по своей природѣ — сама прискакала на конѣ въ станицу и вихремъ подлетѣла къ своему дому.
— Что батюшка? Живъ-ли? Что онъ? вскрикнула она, увидѣвъ двухъ женщинъ.
Отецъ Ѳеодоръ былъ въ томъ же полномъ состояніи разслабленія, но, услыша дорогой голосъ, ожилъ сразу…
— Устя! Устинька! воскликнулъ онъ и даже поднялся самъ съ постели.
Долго обнимала и цѣловала дѣвушка отца и ласкала на всѣ лады.
Священникъ все глядѣлъ ей въ глаза и все хотѣлъ будто разгадать что-то, не спрашивая словами.
— Ничего со мной не приключилось худого, дорогой мой! сказала Устя. Гдѣ имъ со мной было управляться!
— Какъ же тебя отпустили, прозѣвали? Секретарь-то…
— Онъ, батюшка, на томъ свѣтѣ!
— Какъ?!
— Я его запорола ножемъ!
— Устя! вскрикнулъ отецъ Ѳеодоръ, — Господи помилуй!!
— Что-жъ было дѣлать, батюшка. Либо мнѣ была погибель, либо приходилось убить, себя обороняя. Хотѣли бы вы, чтобы я загибла?
— Что-жъ теперь будетъ съ нами?
— Не знаю!.. Но одно знаю, что мы вмѣстѣ будемъ; хоть и худо, да вмѣстѣ, а не въ разлукѣ.
— Тебя судить будутъ, въ Сибирь угонятъ…
— Вы за мной пойдете, или бѣжимъ загодя…
— Куда же намъ бѣжать, родная… Я еле дышу; уходи ты отъ суда московскаго, уходи одна…
— Нѣтъ, безъ васъ я никуда не пойду! рѣшила Устя:- будь, что будетъ.
На станицѣ всѣ казаки тоже перепугались; шутка ли — съ Москвой тягаться.
Не прошло трехъ дней, какъ войсковое начальство, встревоженное происшествіемъ, поднялось на ноги. Убійство столичнаго секретаря было дѣло нешуточное. Какія причины побудили молоденькую казачку зарѣзать чиновника и богатаго московскаго барина — стало дѣломъ второстепеннымъ. Виноватъ онъ, да вѣдь и мертвъ! Разумѣется, худое дозволилъ себя чиновникъ съ казачкой, а именно ночное разбойное похищенье и неудавшееся насиліе, такъ за то онъ и люто отвѣтилъ, былъ ею умерщвленъ; стало быть, теперь оставалось только судить убійцу.
Будь секретарь живъ, а казачка опозорена — то была бы права и ступай въ Москву съ жалобой просить на него суда и расправы у царицы, а распорядилась сама, защищаясь отъ его козней — теперь иди къ отвѣту.
Такъ разсудилъ войсковой старшина.
Попова дочь и казачка красноярская Устинья Ѳедоровна, по приказу правленія войска Донскаго, была арестована и съ конвойными казаками доставлена на арбѣ въ Ростовъ… Послѣ увоза дочери, священникъ затихъ, не то живъ, не то нѣтъ…
Дѣвушку временно засадили въ городскую тюрьму и стали ждать указа изъ Москвы — что повелятъ изъ столицы учинить съ убійцей? Какъ и гдѣ казнить, и куда сослать, коли вынесетъ плети?
Долго ждали отвѣтнаго указа изъ станицы.
Между тѣмъ въ острогѣ, гдѣ сидѣла Устя, нашлись всякіе молодцы, и старые и малые, и со всѣхъ концовъ міра, и душегубы, и безвинно попавшіе подъ судъ людской.
Одинъ изъ заключенныхъ былъ разбойникъ съ Волги, молодой и простодушный малый, красивый и ласковый, по имени Стенька, но котораго всѣ острожники звали «попадья». Это ли прозвище, или его добрый нравъ и сразу оказанное вниманіе и ласки ко вновь заключенному, но Устя быстро подружилась съ Стенькой. Ему одному разсказала она все свое приключенье и объявила, что хочетъ, во что бы то ни стало, бѣжать, не дожидаясь наказанія, котораго ей, конечно, и перенести было бы не въ мочь.
— Ужъ лучше смерть, чѣмъ на площади истязаніе; да и за что? думалось ей: была бы виновата — иное дѣло; а тутъ вѣдь она только себя защищала отъ изверга.
Стенька вызвался подговорить еще двухъ человѣкъ, часто ужъ сидѣвшихъ въ острогахъ и много разъ бѣгавшихъ. Вскорѣ общій уговоръ четырехъ человѣкъ былъ приведенъ въ исполненіе легче, чѣмъ они сами драли и могли надѣяться.
Устя, переодѣтая парнемъ-казакомъ, очутилась на волѣ. Но какъ добраться домой верстъ за двѣсти и что потомъ дѣлать съ собой? Дѣвушка думала только о первомъ дѣлѣ… Первое — повидаться съ отцомъ! а тамъ послѣ — что Богъ дастъ! Два дня Устя съ Стенькой бродили вмѣстѣ въ степи, на третій день Стенька на лугахъ Дона угналъ изъ какого-то табра отличнаго коня и представилъ его казачкѣ, скрывавшейся въ оврагѣ.
— На вотъ! сказалъ онъ;- одна мнѣ обида, дѣвушка; не увижусь я больше съ тобой.
Голосъ молодца былъ такой, что Устѣ за сердце схватило.
Первый разъ въ жизни молодой парень былъ ей по душѣ… Было въ ней что-то къ нему — чему имени она не знала и не могла назвать, не могла уяснить… Устя вздохнула и вымолвила:
— Буду тебя помнить, Стенька.
— Спасибо.
— Коли случишься около красноярской станицы, знай, что я тебя въ домѣ родителя укрою хоть на мѣсяцъ.
Стенька усмѣхнулся грустно и тряхнулъ головой.
— Эхъ, дѣвушка, да сама-то ты, нешто ты обѣленная домой ѣдешь, вѣдь и тебѣ на дому ужъ не житье; а ты лучше, себя упасая, приходи къ намъ на Волгу… тамъ жить можно; разбойныхъ шаекъ много, иди въ любую; есть и душегубы, а много тоже такого народу, что вотъ мы съ тобой, знать несчастненькіе, безъ вины виноватые.
Друзья разстались. Почти съ грустью простилась Устя съ острожнымъ пріятелемъ.
Живо, молодцомъ, а не дѣвицей долетѣла Устя домой, скача по полсотни верстъ въ день и ночуя въ степи, гдѣ случится.
Но не радостенъ былъ ея пріѣздъ; домъ былъ заколоченъ досками. Слѣзла казачка съ коня у крыльца родимаго жилища, да и сѣла тутъ на землю, положивъ голову на руки… она поняла, почуяла.
Собралась вокругъ нея кучка своихъ станичниковъ и не сразу признала Устю въ мужскомъ платьѣ; отъ нихъ узнала она то, что почуяла сердцемъ.
