Евгений Салиас - Атаман Устя
Тарасъ, глядя на дружбу Петрыня съ Устей, тоже ухмылялся насчетъ простоты сынка.
— Дѣвку за парня почитаетъ; малъ еще глупенекъ, думалъ Тарасъ. — Пущай, покуда… Тамъ послѣ посмѣемся всѣ вмѣстѣ. Но объясниться Тарасу съ Петрынемъ насчетъ красавицы, что жила у нихъ въ качествѣ почти пріемыша, родственника, а не батрака простого, было неподходящимъ дѣломъ.
Съ первыхъ же дней завязался узелъ, а отецъ и сынъ вмѣсто того, чтобы живо и скорѣе распутать да развязать все, своимъ молчкомъ хуже затянули петлю. Атаманъ, давно тосковавшій отъ пустоты и грѣховности своей разбойной жизни на Волгѣ, вдругъ будто помолодѣлъ, когда около него очутилась умная, лихая и красивая Устя. Развѣ во снѣ иди въ сказкѣ такія бываютъ, а на-яву Тарасъ и не чаялъ такой видѣть, и, Богъ вѣсть какъ, пожилой атаманъ, которому шелъ пятый десятокъ лѣтъ, какъ юноша влюбился въ этого ряженаго молодца Устина; и чѣмъ дальше, тѣмъ горячѣе, съ юнымъ пыломъ, любилъ онъ Устю и тѣмъ тщательнѣе скрывалъ отъ всѣхъ обуявшее его чувство,
— Сѣдина въ бороду, а бѣсъ въ ребро! ворчалъ онъ самъ на себя. Когда же Тарасъ увидѣлъ, что, несмотря на свои года, онъ пришелся разумницѣ Устѣ по сердцу, что она, очевидно, тоже любитъ его, то атаманъ мысленно возблагодарилъ Бога. Онъ считалъ, что судьба послала ему Устю за всѣ его душевныя страданія среди дикой разбойной жизни — подневольной, хотя и на волѣ. Петрынь, таяся отъ отца, въ первый разъ въ жизни полюбилъ горячо и сильно — ту же Устю. Онъ радъ былъ, что отецъ ласкаетъ и любитъ парня Устина, не чуя въ немъ дѣвицу.
Когда все разъяснится, отецъ согласится, конечно, на его женитьбу. Въ шайкѣ не мало женатыхъ, и хоть разбойники, душегубцы, а тоже вѣнчаны въ храмѣ Божіемъ. Иной разъ и наѣздомъ, силкомъ, заставятъ попа себя обвѣнчать, а все-таки вѣнчаны, какъ слѣдуетъ. Головорѣзъ идетъ своимъ чередомъ, а жизнь по-людски и по-Божьи — своимъ чередомъ; таковы уже норовы на низовьяхъ. А потому, что на десятокъ разбойниковъ половина не по своей охотѣ душегубитъ, а ради пропитанія, не по своей винѣ, а изъ-за своей лихой доли, что выпала ненарокомъ. Тарасъ и Петрынь жили не просто, какъ отецъ съ сыномъ: этого мало было сказать, глядя на нихъ. Отецъ служилъ сыну вѣрой и правдой, какъ рабъ, какъ холопъ, какъ крѣпостной; малѣйшая затѣя и прихоть Петрыня была для Тараса будто строжайшимъ указомъ, и не хотѣлось ему иной разъ поддаваться, видѣлъ онъ, что неразумное хочетъ сынишка, а шелъ противъ воли и дѣлалъ; многіе дивились въ шайкѣ отношеніямъ отца и сына; всѣ уважали умнаго и справедливаго Тараса и всѣ не любили его баловня Петрыньку.
Избалованный отцомъ парень былъ дрянной, слабодушный и злой. И природа отъ рожденія обидѣла парня, да и отецъ своимъ обращеніемъ въ конецъ испортилъ малаго.
Тарасъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы не видѣть недостатковъ сына и не понимать своей вины. Онъ какъ будто даже меньше любилъ его, чѣмъ показывалъ это. Его отношенія въ сыну были настоящей загадкой.
Устя вскорѣ тоже замѣтила это странное отношеніе и наконецъ узнала отъ Тараса, чего никто отъ него не слыхалъ никогда, чего и самъ Петрынь не зналъ.
— Душу я свою спасаю… Я убилъ младенца неповиннаго и за него мнѣ страшный отвѣтъ предъ Богомъ предстоитъ. Когда у меня здѣсь, на Волгѣ, родился Петрынь, я надъ нимъ клятву далъ итти къ нему въ кабалу. Прикажи онъ мнѣ лѣзть за него въ огонь — я полѣзу… Люблю ли я его, Устя? страшно вымолвить… самъ не знаю. Много я вижу въ немъ худого, но повиноваться ему, жить для него и служить ему — я клятву далъ, обѣтъ на себя положилъ и какъ вериги какія ношу на себѣ.
Устя обомлѣла отъ этого объясненія. А послѣ того Тарасъ показался ей еще удивительнѣе, головой выше всѣхъ ею виданныхъ людей, а на Петрыня стала она смотрѣть недружелюбно, какъ на мучителя своего отца, котораго онъ и ноготка не стоитъ. Иногда ей казалось, что Петрынь будто угадалъ въ ней дѣвушку, будто относится къ ней не какъ къ парню-пріятелю; но мысль эта не укладывалась въ ея головѣ.
— Гдѣ ему кого-либо полюбить! Онъ дрянной, хитрый, завистливый, льстивый; онъ видитъ, что Тарасъ со мной ласковъ, и боится, что отецъ меня больше его полюбитъ.
XXVI
Подъ предлогомъ пользовать Устю у хорошаго знахаря всѣ трое собрались и поѣхали въ городъ Астрахань, и сразу всѣмъ тремъ судьба злая раскрыла глаза. Какъ громъ, какъ Божье наказанье, свалилось на голову ихъ то, чего они по слѣпотѣ своей людской не предвидѣли. Или ужъ какъ кому на роду написано упасть въ пропасть, то онъ лѣзетъ въ нее самъ, не глядя себѣ подъ ноги.
Въ городѣ Петрынь открылся отцу, объяснилъ, что онъ съ первыхъ же дней появленія Усти къ нимъ въ станъ любитъ дѣвушку.
Тарасъ первый разъ въ жизни былъ такъ пораженъ, что не зналъ, живъ онъ или сразу убитъ сыномъ его словами. Кажется, живъ: видитъ все, слышитъ, понимаетъ, но внутри, на сердцѣ — все черное, все будто умерло, все разбито, все онѣмѣло, все стало какъ каменное; должно быть, такъ только у покойниковъ бываетъ.
На четыре дня пропалъ Тарасъ съ постоялаго двора, гдѣ остановились всѣ трое. И четыре дня скитался атаманъ разбойной шайки вокругъ города, играя своей головой, такъ какъ могъ попасться на глаза, быть узнанъ и схваченъ властями.
Было отчего Тарасу разума рѣшиться!
Онъ повезъ Устю въ городъ, чтобы уговорить давнишняго пріятеля, священника подгороднаго, обвѣнчать его по-божески съ дорогой красавицей, изъ за которой онъ помолодѣлъ сердцемъ, даже и видомъ… А тутъ вдругъ — грѣхъ страшный — онъ ее у сына отбиваетъ; сынъ давно ее любитъ и, вѣроятно, больше, чѣмъ онъ, старый грѣховодникъ.
— Не уступать?!
Стало быть, въ пустякахъ онъ цѣлыхъ двадцать лѣтъ исполнялъ свято свой обѣтъ служенія сыну, чтобы искупить свое смертоубійство младенца, страшное пролитіе крови невинной, а въ эдакомъ дѣлѣ забылъ клятву. Или по боку ее! насмѣяться надъ своей клятвой!
— Нѣтъ! Устя должна быть женой Петрыня, а ему, старому, невѣсткой.
Но можетъ ли онъ жить около нихъ и глядѣть на это счастье сына? Нѣтъ, не можетъ. Она ему теперь дороже всего въ мірѣ, она заставила его перестать жалѣть прежнюю жизнь помѣщика, она примирила его съ его долей разбойника волжскаго, онъ почелъ было ее, какъ посланную ему въ награду за долгое мытарство на низовьѣ и долгое смиреніе духомъ, долгое искреннее раскаяніе въ грѣхѣ смертоубійства.
— Нѣтъ! уступить ее сыну я долженъ по клятвѣ, данной ради спасенія души своей, но глядѣть на нее, чужую жену, я не могу, рѣшилъ Тарасъ.
На четвертый день вернулся пропадавшій атаманъ на постоялый дворъ. Устя кинулась ему на встрѣчу. Она давно уже тревожилась объ его судьбѣ и послала Петрыня разыскивать отца по городу, не понимая почему и куда онъ вдругъ сгинулъ. Тарасъ унылый, съ печальнымъ лицомъ, посидѣлъ съ дѣвушкой, но молча и неохотно отвѣчалъ на ея разспросы.
— Дѣло было… А ты вотъ что скажи мнѣ, заговорилъ онъ наконецъ, — что тебѣ ряженой-то ходить. Брось! Мой Петрынь отъ тебя давно безъ ума, безъ памяти полюбилъ; иди ты за него замужъ.
— Богъ съ тобой. Я замужъ никогда не собиралась и никогда ни за кого не пойду. Вѣкъ буду парнемъ прикидываться! отвѣчала Устя. Хотѣлось было дѣвушкѣ сказать: развѣ за тебя бы пошла! Но она этого не сказала; она думала всегда, что умный Тарасъ самъ это по ея глазамъ пойметъ, но онъ не захотѣлъ этого понять! — что-жъ говорить!
— А коли я помирать буду и стану тебя просить объ этомъ, пойдешь за него? Ради меня, что ли?
— Пойду! грустно проговорила Устя, и ей почудилось, что на глазахъ ея выступили слезы, чего, кажется, ужъ давнымъ давно не случалось.
— Ну, спасибо, родная. Помни это. Обѣщала.
Больше Тарасъ ничего не сказалъ дѣвушкѣ. Когда Петрынь вернулся домой, онъ вызвалъ сына за собой и, уведя на задворки въ огородъ, сѣлъ съ нимъ на лужайкѣ.
— Крѣпко ты любишь Устю? спросилъ онъ.
— Вѣстимо, батька.
— Тебѣ безъ нея — жизнь не въ жизнь, каторга?
— Хоть утопиться.
— Ну, а любитъ она тебя?
— Тысячу разовъ сказывала!
— Что? ахнулъ Тарасъ, — сказывала тебѣ, что тебя любитъ?
— Вѣстимо.
— Да ты лжешь, что-ль?
— Зачѣмъ я буду лгать. Спроси ее самое. Правда, что она не вѣдаетъ про то, что я призналъ въ ней дѣвицу. Она мнѣ сказывала, якобы пріятелю, что меня всякая дѣвица полюбитъ.
Тарасъ долго молчалъ, наконецъ вздохнулъ и всталъ…
— Ну, прости, сынокъ, я на два дня опять отлучусь по дѣлу. Если нарвусь на воеводскихъ да засадятъ меня, не пугайся — я опять уйду; не въ-первой!
— Ладно! равнодушно произнесъ Петрынь, вѣрившій въ ловкость и опытность отца-атамана.
Тарасъ вошелъ въ домъ къ Устѣ.
— Прости, дѣвушка, произнесъ онъ, я на два дня отлучуся опять; дѣло есть.
Сердце защемило у Усти отъ этихъ словъ. Вспомнилось ей прощанье въ степи со Стенькой, но то было легче; теперь холодомъ охватило ее всю…
