Юзеф Крашевский - Маслав
Собек, словно невзначай, спросил как-то, как его зовут, но никто ему не ответил, и только ребенок, которого он приманил мясом, назвал его Миськом-Веханом.
Теперь, открыв одного из руководителей, он рассчитывал найти и второго, подсмотрев, с кем он чаще всего разговаривает.
У Собака была в натуре страсть – выслеживать и подкарауливать, если не зверя, то человека. Скоро он приметил место, где укладывался на ночь Мисько Вехан. Он был уверен, что все совещания происходят ночью. И вот, однажды он проскользнул к этому месту и улегся неподалеку, притворившись спящим.
Надежда не обманула его. Поздно ночью приполз еще другой и, улегшись рядом, они долго беседовали шепотом.
Ночь была темная, так что лиц нельзя было разглядеть, да и слова не долетали до него, но утром, когда они расходились, Собек узнал в товарище человека, которого он часто видел днем на страже у рогаток, пристально высматривающим что-то в лесу…
Это и был Репец, о котором упоминали в толпе, и оба эти человека руководили простым народом, укрывавшимся в замке.
С этих пор Собек не переставал следить за ними. С Веханом, вечно слонявшимся по двору и ни с кем не разговаривавшим, трудно было завязать знакомство, и потому он начал с Репца, и утром же на другой день подошел к нему.
Они взглянули друг на друга, но не решались заговорить. Репец отвернулся, видимо, желая избавиться от него, но упрямый Собек чуть не полдня простоял около него, не вступая в разговор, но также пристально всматривался вдаль и вздыхая.
Репец был немолод уже, невелик ростом, бледен, с какими-то пятнами на лице, – рыжеватые усы и борода и выцветшие глаза на пятнистом лице производили впечатление чего-то пестрого, как змеиная кожа самых ядовитых змей. – Когда он злился, то всегда облизывал губы языком, словно облизываясь при мысли о своей жертве. Соседство Собака, наконец, вывело его из себя.
– Ты откуда? – спросил он Собка.
Не отвечая, Собек указал рукой в сторону леса.
– Что за человек?
– Лесничий.
– Панский? Дворовый?
– Какой там панский? У меня лес был паном.
И намеренно замолчал, чтобы не выдать своего желания завязать разговор. И снова оба, вздыхая, стали смотреть в сторону леса.
Наконец Собек заговорил, обращаясь к Репцу.
– Эй, послушай, – долго еще так будет?
Рыжий вздрогнул плечами.
– За что мы здесь помираем с голоду?
– За что? Ишь какой любопытный, – возразил Репец. – А зато, что мы глупы?
Он умолк, отвернувшись, и некоторое время оба молчали.
На первый день этим все и ограничилось, но знакомство завязалось.
На другой день Собек снова очутился у рогаток. Репец, увидев его сплюнул, словно увидев поганого зверя, взглянул грозно и отодвинулся.
Не проронил ни слова.
В этот же день случилось то, что Белина предчувствовал, и чего боялся.
Под вечер, в горницу, где все сидели, греясь у огня, вбежал слуга-подросток, носивший меч за старым Белиной, и крикнул:
– Идут, идут!
Все сорвались с места, но прежде чем успели расспросить перепуганного мальчика, кто идет, – он уже исчез. Мальчик обежал все жилые помещения и всюду внес испуг и волнение.
Вся шляхта высыпала на валы.
Стояла поздняя осень, вечер выдался морозный, но ясный. За лесами заходило солнце, разливая волны бледно желтого и пурпурного пламени; небо, зеленоватое в нижней своей части, вверху сияло чистой бледной лазурью. Тихо стояли вдали черные и коричневые массы лесов.
Ужасный вид представился осажденным, когда они взглянули с валов на долину. И даже раньше, чем они бросили на нее взгляд, они услышали в воздухе глухой шум далеких окриков, звуки песни, топот и ржание коней.
Из лесу показывались один за другим отряд пеших и конных воинов; все они, увидев издали городище, приветствовали его страшными криками, которые внезапно вырвались из всех грудей.
Отряды двигались один за другим, впереди некоторых из них несли знамена на длинных древках, – пастухи гнали целые стада рогатого скота и лошадей, отбитых где-нибудь по пути.
Толпа черни, расположившаяся лагерем около речки, приветствовала их громкими кликами, подбрасывая шапки вверх, поднимая руки кверху и чуть что не воя от радости.
Люди сыпались, как муравьи, заполняя всю долину и располагаясь в ней и в противоположность первым пришедшим не ограничивались берегом речки, а смело шли под самые окопы. Шум и крики этих тысяч людей становились все громче и смелее, и эхо, словно издеваясь, повторяло их в лесу. Рыцарство, укрытое в городище и внезапно разбуженное этим страшным шумом, бросилось на валы и мосты. Туда же бежал и простой народ с выражением плохо скрытой радости на лицах.
Вехан и Репец стояли впереди всех у рогаток, поглядывая смеющимися глазами то на своих, то на горсточку замковой стражи.
Вся долина, куда только достигал глаз, наполнилась народом, а из лесу все еще двигались новые толпы, окружая Ольшовское городище плотной стеной осаждающих.
Среди серых масс крестьянства можно было различить предводителей отрядов на конях, указывавших места своим подначальным, которые тут же втыкали колы в землю.
Один из отрядов, довольно значительный, тотчас же отделился от своих и, приблизившись к валам, остановился, что-то обсуждая. Сверху, затаив дыхание, наблюдали за ними все, кто только успел пробраться к рогаткам. Распространяли слухи о том, что это прибыл сам Маслав, но Вшебор, у которого было хорошее зрение, долго всматривался и нигде не мог его найти, поэтому он уверял, что среди начальников еще не было пастушьего сына. Не видел он также ни пруссаков, ни поморян, которых легко можно было узнать по одежде и поясам. Это была та самая чернь, которая грабила и разрушала замки и города, это были язычники, выбежавшие из лесов, чтобы повалить кресты и костелы.
Вышел на валы и старый Белина, долго осматривался во все стороны и, указав рукой стоявшему около него Вшебору, кивнул головой, словно хотел сказать:
– Это вы их сюда приманили!
В молчаливом испуге стояли все, прислушиваясь и присматриваясь, когда вдруг все пришло в движение, люди стали расступаться и медленно опускаться на колени.
Из глубины двора шел сюда отец Гедеон в белой комже, в вышитой шапочке на голове, неся в руках св. Дары… Мальчик-служка нес перед ним деревянный крест. Ксендз медленно следовал а ним, набожно произнеся слова молитв, весь погруженный в себя, с опущенной головой и полузакрытыми веками. Они шли к воротам, поднимаясь по ступеням на мост, вынесенный за рогатки.
Все снимали колпаки и шапки, многие становились на колени. Взойдя на мост, отец Гедеон поднял кверху руки с чашей и, устремив глаза к небу, начал громко молиться, творя крестное знаменье на все четыре стороны света, и как бы отгоняя им власть злого духа.
Люди, стоявшие внизу у валов, не могли не заметить этой белой фигуры, возвышавшейся на помосте, и черного креста перед нею. Они видели, как он, подняв руки к небу, взывал к Богу христиан или, как они думали, совершал заклинанья.
Этих заклинаний и чудес особенно боялись язычники. И теми, которые готовились первыми начать осаду, овладел невольный страх! Они начали осаживать коней и пятиться за дом, и хоть им было стыдно обратиться в бегство, однако, и устоять на месте они не были в силах. Как бы отступая перед знаменем креста, они пятились все дальше и дальше, съехали совсем вниз и исчезли в долине, смешавшись с толпою оставшихся.
Солнце уже закатилось, и тень от лесов заволокла долину; только вершина холма еще была освещена бледным светом последних лучей. Громадные полчища, покрывавшие долину, тонули во мраке. Часть людей отделилась и пошла в лес собирать хворост и ломать сучья; послышался стук топоров, и скоро после этого в разных местах долины засветилось пламя костров. Влажный воздух не позволял дыму свободно подниматься кверху, и он густыми удушливыми клубами стоял над речкой и лугом, заслоняя, словно пеленой, страшную картину вражеского лагеря от глаз осажденных. Вдали трудно было даже рассмотреть что-нибудь, мелькали только там и сям красные огоньки костров, да двигались около них черные фигуры людей.
Никто не уходил с валов, все смотрели, как завороженные, на ожидающий их ужас завтрешнего дня и неравной борьбы. До замка долетали смешанный гул голосов, звуки пения, и в том состоянии, в каком находились осажденные, все это казалось жестокой насмешкой над ними.
На женской половине никто не дотрагивался до пряжи: девушки и женщины стояли на коленях и, сложив руки, молились, заливаясь слезами.
Наверху, перед покрытой чашей с св. Дарами, стоял на коленях отец Гедеон и то возносил руки кверху, то падал ниц, распростершись на земле, то снова поднимался и смиренно складывал руки вместе. Ночь застала его здесь коленопреклоненным, и когда он, наконец, встал, глаза его были сухи, и лицо озарилось светом надежды на лучшее будущее.
Старец почувствовал в своем сердце, что Христос посылает его на подвиг, как своего рыцаря, и потому он не захотел больше пребывать в одиночестве, а тотчас же пошел к людям, чтобы нести им слова утешения, согревать их сердца и вливать в них мужество.