Валентин Лавров - Катастрофа
Ленин уперся на своем:
— Нет и нет! Лев Давидович должен служить нашему делу с максимальной пользой. Лучшего организатора по борьбе с саботажем и контрреволюцией — принципиального и жесткого, нам не найти. По сравнению с этой задачей ваше еврейство, Лев Давидович, сущий пустяк!
— Дело-то, быть может, великое, да дураков в России пока хватает! — спорит Троцкий.
— Да разве мы должны по дуракам равняться? — кипятится Ленин.
— Равняться не равняться, а маленькую скидку на глупость россиян делать необходимо. К чему нам осложнения?
Вдруг поднялся Сталин:
— Мнение народа учитывать надо, в этом товарищ Троцкий абсолютно прав.
Голос его звучал спокойно и убедительно.
— Зачем с самого начала осложнения? И так говорят про вас, что — германские шпионы. И еще, что октябрьский переворот — дело всемирной еврейской мафии.
Все неловко замолчали. Лишь Ленин сердито зыркнул глазами.
— Мы собрались здесь, товарищ Сталин, вовсе не для обсуждения буржуазной болтовни и контрреволюционных сплетен, за которые надо ставить к стенке без суда и следствия.
— Это не просто болтовня, — твердо произнес Сталин. — Пока в мире существует капитализм, существуют порожденные им нации. Стало быть, существует национальная рознь. Не учитывать это — значит впадать в эйфорию.
Сталин не спеша огляделся и медленно продолжал:
— Когда мы добьемся полного равноправия всех наций? Лишь тогда, когда ликвидируем национализм и национальную вражду. К сожалению, процесс этот сложный и очень долгий. Наше поколение, как справедливо заявляет товарищ Ленин, будет жить при коммунизме. Но увидит ли наше поколение исчезновение национальной розни? Очень сомневаюсь. Так что, товарищ Троцкий абсолютно прав: с национальным вопросом пока считаться надо.
Он медленно, с чувством собственного достоинства опустился на свое кресло.
Ленин, криво улыбнувшись, произнес:
— Спасибо, товарищ Сталин, за интересную лекцию. Но прежде, чем ликвидировать национализм, нам надо ликвидировать наших многочисленных врагов. Иначе… — И он красноречиво провел ладонью перед своим горлом.
В разговор вступил Свердлов. Из его плоской груди то и дело рвется сухой кашель:
— Пусть Троцкий — кх, кх, кх! — берет иностранные дела…
Троцкий удовлетворенно хмыкнул, а Ленин округлил глазки:
— Интересно, какие у нас иностранные дела?
— Владимир Ильич, вы меня можете спросить: об чем тут думать, если вот-вот пролетарии всех стран объединятся и старому миру придет фэртиг? И тогда я вам отвечу: пока такое не произошло, надо подумать об том, чтобы с мировой буржуазией иметь отношения. Дипломатические.
Ильич крепко задумался. Он прищурил левый глаз, а правым взирал меж растопыренных пальцев — на Свердлова. Не знавшие этой особенности вождя от сей манипуляции впадали едва ли не в обморочное состояние — от ужаса. Но Яков Михайлович давно привык к манере Ленина смотреть на окружающий мир. Дело было просто: один глаз у Ильича был близоруким, другой дальнозорким. Пальцами он корректировал зрение. Правду сказать, никто не умел объяснить это. И лишь по смерти вождя вскрытие разъяснит эту невинную привычку. Вскрытие многое объясняет.
Ленин сообразил, что Свердлов говорит дело. Ближайшая задача— подписание сепаратного договора с Германией и выход из коалиции. Он улыбнулся:
— Ваша взяла, Яков Михайлович! Пусть торжествует политический расчет. Но бороться с контрреволюцией мы будем все вместе, не считаясь с ведомствами.
* * *
Так Лев Давидович стал во главе советской дипломатии — ровно на три месяца. Столько времени понадобилось для того, чтобы подписать Брестский мир. Тот самый, который заставил покраснеть всех честных россиян.
Каждый получил от праздничного пирога то, что ему причиталось.
В итоге председательствовать Всероссийским Центральным исполкомом досталось Льву Каменеву. После недолгого правления, за отсутствием минимальных способностей, эту должность он передал Свердлову. Рыков стал наркомом внутренних дел, Сталин — наркомом по делам национальностей, Дзержинский — руководителем борьбы с контрреволюцией.
Ленин возглавил партию-победительницу. Он все более влюблялся в Троцкого, прилюдно, во время горячих дебатов в партийном комитете Петрограда первого ноября, воскликнул:
— Право, нет лучше большевика, чем Троцкий!
Так уж вышло, что их кабинеты разместились в противоположных концах Смольного.
— Может, нам установить сообщение на велосипедах? — шутил вождь. — Будем друг к другу в гости ездить…
Но пока что, семеня жидкими ножками, Троцкий несколько раз в сутки пускался в путешествие — на совещание к Ленину. Молодой, здоровый матрос, недавний анархист и приятель такого же анархиста — матроса Железняка, наводивший ужас своими похождениями на весь Петроград, именовался «секретарем Ульянова-Ленина». Матрос почти без перерывов едва ли не рысью носился меж двух начальнических кабинетов.
Ленин отправлял записки, начертанные мелкими неудобочитаемыми кудряшками и снабженные многократными подчеркиваниями наиболее важных мыслей — двумя или тремя линиями. Часто эти записки содержали проекты декретов, требовавших неотложных отзывов.
Троцкий поправлял и дополнял текст друга и вождя и кидал документ на край громадного стола. Матрос, всегда стоявший во время своих визитов у дверного проема (присесть его никогда не приглашали), хватал записку и устремлялся к другому вождю.
Во время заседаний Совнаркома, которые проходили ежедневно и длились не менее пяти-шести часов, Ленин сажал Троцкого рядом с собой. Пока выступали ораторы, у этой пары завязывалась горячая беседа. Троцкий нежно называл вождя Ильичем, а тот его по партийной кличке — Перо.
Уже в первые недели дипломатической деятельности Троцкого Ленина весьма заинтересовала его «война с башней Эйфеля».
— Что, злые передачи ведут французы? — спрашивал вождь.
— Истекают ядом. Всякую мерзость — про вас, Ильич, про Надежду Константиновну, про меня… Досадно, что на русском языке — ведь у многих умельцев есть радио. Я хорошо знаю журналистский стиль Клемансо. Уверен, что это его статьи передают в эфир.
— А в нашем распоряжении царскосельская башня. Дайте сдачу…
— Даю! Самолично говорю в эфир. Все равно не унимаются.
— Нажмите, Перо, на Нуланса. По агентурным сведениям, сплетни распространяются из французского посольства. Попробуйте найти с ним общий язык.
Через три дня состоялась встреча Троцкого с послом Нулансом. Хотя оба разговаривали на французском — один на дурном, другой на природном, но общего языка найти не сумели. Отказался Нуланс и от щедрого подарка — «дань признательности свободолюбивому французскому народу», от кофейного сервиза, прежде принадлежавшего Николаю II.
Тогда Лев Давидович предпринял наивную попытку действовать через генерала Нисселя, начальника французской миссии. Тот был вызван в Смольный и разговаривал с красным вождем, как строгий учитель с нашкодившим мальчишкой.
Троцкий был взбешен. Он направил в посольство письмо. Среди других было требование: «Приемник беспроволочного телеграфа из миссии устранить!»
В торжественной обстановке, при свидетелях из Красной гвардии приемник (по-нынешнему — передатчик) был выдворен из миссии и затем — из пределов большевистского государства. Вместо категорического Нисселя в Петроград прибыл щеголеватый и вкрадчивый генерал Лавернь. Но бдительность Троцкого этими переменами усыпить не удалось.
Нарком позже утверждал: «Французская военная миссия, как и дипломатия, оказалась вскоре в центре всех заговоров и вооруженных выступлений против советской власти. Но это уже развернулось открыто после Бреста…»
Ах, эти коварные, хоть и «свободолюбивые» французы!
4
В те дни, когда большевики дорвались до власти, австрийский министр иностранных дел граф Черни, находясь в Вене, живо интересовался событиями в России. Он писал одному из своих друзей: «За последние дни я получил надежные сведения о большевиках. Вожди их почти все евреи с совершенно фантастическими идеями, и я не завидую стране, которой они управляют».
Подобные наблюдения сделали не только представители «компетентных органов», но и самые простые обыватели. Из всех потайных щелей лезли к октябрьскому пирогу разные темные личности, аферисты всех мастей. Одни прибывали сюда из-за границы, другие из тюрем, причем никто особенно не интересовался, за что там сидел новобранец революции — за «экспроприацию», убийство или растление малолетних. Лучшей рекомендацией было утверждение, что новобранец — «идейный враг буржуазии», готовый уничтожать ее днем и ночью. Как и всякой революции, великому Октябрю требовались люди жестокие и беспринципные, ненавидевшие свою страну и своих сограждан. Понятно, что шансов отличиться было больше всего у типов с уголовной психологией.
