Алоис Ирасек - Псоглавцы
Ходов кругом было видимо-невидимо. Молодые, старые, пожилые, но все народ статный, с живыми глазами, выразительными лицами, с длинными, падающими на плечи волосами. Собрались люди со всего Ходского края. Они явились на зов краевого гетмана. Каждый хотел собственными ушами выслушать решение Вены. Ходы стояли, разбившись на кучки — по возрасту, по знакомству, а то и просто по деревням. Больше всего людей было из Кленеча, Постршекова и Уезда. Но и отдаленный Кичев, Льгота и Поциновице прислали сюда своих людей. Самая большая и шумная кучка белела в конце липовой аллеи, вокруг постршековского Брыхты и Эцла-Весельчака.
У самых ворот, на краю замкового двора, стоял степенный седовласый Криштоф Грубый со своим племянником Козиной и несколькими ходами постарше. Они молча глядели в сторону замковой канцелярии, куда ушел для переговоров Сыка. Ламмингер хотел, чтобы решение Вены было прочитано в канцелярии. Управляющий, который уже несколько дней как выздоровел, вышел за ворота, чтобы отобрать несколько человек для присутствия при этой церемонии. Но ходы, все как один, восстали против этого.
— Зачем же нас звали? — кричали они. — Все мы жаловались, все и ответ слышать хотим!
Гул многочисленных голосов вдруг разом затих. Даже в самых дальних группах прекратился говор. В воротах появился Сыка и замахал чеканом, призывая к вниманию. Громко, чтобы слышали все, он закричал:
— Пан краевой гетман согласился! Заходите во двор! Поживее!
Словно нежданно налетел вихрь, словно внезапно прорвало плотину. Ходы разом двинулись с места и бурным потоком устремились через сводчатые ворота во двор. Впереди всех — постршековский Брыхта, голос которого был отчетливо слышен даже среди этого шума и гама. В одну минуту двор замка побелел от ходских жупанов. Люди стояли плечом к плечу, сверху видны были лишь широкополые шляпы, среди которых кое-где торчала высокая шапка или поблескивал кованый чекан. Впереди, под окнами канцелярии, собрались старосты. Тут же был и Козина. Немного поодаль стоял Матей Пршибек, возвышаясь над всеми, как гигантский дуб.
Все взоры были устремлены вверх, к окнам канцелярии, откуда предстояло услышать важную радостную весть. Уверенность, порожденная письмами венского прокуратора и Юста, ничем не была поколеблена. Ламмингер до последней минуты не проронил ни слова о состоявшемся решении, хотя сам уже давно знал о нем. Он ждал, пока Вена разрешит объявить его ходам не в их бывшей крепости в Домажлице, а в его Тргановском замке.
Мало кого из собравшихся тревожили сомнения. Да и те не отважились бы сейчас открыто высказать их, настолько все были возбуждены и исполнены веры. Все же у Сыки никак не укладывалось в голове, почему ни Штраус, ни ходоки ничего не написали о венском решении. Но из беспокойного раздумья его вывел Козина, напомнивший, что у начальства и панов лучше налажено сообщение с Веной, чем у них.
Так или иначе, сейчас все будет ясно. Толкотня прекратилась, но сдержанный гул голосов отражался эхом от белых стен замка. И вот… наконец! Слуга распахнул окна в канцелярии, одно, другое… В правом показался человек в длинном парике, в черном кафтане, с бумагой в руках. За ним подошел другой и стал рядом. И этот был в таком же парике, но кафтан его сверкал золотым шитьем. Это был новый краевой гетман Гора. В воздухе замелькали широкополые шляпы. Ходы в знак почтения обнажили головы перед представителем императорской власти. В это время в другом окне показался Ламмингер. От Матея Пршибека не укрылась злобная усмешка пана, когда взгляд его водянистых глаз упал на густую толпу ненавидевших его ходов.
Наступила мертвая тишина. Подняв руку, гетман объявил, что он привез решение по делу, разбиравшемуся в связи с поданной ходами жалобой, и говорит сейчас от имени его императорского величества… А посему надлежит в почтительном молчании выслушать то, что будет ходам объявлено, и впредь поступать сообразно объявленному. Произнеся эту краткую речь, гетман кивнул секретарю, который развернул бумагу и приготовился читать. Козина почувствовал, как у него сильнее забилось сердце. Все затаили дыхание, не шевелились.
Раздался голос чиновника. Бумага излагала жалобу ходов и постановление об учреждении комиссии, — все известные вещи, которые не могли успокоить огромное нетерпение слушателей. Это было как пытка, каждый мучительно ждал, когда же, наконец, дойдет до самого решения. И вдруг!.. Словно молния ударила в толпу. Все вздрогнули.
— «Ходы, — читал секретарь, — давно лишились своих прав и привилегий, а так как в 1668 году им было строжайше предписано регреШит зПепйит, то есть вечное молчание, и так как они, невзирая на это, осмелились вновь добиваться упомянутых прав и привилегий, то за этот своевольный и дерзкий поступок они заслужили строгое взыскание и наказание. Тем не менее они получат прощение, с тем, однако, непременным условием, чтобы они впредь не устраивали тайных сборищ, не бунтовали, а равно не подавали и не посылали никаких петиций, прошений или жалоб по поводу своих мнимых прав».
Пока секретарь читал, во дворе царила полная тишина. Чем дальше, тем полнее и тягостнее становилось молчание. Ходы были ошеломлены. Порою кто-нибудь резко оборачивался к соседу и молча встречался с ним смятенным взглядом. Чем крепче была надежда, тем больнее было разочарование. У всех словно язык отнялся. Ведь это невозможно! Прислать подобный ответ! Чиновник прочел роковое место и на мгновение замолк. Над толпой еще висела зловещая тишина, и вдруг из груди кого-то обманутого, оскорбленного мощно грянуло в эту свинцовую тишину:
— Это неправда!
Первый порыв вихря, предвещающий бурю, ворвался во двор. И сразу взметнулись тысячи гневных возгласов, воздух наполнился криком негодующих ходов. Этими словами было сказано все. Грозный рев толпы служил ответом краевому гетману и бурной поддержкой человеку, кинувшему эти два слова. То был Козина. Он выступил из толпы и остановился прямо против окна. Высоко подняв голову и глядя горящими глазами в лицо гетману, он заговорил. Едва только в толпе услыхали голос Козины, крики стали стихать, и вскоре водворилась тишина.
— Это неправда, этого не может быть! — восклицал Козина. — Если бы то, что здесь читали, было правдой, если бы у нас не было никаких прав и привилегий, то это сказал бы нашим ходокам в Вене сам император. И зачем бы стали назначать комиссию, если бы наши права утратили силу?
Ламмингер, точно ужаленный, весь передернулся и высунулся из окна, но тотчас же отшатнулся назад, отброшенный новым взрывом бешеных криков.
— Верно! Верно! — гремело со всех сторон среди бури оглушительных гневных возгласов.
— И наши тоже нам написали бы! — кричал Эцл, обращаясь к толпе.
Гетману пришлось ожидать, пока шум несколько стих.
— Кто из вас подал жалобу? — крикнул он из окна.
— Мы все! Я! Я! Мы все! — прозвучал единодушный ответ. Толпа напоминала разволновавшееся озеро. Кое-где вокруг более пылких смельчаков стали образовываться плотные кучки людей. Краевому гетману удалось все же еще раз обратиться с речью. Он предупреждал их и призывал к спокойствию. Волнением и криками делу не поможешь, они уже достаточно повредили себе своими проступками против барона фон Альбенрейта — тем, что самовольно охотились в его лесах, не выходили на барщину, не платили податей, избивали его слуг и забылись до такой степени, что нанесли возмутительнейшее оскорбление самому барону.
Общий смех прервал в этом месте гетмана. Гетман, однако, не смутился и продолжал, повысив голос:
— Дошло дело до того, что ваш пан не чувствует себя в безопасности среди вас и вынужден просить солдат для охраны!
Дикий рев снова прервал речь гетмана.
— Солдат? Против нас? Стрелять в нас? — раздались отовсюду вопли отчаяния. — Войско против нас! Это живодер! — Над разъяренной толпой блеснул чекан, один, другой, третий, и через мгновение целая туча страшных палиц грозила панскому окну.
Ламмингер поспешил скрыться.
— Именем его императорского величества!.. — надрывался гетман. Ему много раз пришлось повторять этот возглас, пока он был услышан толпой.
— Войска уже были посланы, но ваши ходоки просили во дворце…
— Кто дал им право? — воскликнул Эцл-Весельчак.
— Они подписали бумагу, составленную вашим прокуратором…
— Негодяй! Никто его не просил! Он подкуплен!
— Подкуплен! Подкуплен! — кричали в толпе.
— Делайте, как хотите, но я даю вам добрый совет. Повинуйтесь и исполняйте, что вам велят. Тут дальше говорится в решении, что вы должны в моем присутствии под присягой обещать покорность своему милостивому пану, барону фон Альбенрейту. Только в этом случае вы можете получить прощение…
Он недоговорил. Дикий взрыв возмущения привел отважного чиновника в смущение.
