Алоис Ирасек - Псоглавцы
Рев волынок и пронзительные выкрики трезвых и подвыпивших людей заглушали его голос, далеко разносясь в морозном воздухе. Толпа двинулась в путь, увлекая в своем потоке и Козину, а высоко над пестрой толпой в ярком свете безоблачного дня отчетливо выделялась смерть в белом саване с высоко поднятой косой, сверкавшей в лучах зимнего солнца.
Глава пятнадцатая
Мария Ламмингер, в темно-зеленой бархатной шубке, совсем готовая в дорогу, стояла у себя в комнате и нетерпеливо поглядывала на дверь. Дверь, наконец, отворилась. Вошла ее мать в дорогой шубе.
— Едем? — воскликнула дочь.
— Нет еще. Надо подождать отца. По лицу девушки промелькнула тень.
— Он тоже едет с нами?
— Сказал, что да. Уже одевается.
— Что это ему вдруг вздумалось? Он ведь никогда с нами…
— Никак не может дождаться управляющего. Думает, вероятно, встретить его по дороге или в городе…
Вдруг девушка быстро повернула голову.
— Вы слышите, маменька?
— Да… шум, крики…
— Волынки… и как ужасно пищат! Варварская музыка!
В комнату вошел старый Петр. Мария нетерпеливо спросила:
— Запрягли уже?
— Да, ваша милость… только… едва ли можно будет выехать… По крайней мере сейчас…
Шум приближался, все пронзительнее визжали волынки.
— Это они, ваша милость… — испуганно сказал Петр, указывая в окно рукой.
— Кто они?
— Мужики. Идут из Кленеча. Их еще издали было слышно. Рев такой подняли… Надели страшные маски… Один бог знает, что это будет! В прежние годы они тоже хоронили в среду масленицу, но только у себя в деревнях…
— Куда же они направляются? — спросила баронесса.
— Они тут совсем близко… идут… идут к нам… — пробормотал старый камердинер, в тревоге прислушиваясь.
Рядом приоткрылась дверь, и показалось бескровное веснушчатое лицо Ламмингера.
— Прошу ко мне. От меня лучше видно.
Петр испуганно вздрогнул. Мария оторвалась от окна и побежала в комнату отца. Баронесса медленно последовала за ней, не проявляя особенного любопытства. Старый камердинер остался на месте, прислушиваясь и продолжая бормотать:
— Нет, это неспроста… Ой, неспроста…
В кабинете Ламмингера стояли у окна мать и дочь, а за ними сам барон. Все трое пристально глядели на дорогу, по которой приближалось диковинное шествие. Впереди, улюлюкая, бежали вприпрыжку ребятишки и подростки, за ними шел медведь со своим вожатым, а за медведем волынщики, и затем ряженые: черт, смерть, Брыхта и Весельчак верхом, парни, девушки, мужчины, женщины. Нескончаемое пестрое шествие…
Мария забыла о поездке.
— Какой безобразный этот черт… и смерть тоже… и баварцы и евреи… — и она весело расхохоталась. Баронесса тоже не смогла удержаться от улыбки.
По лицу Ламмингера пробежала презрительная злая усмешка.
— Это все изнанка венского процесса, — сказал он брюзгливо. — Заранее торжествуют. Дурачье!..
— Посмотрите, отец! — воскликнула Мария. — Видите там соломенного всадника? Что это у него в руках?
— Да, да, — сказала баронесса. — Я тоже вижу. Что это у него?.. Они поворачивают к замку…
Шум и крики раздавались уже у самого замка. В кабинете барона задребезжали оконные стекла.
— Ой! — вскрикнула Мария, зажимая розовые ушки. Туча набежала на лицо Ламмингера. Лоб его прорезала глубокая складка.
— Разнузданное мужичье! — прошипел он. — Нарочно… под самыми моими окнами…
— Они останавливаются! Что они хотят делать!.. — воскликнула баронесса, бросая испуганный взгляд на мужа.
Ламмингер, точно не слыша, глядел на остановившуюся перед замком и рассыпавшуюся вокруг небольшого пруда толпу. Двое ходов выступили вперед. Несколькими сильными ударами своих тяжелых чеканов они вырубили прорубь у берега — там, где остановился соломенный всадник, державший в руке огромную плеть и потрясавший ею в сторону замка. Люди по обе стороны всадника расступились, и перед ними предстали черт и смерть.
— Что это значит? И почему они сразу так стихли? — спрашивала мужа встревоженная баронесса.
Губы Ламмингера искривила ледяная злорадная усмешка.
— Я вам все объясню, дорогая. Там у этого соломенного чучела в руках плетка. Она-то, вероятно, и должна обозначать меня… А притихли они потому, что черт или смерть — ага, да, смерть, видите, она машет рукой, что-то говорит — так, я угадал, чучело уже отдает смерти и черту эту плетку. Да, это я… они уже держат меня… и плачут в насмешку… и… ха-ха-ха!
Черт и смерть с такой силой швырнули панскую плетку в воду, что брызги высоко взлетели над толпой. Баронесса слабо вскрикнула. Но еще больше ее испугал зловещий смех и побледневшее лицо мужа. Она хорошо знала этот смех.
На мгновение в комнате воцарилась гнетущая тишина. А за окном снова загудели девять волынок и раздались восторженные возгласы толпы.
— Готово! Утопили меня, — ледяным голосом произнес Ламмингер, не отрывая глаз от толпы. Голос барона выдавал то, что кипело у него внутри. — А это похоронный марш, — добавил он тем же тоном, наблюдая за толпой острым взглядом. Жена и дочь со страхом глядели на него, не смея проронить ни звука.
— А, старые знакомые! Брыхта… а это Эцл… а там дальше… Впрочем, мы их всех узнаем. Как! И Козина здесь? Ну, да, конечно… А я все-таки считал тебя умнее. И ты думаешь взять этим?.. Но — хватит, мужицкий сброд! Разогнать… — крикнул барон и стремительно повернулся к дверям.
Баронесса схватила его за руку, умоляя не выходить из замка, — их там так много…
— Один сброд!
— Но они так возбуждены!
— Просто пьяны! Я спущу на них собак!
В это время в дверях появился перепуганный Петр, докладывая, что канцелярия просит приказаний. Ламмингер овладел собой.
— Я сам сойду вниз.
— Они уже уходят, — поспешно сказала Мария. Баронесса облегченно вздохнула.
Ламмингер повернулся к окну. Шествие действительно тронулось дальше.
— Они не возвращаются обратно в Кленеч. Они идут в Уезд, — сказала баронесса.
— Как же иначе, если Козина их пригласил! — ответил Ламмингер. Он говорил уже более спокойным тоном, но глаза его злобно сверкали.
Он прошелся несколько раз по комнате, затем опять остановился у окна. Шествие уже свернуло на дорогу к Уезду. Звуки волынок и веселые возгласы доносились все глуше и глуше. Мать и дочь чувствовали себя неловко. Они боялись потревожить барона, который по-прежнему, погруженный в свои мысли, стоял у окна. Наконец, он повернулся к жене и дочери, о которых на несколько минут совершенно забыл, и сказал, что останется дома и не поедет с ними. У дам после всего происшедшего тоже пропало желание ехать в город; они боялись встретиться по дороге с разбушевавшимися мужиками.
Но Ламмингер отказался от поездки не из-за этого. Ему предстояла новая работа. Спустившись в канцелярию, он распорядился, чтобы немедленно составили донесение в Прагу и Вену о сегодняшних происшествиях, а также послали к старостам в Постршеков и Кленеч и к крестьянину Козине с приказом явиться на следующий день в замок.
Тем временем баронесса фон Альбенрейт старалась утешить заливавшуюся слезами дочь.
— Даже и этого мы лишены! — рыдала девушка, опустившись в кресло, исполненная гнева и горя. — Держит нас тут среди этих дикарей… — И она закрыла лицо воздушным кружевным платочком, не слушая утешений склонившейся над нею матери.
Вдруг баронесса замолчала. Мария тоже подняла голову.
— Конский топот, — сказала баронесса. — Кто-то приехал. Вероятно, посланный, которого ждет отец.
Она приблизилась к дверям кабинета мужа.
— Разговаривает. Там кто-то есть. Надо позвать Петра, узнать, кто приехал. Может, это посланный?
Но не успела она позвонить в колокольчик, как вошел сам Ламмингер с распечатанным письмом в руках.
— Уже здесь! — с необычайной для него живостью воскликнул Ламмингер.
Жена удивленно взглянула на него.
— Приехал посланный.
— Управляющий?
— Нет. Тот захворал в дороге. Официальный курьер. Все кончено, все решено. Им отказали. Комиссия не признала их прав…
— Значит, вы победили?
— Полностью. Ну, сегодня они в последний раз разыграли из себя свободных. И это им тоже так не пройдет!
— Они еще ничего не знают?
— Не знают и не предчувствуют. Наоборот, полны надежд. Ха-ха! Вот будет сюрприз!.. А ты, дочурка, все огорчаешься? — он сделал шаг к дочери и взял ее за подбородок. — Теперь вам нечего бояться этих хамов! Дай мне только выполнить несколько формальностей, и тогда твое желание осуществится: поедем в Прагу.
— А много времени отнимут эти формальности?
— Можно было бы сделать все очень быстро, но в Вене напутали, — стал объяснять барон, обращаясь к жене. — Эти господа там не знают, что делается за пределами Вены. У них все еще числится по бумагам ходская крепость. И они требуют, тут вот, — Ламмингер щелкнул пальцами по бумаге, — чтобы решение придворной комиссии было объявлено ходам в их крепости в Домажлице. Ха-ха! Была когда-то, да… А сейчас пусть эти венские господа полюбуются на ее развалины! Да, крепость… вот бы распетушились снова ходы! Из-за этого-то все и задерживается. Для верности надо добиться от Вены, чтобы именно здесь, в нашем замке, ходы узнали, как замечательно они выиграли процесс…
