Т. Браун - Весеннее пробуждение

– Их работа произвела на меня большое впечатление. Я считаю, что добровольческий отряд в состоянии оказать ценную помощь нашим солдатам и замечательным фронтовым сестрам, – сказала кавалерственная дама.

– Да, мэм. – Виктория судорожно сглотнула.

Она настолько оробела от восхищения, что едва дышала.

– Госпожа Фурс пришла к нам в поисках молодой женщины на последнюю вакансию в команде. Мы с доктором Видалем пришли к мнению, что вы самая подходящая кандидатура.

От радости у Виктории закружилась голова. Из всех работающих в госпитале добровольцев выбрали именно ее. Она уже представляла себя в роли знаменитой Флоренс Найтингейл – у Элинор была ее книга «Как нужно ухаживать за больными», и, хотя Виктория предпочитала романы и поэзию, она пролистала и эту книгу – и в глазах девушки перспектива попасть на фронт выглядела невероятно заманчивой.

– Благодарю, сестра Бакстер. Спасибо, доктор Видаль. – Виктория с трудом выговаривала слова.

Катарина Фурс улыбнулась:

– Мне рассказали о том, что никто не сравнится с вами в знании растений и их лечебных свойств, а кроме того, о вашем замечательном жизнерадостном подходе к работе, хотя, боюсь, на фронте вам будет тяжело его сохранить. Но мне также сообщили кое-что, что вызывает некоторое опасение с моей стороны.

У Виктории екнуло сердце. Они узнали о ее пребывании в тюрьме. И сейчас ей откажут из-за ее же собственной глупости. Но неужели совершенное единожды безрассудство будет преследовать ее до конца жизни?

– Доктор сказал, что вы страдаете хронической астмой. – (Чувствуя, как с души свалился камень, Виктория на миг прикрыла глаза.) – Мне бы не хотелось брать с собой помощницу, если это может угрожать ее здоровью. К тому же у нас не будет времени и возможности обеспечить вам необходимый уход.

– Со мной у вас хлопот не будет! – воскликнула Виктория. – Приступы редко бывают внезапными. И у меня всегда с собой ингалятор, он помогает очень хорошо, тем более что теперь астма беспокоит меня все реже, ведь я научилась бороться с ней с помощью травяных отваров и настоек. – Она с надеждой перевела взгляд с сестры Бакстер на доктора Видаля, потом на кавалерственную даму Фурс и сглотнула. Сейчас очень важно подобрать правильные слова. – Большую часть детства я провела в кровати, под присмотром докторов, из-за астмы. Я очень старалась стать здоровой и научилась заботиться о себе. А еще я старалась не допустить, чтобы болезнь определяла мою судьбу. Но в какой-то степени астма все же повлияла на меня. Я хорошо представляю, что такое оказаться прикованным к постели. И хотя мне не хочется признавать, что болезнь сформировала мою личность, так оно и есть. Именно болезнь позволила мне стать хорошей сиделкой.

Она могла бы говорить и дальше, но замолчала. Если даже сейчас они не поймут, уже ничего не поможет.

– Хорошо сказано, мисс Бакстон. Думаю, вы прекрасно справитесь. Вы успеете подготовиться к отъезду во Францию за неделю?

Викторию захлестнула волна радости. Неужели это правда и она отправится ухаживать за больными во Францию?

– Конечно, – заверила девушка.

Госпожа Фурс достала из небольшого кожаного саквояжа пачку бумаг:

– Это ваши документы, мисс Бакстон. Просмотрите их вместе с родными и занесите в штаб-квартиру добровольческого отряда к концу недели. Необходимо закончить все оформления как можно скорее. – Она передала бумаги Виктории и протянула ей руку. – Добро пожаловать в команду, мисс Бакстон.

Ликующая Виктория пожала руку и побежала в библиотеку заканчивать работу. Если бы отец знал! Он бы гордился ею. А Кит-то как удивится… При воспоминании о Ките у нее защемило сердце, и она приказала себе не думать о нем. Неделю назад она отправила ему письмо, где просила прощения и впервые призналась в любви. Виктория решила, что объяснение на бумаге будет вполне уместным, хотя в глубине души ругала себя за трусость и неспособность поговорить с ним с глазу на глаз. Ответа на письмо пока не было. Но возможно, ее послание еще не нашло Кита. Виктория цеплялась за эту надежду, поскольку ничего другого ей не оставалось. Сейчас она должна думать совсем о другом и приложить все усилия, чтобы стать лучшей сестрой милосердия. Судьба дала ей возможность проявить себя в это непростое время, и Виктория не собиралась ее упускать, несмотря на все сердечные терзания.

Глава одиннадцатая

Дорогая Пруденс!

Я понял, что самое худшее на войне – это беспросветная скука, с которой проходят мои дни. Не пойми меня неправильно, я с удовольствием работаю с лошадьми (хотя мулы совершенно бесполезны, по моему мнению), но каждый день я делаю одно и то же. На деле я всего лишь почетный конюх в форме. С моей стороны глупо жаловаться, но порой тяжело думать о том, что мой бывший отряд на фронте делает что-то полезное, пока я бездельничаю.

От скрытых в письме упреков Пруденс прикусила губу. После отъезда Эндрю ни словом не обмолвился о ее поступке и послушно писал домой каждую неделю, чтобы сообщить, что жив и здоров, но не упускал случая вставить небольшие уколы, по которым жена догадывалась, что еще не заслужила прощения. Его несправедливые намеки отзывались в сердце болью, но Пруденс готова была ее терпеть, лишь бы знать, что Эндрю в безопасности. Пусть злится, зато он жив.

Она сморгнула слезы, снова накатившиеся на глаза при мысли том, как прошло расставание с мужем, и продолжила читать письмо.

Мне нравятся мои товарищи; иногда мы допоздна играем в карты. Это лучше, чем пытаться заснуть под звуки дальнего артиллерийского огня и минометов. Если не знать, что фронт рядом, можно принять их за гром, но мы-то знаем, что в данную минуту сотни человек с обеих сторон разрывает на куски.

Прости меня, дорогая, не следует тревожить тебя в твоем положении. Я молюсь за твое здоровье и благополучие. Позаботься о себе и маленьком Горации.

Сухой тон письма расстроил ее. Где слова любви, которыми были полны его письма из тренировочного лагеря? То время сейчас казалось безумно далеким, а ведь это было совсем недавно. Теперь же Эндрю рассказывал о трудностях с лошадьми и скуке. Иногда мелькали личные размышления об ужасах войны, но, если не считать наказов позаботиться о здоровье, с таким же успехом он мог писать своей матери.

А ведь именно сейчас, когда она ждала ребенка, ей, как никогда, требовались поддержка и любовь мужа. Она прижала листок бумаги к лицу, и из глаз полились слезы. Как же она скучала по Эндрю и мечтала, чтобы все вернулось на круги своя.

Ребенок внутри пошевелился, и она почувствовала горькую радость. Все-таки она сделала все, чтобы у малыша были отец и мать, и ее ребенок вырастет в любви и заботе. Пруденс бережно накрыла живот ладонями.

Потом она поднялась, принесла ящичек с письменными принадлежностями, села за стол и принялась задумчиво покусывать губу. До сих пор все ее письма несли тонкий примиряющий подтекст. Возможно, надо выражаться яснее – вдруг Эндрю не улавливал ее деликатных намеков.

Спасибо, что пишешь мне. Больше всего на свете я каждую неделю жду твоих писем и не могу сдержать радости при виде почтальона.

Ты будешь смеяться, если увидишь, какая я стала большая. Наверное, наш ребенок хочет родиться уже совсем взрослым, на худой конец – в ясельном возрасте. Если так пойдет и дальше, к родам я стану размером с дом. Но я посетила акушерку, и она объявила меня не менее здоровой, чем твои лошади, так что, пожалуйста, не волнуйся на этот счет.

Сейчас мне придется затронуть неприятную тему. До сих пор я ее избегала, потому что считала, что должна поддерживать тебя, пока мы в разлуке. Но я не могу больше уклоняться от нее.

Я знаю, что мой поступок – попросить кого-то вмешаться в твою судьбу – выглядит проделанной исподтишка хитростью, но поверь мне, любимый, я решилась на него ради любви. Что станет со мной и ребенком, если с тобой что-то случится? Ты можешь себе представить, как маленький Гораций растет, не зная своего отца? Я говорю это не для того, чтобы разжалобить тебя, но чтобы ты понял мои мотивы, потому что подобные мысли едва не разбили мне сердце, и я поняла, что должна сделать все, что в моих силах, чтобы не допустить такого исхода.

Я помню твое заявление, что другие женщины теряют мужей и дети теряют отцов, потому что у них нет связей, чтобы выбраться из пекла. Ты считаешь, что это нечестно, и я понимаю твои чувства, но, любовь моя, мне все равно. Возможно, во мне недостаточно патриотизма. И мне жаль этих женщин, но их дети не Гораций, а я не переживу, если наш сын не узнает тепла отцовской любви. Как ты мог ожидать, что я не стану бороться за наших будущих детей, если ты хотел сражаться за всех детей Англии?

И как ты можешь винить меня в этих чувствах?