Борис Васильев - Владимир Мономах
Павка проводил нежданного гостя в опочивальню, а Мономах, оглядев присутствующих, сокрушенно прихлопнул ладонью по столу:
— Вот что творится…
— Врет, — спокойно сказал на это Меслим. — Завтра опомнится, расскажет правду.
К утру вчерашний гость проспался и сам спустился в столовую к началу трапезы.
— Виноват, — сказал он, потупив взор.
— В чем? — спросил Мономах.
— Прости меня, князь…
— За что?
Гость молчал, опустив голову.
— Что же молчишь? — спросил Меслим.
— Молчу потому, что совестно стало…
— Говори, — велел Мономах.
— Я дружинником был когда-то. В боях участвовал, рану получил, и меня мой боярин послал за этим участком границы приглядывать. А я труса спраздновал. — И опять замолчал.
— Ну? — поторопил Мономах.
— Совесть заговорила? — усмехнулся Меслим.
Бывший воин горестно вздохнул.
— На коне усидишь? — спросил Мономах.
— Лучше, чем на ногах устою.
— Бери коня, скачи назад и передай помощнику боярина Ратибора, что стоит на границе дозором, чтоб немедля ко мне выезжал.
Воин встал, и его чуть качнуло.
— Готов, — усмехнулся Меслим.
— Сначала поешь, — улыбнулся Мономах.
— Время потеряем.
— Гостя голодным не отпускают. Павке моему скажи, чтоб накормил от пуза.
— Благодарю, князь.
— А потом — прямо к помощнику. Чтоб тут же выехал. Немедля.
— Будет исполнено. — Гонец поклонился и вышел.
4
Часа через два приехал помощник Ратибора. Ладный молодой парень, уже заработавший шрам на щеке.
Норовил упасть на колени, да Мономах строго остановил его:
— Ты что?
— Виноват, великий князь.
— Я не великий!
— Да я…
— Докладывай. Скольких там женщин половцы обесчестили?
— Да ни одной. Парнишки половецкие за барантой набежали. Ну, я догнал их, отобрал скот и лошадей, вожаку, который хлев запалил, голову снес, чтоб все запомнили. Вот и всё.
— За барантой? — Мономах усмехнулся. — Значит, потешиться кочевою пляскою пламени в горьком дыму русского дерева наезжали?
— Головой заплатили за это.
Мономах задумался.
Спросил неожиданно:
— А знаком ты с вождем ближнего улуса половцев?
— Встречались раза три, — ответил помощник, — но в гостях у него не был. Зовут его Иляс, лет ему еле-еле после двадцати. И не выборный он вождь, как обычно бывает, а законный: его дед и отец тоже орду водили.
— Пригласи его ко мне. Скажи, мол, соседи, поближе познакомиться надо.
— На когда пригласить-то?
— Число позже определим. Я Свирида жду, он и посоветует.
— Так он же другой власти служит, — усомнился помощник Ратибора.
— Он сначала мне послужит, а потом — другим. Мы побратимы.
Помощник нахмурился:
— Убьют его, боюсь. Сегодняшний великий князь Киевский тоже когда-то верно Свириду служил. А теперь, во-на, великий князь!
Мономах усмехнулся:
— Поэтому и не убьет. За спиной побратима — вся его разведка. И у нас, и за границами Руси. И кто на него руку поднимет, тот и часа не проживет.
Свирида ждали долго. Знали, что непременно приедет. Вздремнули даже. Но — дождались.
— Здравствуй, брат!
Обнялись, крепко хлопая друг друга ладонями по спинам. Отстранясь, вглядывались один в другого, и снова обнимались, и опять…
— Не женился еще?
— Нет.
— Что ж так?
Свирид усмехнулся невесело.
— Семья — дыра в кольчуге и ровнехонько против сердца. Это куда собственной смерти похуже. Это, брат, боль за других. Самое слабое место.
Пока побратимы обнимались да вглядывались друг в друга, Павка поджарил на огне куски мяса и сала, разлил в кружки привезенную Свиридом бражку.
— Ну, князья, пора и к столу.
— Признаться, проголодался я, — смущенно улыбнулся Свирид.
— Ты уморился, побратим, — Мономах вздохнул. — Может, поспишь?
— Некогда, мой князь.
Помощник Ратибора тоже расстарался, тоже что-то то ли грел, то ли жарил на угольях, но более всего подливал в чаши что-то белое, пенное…
— Кумыс, — пояснил он, когда спросили. — Половцы Илясова улуса привезли.
— Кстати, о половцах, — Мономах даже поднял руку, чтобы все примолкли и слушали. — Я тебя, побратим, ради этих половцев и позвал. Мне подружиться с ними необходимо, а коли так, то их надо на кого-то навести, чтобы душу отвели, пограбили вволю и мою услугу не забыли. Чтобы знать Дикую Степь, с нею надо дружить.
— Это ты верно решил, брат, — Свирид тем не менее вздохнул. — Детей жалко, поубивают ведь. Детей, женщин, стариков со старухами.
— Попробую хана Иляса уговорить грабежом обойтись. Чтоб никого не убивали и в полон не вели. Степь слово держит.
— Степь держит, — согласился Свирид. — А воины удержатся?
— Иляс родовой хан, не избранный.
— Да, родовой, и воина казнить имеет право, — подтвердил Свирид. — Для него согласия войска не требуется, и воины это знают.
— Так куда лучше мне его нацелить, побратим?
Свирид усмехнулся.
— Не знаю, кому больше повезло: тебе или Иляс-хану. Перед ним — осколки торкской Орды, когда-то убившей его отца и деда.
— Удача!..
— Пока везет.
5
Через три дня приехал половецкий хан Иляс в сопровождении личного телохранителя. Был он молод и весьма приятен и лицом, и открытой улыбкой. Поклонился с порога:
— Здравы будьте, князья и бояре!
— Здрав буди и ты, хан Иляс! — пророкотал Ратибор. — Место нашему гостю.
За столом потеснились, и Свирид сделал так, что свободное место оказалось рядом с ним.
А хан Иляс тем временем представлял хозяину своего спутника:
— Позволь представить тебе, князь Мономах, моего двоюродного брата Бельдюза.
Бельдюз, прижав руку к сердцу, низко поклонился князю Владимиру.
Мономах встретил Иляса и Бельдюза с особым почетом, во многом скопированным им с обычаев Дикой Степи. Познакомил их с Меслимом и Свиридом, пригласил к столу, сам за ними ухаживал, накладывая лучшие куски мяса косули, и сам наполнил чаши греческим вином. Ни о каких делах не толковали — это тоже полагалось по строгим традициям Степи.
— Гости дорогие… — начал было Мономах, подняв чашу с вином, да вовремя поймал насмешливый взгляд хана и вовремя вспомнил, что в Степи хорошо знали о русской привычке травить неугодных хозяину дорогих гостей.
Поставил чашу с вином на стол и сам, беря руками, откушал по доброму ломтю от каждого блюда.
И тут вошел помощник Ратибора. Низко поклонился всем от порога:
— Здоровья вам, князья и бояре, — и торжественно поставил на стол чашу, до краев наполненную пенистым кумысом.
— Знаю, что Степь греческие вина не очень-то жалует, — пояснил он. — А вот добрый кумыс сейчас к самому, как говорится, месту.
И черпачком наполнил все пустые чаши. В том числе и чашу князя Мономаха, решительно выплеснув из нее вино.
Гости весело рассмеялись и тоже выплеснули из своих чаш греческое вино.
А Владимир Всеволодович Мономах на всю жизнь сделал в памяти зарубку: «Сначала узнай о вкусах гостя, а уж потом приглашай его к столу».
Хорошо пировали, с размахом. Пили кумыс, закусывали косулей, куски которой поджаривали на палочках, навешанных над угольями, и Бельдюз то и дело посыпал куски мяса какими-то высушенными и растолченными в прах кореньями. Позднее это стало называться шашлыком (по-татарски — кусочками мяса), а тогда никак еще не называлось. Сидели плечом к плечу, негромко переговариваясь. Потом Свирид сказал сидевшему рядом с ним хану Илясу:
— Дозволишь спросить тебя, хан?
Иляс прекрасно знал, кто сидит с ним рядом: Степь знала все. А потому вежливо ответил:
— Спрашивай, мой кунак. — И улыбнулся.
Кунак в Дикой Степи был равнозначен побратиму, о чем начальник тайной разведки знал. И тепло сказал, положив руку на сердце:
— Благодарю, высокий кунак-хан. Знаю, что в боях с торками погибли твой отец и твой дед. Мой побратим князь Владимир Мономах пропустит твою карающую саблю сквозь свое ограждение, я дам тебе четырех своих разведчиков, и ты, высокий хан Иляс, отомстишь им по старинным законам родовой мести.
— Ты, великий вождь разведчиков Киевского Великого княжения, снял с моих плеч тяжкий груз родовой мести, — негромко, но искренне, с огромным внутренним накалом сказал Иляс-хан. — Ты поступил благородно, и я обещаю тебе, мой высокий кунак, не трогать ни женщин, ни детей, ни стариков со старухами.
И все сидевшие за столом гости встали и низко склонили головы.
— Я отберу самых лучших воинов из тех, чьи отцы или деды погибли от рук торков, — продолжал вождь половцев Иляс-хан. — Но сначала я расскажу всему племени о чести, которой сегодня удостоили меня. Великой чести сидеть за одним столом рядом с самыми известными и благородными людьми. — После чего он поклонился, прижав руку к сердцу, и вышел.
