Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга 2 - Марина Алиева
Одни уверяли, что герцог Лотарингский передал зятю свои полномочия из-за расшатавшегося здоровья, другие же настаивали на том, что передача должности при жизни противоречит уставу Приората, но Карл её отдал потому, дескать, что герцогиня Анжуйская «надавила» на него через Авиньон. Там доживал свои дни бывший арагонский ставленник папа Бенедикт Тринадцатый, которого, вопреки решению Констанцского собора, продолжали именовать папой, снисходя к слабому здоровью и явной готовности перейти в мир иной. Бенедикт действительно вскоре умер, И Рене, который на самом деле находился в это время в Авиньоне, якобы успел получить благословение от умирающего. После этого вступил во владение герцогством де Бар, всеми землями Барруа и внезапно, пугая многих, объявил о своей готовности принести вассальную присягу герцогу Бэдфордскому.
– Наша ловкая герцогиня, кажется, поняла, что её дело с Анжу проиграно, и готовит себе спокойную старость в поместьях сына, – усмехнулся Бэдфорд. – Что ж, я не возражаю. Ради Бога.
Он благосклонно принял присягу, еще раз выразил своё одобрение и не преминул добавить, что в Риме тоже остались довольны решением Рене и шлют-де свое благословение. «Еще бы, – подумал юноша, с откровенной прохладой принимая все эти знаки внимания. – Теперь, когда я стал магистром ордена, в Риме благословят любое моё решение, лишь бы оно не отдавало ересью несогласия с ними».
И он знал, о чем говорил. Мартин Пятый, как и его предшественники, воспринимал Приорат как своего рода лояльную оппозицию. Тайны орден, несомненно, хранил крамольные, но ведь хранил же, не распространял! И то, что могущество ордена с падением тамплиеров только возросло, сомнений ни в ком в Риме не вызывало. Так что не считаться с приоратом было бы очень глупо. Особенно теперь, в самом начале единопапства, когда умер последний авиньонский понтифик, и разорванная на части Церковь стала снова срастаться в единое тело с головой, увенчанной в Риме.
– Мы не должны открыто интересоваться делами Ордена, но и пренебрегать хорошими отношениями с его магистром не можем, – говорил его святейшество своим кардиналам. – Принятие вассальной присяги хороший повод. Передайте наше благословение его светлости и отдельное благословение по поводу его бракосочетания с Лотарингской принцессой. В конце концов, святая Церковь всегда стояла за брак и смирение…
Несколько иначе отнеслись к происходящему Филипп Бургундский и Жан Бретонский. В апреле, съехавшись в Амьене, они заключили с Бэдфордом тройственный договор «о дружбе и союзе на всю жизнь», и тоже были бы рады принять вассальную присягу Рене Анжуйского за капитуляцию. Но почему-то не получалось.
Мудрый Бретонец, до сих пор не давший ответа на предложение мадам Иоланды сочетаться браком с её дочерью, наконец-то, призадумался всерьёз. Просто так в Анжуйском доме давно ничего не делалось, и вряд ли Рене стал бы покорно склонять голову перед английским регентом без одобрения, а то и подсказки своей матери. А уж про саму герцогиню и говорить было нечего! Та вершила свои дела в дне завтрашнем и вершила крайне расчётливо. Поэтому предположение Бэдфорда о том, что мадам Иоланда смирилась с неизбежной потерей Анжу, Жан Бретонский пропустил мимо ушей, считая его слишком преждевременным и опасно легкомысленным. Зато, подписывая договор о «дружбе на всю жизнь», уже прикидывал: а не заключить ли, в самом деле, союз с Анжуйской герцогиней, пока она не достала то, что «спрятала в рукаве», и не показала всей Европе, что дружить-то надо было с ней?
Примерно так же, только без дружеских планов, размышлял и герцог Бургундский. Но у него поводов для опасений и раздумий было гораздо больше, и сводились они не к простым расчетам – «где теперь выгодней?», а к мучительным поискам средств, которые не позволят мадам Иоланде разыграть её козыри. Поэтому, едва союз был заключен и подписан, Филипп бросился за советом прямиком к епископу Кошону, благо тот находился под рукой и как член королевского совета, и как духовное лицо в составе делегации, призванной засвидетельствовать подписание договора.
* * *
– Выход есть, ваша светлость, и выход достаточно простой, учитывая, что интересующая мадам герцогиню деревня находится на завоеванной территории.
Кошон отослал секретаря принести какие-то документы из своих епископских покоев и сел напротив герцога Филиппа, нервно барабанившего пальцами по столу.
Падре изрядно раздобрел на новой должности. Теперь мало кто узнал бы в этом величавом епископе прежнего доверенного герцога Бургундского, юрко шныряющего на Констанцском соборе от одного нужного лица к другому. Теперь это был человек, добившийся всего чего хотел и даже больше и продолжающий добиваться уже другого – такого, о чем прежде не смел и помыслить.
Только Бог или дьявол знали, каким тайным путем удалось Кошону стать одним из душеприказчиков покойного короля Шарля и войти в королевский совет вдовствующей королевы и регента. Но корни, видимо, тянулись в отдаленные уже времена осады Мелена, после которой по указанию Монмута именно Кошон хлопотал перед папой об отставке епископа Куртекуиса, так настырно просившего милости для несчастного рыцаря Барбазана. Куртекуис был изгнан из Парижа, где и пробыл-то на должности епископа всего год после смерти предыдущего. А всё епископское имущество – книги и церковные облачения, что остались после изгнания – Кошон попросту присвоил, заявив парижскому капитулу, что ему всё это завещано. И капитул заявление покорно «проглотил», чем дал повод Кошону широко расправить плечи в деле служения новой власти.
Уже не покровительственная, а явно угодническая любовь Парижского университета с одной стороны и благоволение Монмута – с другой, стали теми крыльями, с помощью которых епископ Бовесский воспарил над низменной обыденностью, со всеми её неудобными милосердными понятиями.
Три монаха из Мо почтенному прелату не являлись – ни во сне, ни в бреду. Кошон прекрасно спал, ел, отличался отменным здоровьем и думать забыл о жестоком июньском дне, когда имея полную возможность проявить жалость, все же отправил троих своих соотечественников в «крепкие и надежные тюрьмы», где их – изможденных шестимесячной осадой – ждала неминуемая, мучительная смерть.
– Это унижение заслужено ими вполне, – назидательно разъяснял Кошон клирикам из своего окружения, вкушая сытный обед в трапезной разоренной церкви Сен-Фарон де Мо, где служил аббатом один из осужденных монахов. – Они восстали против законной власти А что есть законная светская власть? Это власть Господа нашего через своего помазанника – над телами, так же, как Он властвует над душами нашими через его святейшество папу. Восставая против короля, эти монахи все равно что восстали против Бога и вполне заслуживали костра. Но я поступил милосердно, позволив убедить себя в том, что они просто заблуждались, и отправил их
