Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
– Да, я, я! – крикнул Евгений, вскакивая с лавки. – Что же я сделал! Видишь, старик, как можно нагрешить по неведению! Но сегодня я почувствовал к нему неприязнь, антипатию, какое-то отвращение, и ноги его тут больше не будет. Думаю, что даже мать моя, должно быть, не совсем о том знает, хотя сопротивлялась в начале, ругала меня; но теперь, теперь с ним более милостива.
Говоря это, он неспокойно прохаживался по подземелью; старый вздохнул.
– Я должен вам ещё одно добавить, – шепнул он тихо. – Каштелянич Якса, на которого мы тут, хоть издалека, с молодых лет его смотрим, нехороший человек; не имеет веры, живёт как дикарь, часто шалеет, пренебрегает людьми и собой. Его все опасаются, у него нет друзей, не старался окружить себя семьёй, он есть страхом и удивлением.
– Вы думаете, он знает о том, что случилось между нашими семьями, что сохранил наследственную ненависть? Что с ней сюда прибыл? – спросил Евгений, глядя на Симеона.
– Как же он мог не знать об этом? – сказал старик. – Для него это, может, единственная цель в жизни, потому что только ненависть и зависть остались ему на последний корм.
– И посмел прибыть сюда с ложью на устах?
– Хуже, потому что с предательством в сердце, – добавил Симеон, – нужно его остерегаться, следует избегать. Этот человек тем более опасен, что может принять любую внешность, что обманет сердечность, что будет смеяться, когда внутри его грызёт гнев, что способен на всякое зло.
– Благодарю тебя за предостережение… – через мгновение сказал Евгений, потирая лоб. – Поэтому ты видишь, что я узнал полезные вещи. Мать сразу была права, а я был невнимателен. Только сегодня меня предупредило предчувствие, или, скорее, несколько неприятных слов, которыми ранил меня этот человек.
Молодой человек замолчал. Симеон приблизился к нему, схватил за руку и начал её целовать.
– Довольно уже этого, – сказал он тихо. – Не спрашивай меня, потому что беспокоишь сам себя. В своё время ты всегда узнаешь о своих обязанностях и возьмёшь наследство отца. Будь терпелив, паныч, а если во избежание опасного соседа нужно удалиться из Мелштынец, проси мать, пусть выезжает. Вы уже слишком засиделись в этом углу, в этой пустыне; нужно и следует Спыткам идти в люди. Пусть вас иной, более здоровый, может, чем здешний, воздух обдует и оживит.
Задумчивый Евгений пожал старичку руку.
– Слушай, мой добрый Симеон, – сказал он, – если тебе что-нибудь будет от меня нужно, я буду рад служить тебе.
– О, Боже мой, золотой паничку, а что же мне, старому, может быть нужно, кроме этого тихого угла на последние годы? Ключи меня не обременяют, привык я к ним, мне было бы тоскливо на земле, если бы их дали другому; у меня есть всё. Благослови вас Бог! Подождите, – добавил он вырывающемуся, – посвечу, в коридорах ночь, вы не попали бы к себе.
Старик взял фонарь и, загребая ногами, опередил живо идущего паныча на другое замковое крыло. Они должны были переходить длинные галереи, лестницы, залы, прежде чем приблизились к комнате, которую занимали Заранек и Евгений. Уже была поздняя ночь; луна, кое-где попадая в окна, бледным светом мелькала на потолке и цеплялась за стены. Только в глубине царила та непрозрачная темнота стен, о которую глаз разбивается, как о железный вал. Они шли медленно, невзирая на поспешность Евгения, потому что Симеон быстрей идти не мог. Чтобы сократить дорогу, бурграф, который отлично знал замок, отворил большие двери залы, называемой библиотекой, в которую очень давно никто не входил, потому что ключи от неё были у бурграфа. Когда-то вся полная книг, неизвестно когда и кем она была лишена значительной части их; верхние полки были пустыми, только ниже видны были корешки запылённых фолиантов. Посередине стоял тяжёлый, старомодный, резной стол, опирающийся на четырёх кариатид. На нём покоились, может, положенные столетия назад, нетронутые толстые книги, застёгнутые латунными пряжками. Сквозь три окна со стороны сада луна входила в залу и освещала её значительную часть. В ту минуту, когда отворился замок и открылась дверь, Евгений, который не знал о библиотеке и не горел желанием видеть её, бросил в неё взгляд и крикнул. Симеон с испугом повернулся к нему и увидел, что он указывает пальцем на стол. Старичок поглядел на залу, но, помимо затейливо приломлённого луча луны, который освещал старое кресло и часть стола, ничего не увидел. Евгений как окаменелый стоял на по-мроге.
– Что с вами случилось, паныч? Ради Бога! – спросил бурграф.
– Как это! Ты ничего не видел? Ничего?
– Ничего необычного. А вы, вы, паныч?
– А я… – Евгений заколебался и живо отвечал: – Мне, должно быть, показалось. Я разгорячён. Это был лунный свет.
– А что же вам показалось? – неспокойно, по-прежнему стоя на пороге, говорил Симеон. – Что это было? Ради Бога!
– Ничего, ничего, – смеясь, прибавил мальчик. – Дайте мне ключ от библиотеки, завтра днём я должен её осмотреть.
Бурграф заколебался, подумал, но паныч настаивал; поэтому они вошли
