Даниил Гранин - Вечера с Петром Великим. Сообщения и свидетельства господина М.
Петр задал для русского общества тон милосердного отношения к побежденным. Пленные шведские офицеры, те, что находились в Петербурге, пользовались свободой, их приглашали на балы, они учили русских дам и кавалеров танцевать. Во время танцев хозяину полагалось подносить избранной им даме цветы, она становилась царицей бала, вручала букет другому кавалеру. Поклоны, реверансы придавали новый оттенок праздникам.
Императрица Анна Иоанновна последовала примеру Петра. В 1735 году Петербург праздновал взятие Данцига. Государыня принимала гостей в Летнем саду. Вечером перед началом бала к ней подвели двенадцать французских офицеров, взятых в плен под Данцигом. Государыня сказала их начальнику графу де ла Мотту, что она не случайно выбрала время для аудиенции. Когда недавно несколько русских моряков попали в плен, обращались с ними дурно, но она мстить не собирается, достаточно, что они попали в плен, она надеется, что эту неприятность здешние дамы устранят. С этими словами двенадцать фрейлин вернули им шпаги и пригласили на танец.
В первые часы после Полтавской битвы Петру доложили, что в поле найдена разбитая королевская качалка. Известно было, что в ней носили раненого Карла во время сражения. Петр велел искать короля среди убитых. Он не скрывал своего сожаления о смерти шведского монарха. Позже, когда узнал, что Карл бежал, он отправил за ним погоню и строго письменно предупредил: ежели, Бог даст, пойман будет король шведский, с ним поступить учтиво и иметь его за честным арестом.
Получив в 1718 году известие о смерти короля Карла на поле боя, Петр не удержался, отвернулся, стал вытирать слезы, промолвил: «Брат Карл, как мне тебя жаль! Жаль нашего учителя в военном деле!» Петр, а за ним и придворные надели «черные платья» в знак траура и послали соболезнование младшей сестре Карла.
Между тем, шел девятнадцатый год Северной войны, она измотала и шведов, и русских. Обе стороны могли ожесточиться, могли воспылать взаимной ненавистью. Этого не происходило. Почему? Молочков понятия не имел. Он признался, что самое трудное для историка погрузиться в психологию той эпохи, понять мотивы поступков людей, допустим, петровского времени.
Пушкин в «Полтаве» поминает короля Карла уважительно:
Три углубленные в землеИ мхом поросшие ступениГласят о шведском короле.С них отражал герой безумный,Один в толпе домашних слуг,Турецкой рати приступ шумный…
Пример отношения Петра к побежденным шведам всегда волновал Пушкина.
Он писал про Петра:
И прощенье торжествует,Как победу над врагом.
Для Пушкина мерой величия любого царя, императора, князя является милосердие, «милость к падшим». Он ведь Николая I без устали призывал простить декабристов и приводил в пример Петра.
Семейным сходством будь же горд,Во всем будь пращуру подобен:Как он, неутомим и тверд,И памятью, как он, незлобен.
Власть, если не согрета милосердием, если в ней нет сострадания, — несет зло. Это было твердое убеждение Пушкина.
— Ох ты господи! — вдруг закричал Антон Осипович. — А закон? Нет уж, извините, власть должна опираться на закон, только на закон. Чувства не играют роли. Закон надо исполнять!
— Милосердие выше закона! Позвольте вам сослаться опять же на Пушкина… — сказал Молочков.
— При чем Пушкин! Кто такой Пушкин? Власть не обязана читать Пушкина.
— Ну, знаете…
— Не поэты должны править, а юристы. Наша беда, что вместо законов читают Пушкина. Чуть что — Пушкин, Достоевский. Придумали и с гордостью твердят: «Поэт в России больше, чем поэт». Так их перетак, от того-то в России постоянный бардак, каждый лезет в чужое дело вместо того, чтобы свое делать.
— Антон Осипович прав, — согласился Дремов. — Чисто русская привычка. Сталин учил академиков языкознанию, Хрущев — кукурузе. Петр вот учит — как стрелять, а поэт, не помню кто, считает, что его дело — «истину царям с улыбкой говорить». Так и живем: истина, милосердие, прощение, а компьютера своего не можем сколотить.
Через некоторое время, когда все поуспокоились, Молочков тихо, с некоторой укоризной, подступился к Антону Осиповичу насчет его замечания о Петре, о законах. А если законов еще не было?
Чтобы понять, чего достиг Петр, надо знать, что было до него, например, какую армию он получил, чем была военная служба.
Артиллерия допетровская умела главным образом производить праздничные салюты.
Пехотинец имел плохие ружья, владеть ими не умел, оборонялся копьем или бердышем, да и то тупым.
В кавалерии были клячи, сабли плохие.
«Иной дворянин и зарядить пищаль не умеет», — писал Иван Посошков и живописал, как этот дворянин, воюя, думает не о том, как неприятеля поразить, а о том, как бы домой скорее вернуться. И еще о том, чтобы, если придется, — «рану нажить легкую, чтобы не гораздо от нее поболеть, а от государя пожаловану за нее быть, и на службе того и смотрит, чтоб где во время боя за кустом притулиться». Целыми ротами прятались в лесу. Он от многих дворян слыхал: «Дай Бог великому Государю служить и сабли из ножен не вынимать».
Предстояло превратить их в воинов. А как? Обратите внимание, какие Петр выбрал два способа. Первый — с малых лет обучать дворянина грамоте, цифири и геометрии. А затем отрок должен идти служить. Как заставить его учиться? Решил — без справки о выучке дворянину не разрешать жениться. Второй способ — при прохождении службы родовитость во внимание не принимать.
Оказалось, это не так просто.
Тогда Петр добавил возможность вступать в соревнование отрокам худородным.
Примечательно, что когда Петр стал создавать культ Александра Невского, он велел изображать его как святого, однако воином, причем в рыцарских доспехах, которых русские не носили.
Петр первым понял значение Полтавской победы. Перед Европой явилась Россия державой, оснащенной и флотом, и армией, Россия — участница европейских дел, страна, с которой следует считаться.
Описывая победу под Полтавой, Молочков назвал ее как величайшую в истории если не человечества, то России наверняка.
— Позвольте, это куда ж вы Бородино, побоку? — осведомился профессор Елизар Дмитриевич.
— Сталинград, между прочим, тоже не хухры-мухры, — заявил Гераскин.
Молочков было смутился, но быстро вспомнил Вольтера, тот считал Полтавскую битву единственной в мировой истории, которая не разрушала, а созидала, приобщив к европейской жизни значительную часть земного шара.
С Вольтером тоже не согласились и дружно отстояли величие всех трех побед русского оружия — каждая остановила мировых захватчиков.
— Никто кроме России не сумел! — категорично объявил Антон Осипович.
Молочков поморщился, но тут же спохватился, сказал примиряюще, обращаясь к Антону Осиповичу:
— Есть одно отличие Полтавской победы. На празднике, что устроил Петр, символом стала оливковая ветвь. Герольды ехали по улицам с белыми знаменами, на них увитая зелеными лаврами оливковая ветвь. Вечером последовали, как всегда, огненное представление и фейерверк. Был изображен храм Януса, тот, что в Риме на Форуме, считалось, что бог Янус решает вопросы войны и мира. Во время войны ворота, по древнеримскому обычаю, открывались, войска шли сквозь эти ворота в поход. Наступал мир — ворота закрывались. Два воина в петербургском небе закрыли ворота и подали друг другу руки. Не было воинского парада, торжествующего, с попиранием шведских знамен. Петр праздновал не столько Победу, сколько Мир.
Учитель вновь упрямо повторил слова Пушкина:
И прощенье торжествует,Как победу над врагом.
Проблема прощения давно интересовала всех. Говорили о том, как трудно прощать. Легче подать милостыню, накормить, приютить, это в России принято. Простить же того, кто искалечил, убил твоих товарищей? Простить его в своем сердце, и что взамен? Он же тебя благодарить не будет, он, может, и не нуждается в твоем прощении. Допустим, тебя обидели, унизили — почему ж за это прощать?
— Зато я освобождаюсь от ненависти, — сказал Дремов.
— Но ведь хочется дать сдачи, — сказал профессор. — Я лично не могу простить тем жуликам, что распродают наши леса. Не успокоюсь, пока их не призову к ответу.
— Погодите, а у Бога, — начал Молочков, — у Бога мы просим прощения?..
— Так то Бог, Его пути не наши пути, — прервал профессор. — И потом, никто Его не обижал.
— Петр прощал потому, что был победитель, — сказал Гераскин, — если бы Петру морду набили, он бы их изничтожил. Да так и было, простил, когда на лопатки шведов уложил.
— Это непросто, — сказал Молочков. — Мы вот немцам простить не можем.
