Александр Старшинов - Наследник императора
Но приходили караваны не только с зерном.
Однажды утром раздались вопли, радостный вой, пронзительные звуки рогов. В западные ворота Сармизегетузы входило воинство – возглавлял его молодой пилеат в чешуйчатых доспехах верхом на вороном длинноногом жеребце, каких прежде у даков Приск если и видел – то редко. По тому, как конь нервничал и пытался повернуть совсем не туда, куда направлял его всадник, можно было догадаться, что жеребец – недавняя, только что взятая в походе добыча. Еще несколько всадников следовали за предводителем, а уж потом гнали связанных веревками ободранных, обмороженных и грязных пленников. Женщины и мужчины, многие босые, брели по снегу, воя от боли и ужаса. Мужчины почти все ранены, многие женщины – избиты.
Римляне? Нет, эти широколицые пленные не походили на римлян. Судя по длинным льняным рубахам и шароварам мужчин, опять же длинным, изорванным платьям женщин, можно было предположить, что это, скорее всего, сарматы. За пленными вели навьюченных добычей мулов, гнали коней и скот. Кони, скотина, значит, точно сарматы. Их жилые повозки даки бросили за ненадобностью, взяли только самое ценное – золото, скот, пленников. Несколько конвоиров нарядились в трофейные доспехи – длинные рубахи из плотного льна, обшитые на манер перьев пластинами из нарезанных и выглаженных кусочков рога. У одного из даков Приск заметил длинный, явно трофейный контус.
– Языги… – услышал Приск возглас стоявшего подле него Рыси.
Языги? Сарматское племя, поселившееся на землях близ Данубия в устье Пафиса[52], как именовал эту реку Плиний Старший в своей «Естественной истории». Помнится, еще летом Лонгин рассказывал о стычке даков с языгами. Вожди языгов жаловались на несправедливость Траяну, но Децебал не желал оставить это племя в покое и устроил зимой новый набег.
– Децебал! Децебал! – закричали вдруг десятки голосов.
Приск обернулся. От дворца спускался дакийский владыка в развевающемся плаще с бахромой, из-под суконной шапки змеились седые пряди длинных волос. На груди царя сверкало золотое изображение Диоскуров[53].
Возглавлявший отряд всадник соскочил на землю и почтительно поцеловал Децебалу руку. Судя по тому, как походил командир отряда лицом на царя, это был его старший сын.
– Скориллон – смелый воин! – восторженно воскликнул Рысь.
– Наследник Децебала? – спросил Приск.
– Пока еще нет. Слишком молод. Чтобы получить в наследство отцовское царство, ему придется доказать свое мужество и силу.
Пленники завыли от ужаса и повалились на землю – лицом вниз.
– Языги получили по заслугам, – ухмыльнулся Рысь. – Прошлым летом приезжали их вожди, набрали у царя золота и убрались назад в свои болота, а ни лошадей, ни конницы, как обещались, не прислали. Царь карает за лживые обещания.
Похоже, Рыси нравилось подобное «мечное» правосудие. Приск же отметил другое: если вожди языгов решили, что могут взять золото у Децебала и исчезнуть, не выполнив обещаний, значит, плохи дела у правителя Дакии.
* * *В этот день над Сармизегетузой плыл жирный запах мяса, Лонгину и его спутникам Рысь принес на серебряном блюде куски мяса, приготовленные с диким чесноком и луком.
– Надеюсь, это не человечина, – пошутил Лонгин, но мяса есть не стал, предпочтя творог, молоко и хлеб.
Приск же от баранины не отказался.
Охранники последовали примеру Лонгина и тоже есть мясо не стали. Рысь пояснил свой отказ тем, что следует давнему запрету Деценея на употребление в пищу мясного. Хотя в нынешние времена, особенно зимой, редко кто эти запреты соблюдает, но воину, входящему в личную стражу верховного жреца, не подобает есть мясо и пить вино. Приск мысленно возразил: верховный жрец – тот же Децебал, одним его подданным дозволено есть мясо, другим – нет, нелепость выходит. Но вслух сомнения высказывать не стал: его, римского центуриона, несуразицы местных обычаев не касались. Во всяком случае – пока.
Вечером Приск видел, как нескольких пленников увели в восточные ворота, и вслед за ними из крепости ушли почти все мужчины, после чего ворота закрылись. В вечернем морозном воздухе разнеслись пронзительные вопли рогов, потом – короткий, отрывистый и полный ужаса человеческий крик заставил невольно поежиться, а прикатившийся следом многоголосый рев толпы был ожидаем и почти не удивил.
Центурион мог только догадываться, что именно произошло за стеной и как оборвалась жизнь человека. Сам он счастливо избегнул подобной участи. Но – кто знает – быть может, все еще впереди.
Судя по всему, этому парню повезло – смерть его была быстрой.
* * *Приск увидел ее среди дакийских женщин – она вместе с подругами принесла продукты для римлян и теперь стояла чуть в стороне, потупившись. Живот выпирал под длинной складчатой юбкой из красной шерсти. Кориолла! Две ее спутницы, годами гораздо старше, лет по тридцати, о чем-то спорили друг с другом, а юная женщина стояла чуть в стороне и гладила ладошкой выпуклый живот. На ней были две туники – верхняя из грубой шерсти, без рукавов, нижняя – белая, из тонкого льна с рукавами до самых запястий. Белый плащ из плотной ворсистой шерсти спускался до самой земли. Голова обмотана красным платком, на шее сверкало ожерелье из золотых монет. Как успел заметить Приск, многие дакийские женщины носили украшения из серебра – но золото было редкостью, исключением даже[54].
Приск моргнул, пытаясь прогнать наваждение. Кориоллы здесь быть не могло.
«Милая!» – едва не крикнул Приск.
Но успел сдержаться, стиснул зубы. Вот оно, безумие… Может, варвары опоили его вызывающим чары составом? Мало ли что можно подмешать в еду или питье. Но напрасно Приск тер глаза, щипал локоть – видение не исчезало и не менялось. Тогда, оставленный на время без опеки охранника, он двинулся к Кориолле. Знал, что нельзя, но ноги сами несли. Он был уже рядом, когда молодая женщина обернулась, глянула на него. Глаза ее расширились, она так и замерла с открытым ртом, не в силах ничего сказать.
Приск тоже остановился как вкопанный. Так они и стояли несколько мгновений.
– Флорис! – повернулась вдруг к «Кориолле» одна из женщин.
Вмиг наваждение рассеялось. Как же Приск мог так обознаться! Ну конечно же, это младшая из сестер, попавшая в плен юная Флорис, которую Приск безрезультатно разыскивал уже больше двух лет. Значит, женщины поняли его речи и решили помочь, позвали несчастную пленницу. Несчастная пленница с золотым ожерельем на груди? Одно с другим не вязалось. Но, бессмертные боги, как же она сделалась похожей на Кориоллу!
– Флорис… – едва слышно пробормотал Приск. – Значит, жива.
– Как видишь! – Она улыбнулась торжествующе. И улыбка эта была необыкновенно похожа на улыбку Кориоллы, только чуть больше беспомощная, растерянная. – Вот уж не думала, что увижу тебя здесь, Гай!
«Когда ей рожать? – подумал Приск. – Судя по всему, скоро…»
Она догадалась, о чем он думает, что, впрочем, по его ошарашенному виду сделать было нетрудно, и сказала:
– Ты не думай ничего такого, мне здесь хорошо.
– Хорошо?! – Приск невольно повысил голос.
– Тише… – взмолилась Флорис и как-то нелепо пригнулась, заслоняясь руками. Так обычно заслоняются рабы от удара плетки. У Приска сжалось сердце.
В самом деле, чего он орет!
– Кориолла? Луций? Они живы? – спешно зашептала Флорис, оглядываясь.
Только теперь Приск сообразил, что свояченица ничего не знает о судьбе сестры и брата.
– Оба спаслись в нашем лагере.
– Слава Юпитеру! – прошептала Флорис. – И что теперь? Она жена Валенсу?
Слова эти резанули куда сильнее, чем ожидалось Приску.
– Нет, моя конкубина.
– Правда?! – У Флорис сверкнули глаза от радости, и она схватила Приска за руку, но тут же отдернула пальцы. – Гай, я так рада! Ты не представляешь, как рада… Она всегда говорила, что любит только тебя и за Валенса не хочет идти. Нет, правда, всегда так и говорила… А Луций? С ним что?
– Служит в Пятом Македонском легионе.
– Ну вот, как все хорошо! Жаль, отец не дожил… – У Флорис скривились губы.
– Но ты здесь! Пленница, рабыня?
– Нет, что ты… уже нет, не пленница. – На лице ее изобразился гнев, в глазах блеснули слезы. – Я – жена. Свадьба была по здешним обычаям. Мне подарили шерстяные одеяла – как положено невесте. Такие теплые, мохнатые. Дом был весь украшен сосновыми ветвями в знак грядущего благополучия. – Она говорила все более горячо, как будто не только Приска, но и себя убеждала в том, что счастлива. – А этот дар, – она тронула золотое ожерелье, – вообще царский. От Децебала.
– Эти люди убили твоего отца, – напомнил он.
– Сабиней не убивал…
Услышав имя заклятого врага, Приск едва не завопил от ярости, но все же сдержался.
– Сабиней? Твоего мужа зовут Сабиней? – Он шипел, как раскаленая печка, в которую сыпанули снега.
