Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве
Ив хотел отправиться ночевать к аптекарю, но Сюзанна не пустила его:
— Что за вздор такой! С ума ты сошел, что ли, в такую погоду идти! Не обидится твой аптекарь, не беспокойся. А я тебя тут на ночь устрою.
Ив остался. Он рассказал Сюзанне о полученной им работе и спросил, не знает ли она, где он может купить чернила и перья, и поделился с ней опасением, что аптекарь не позволит ему работать у него ночью, а работа срочная, и ночью переписывать удобнее всего.
Сюзанна сказала на это, чтобы Ив пошел на следующий день к аптекарю и поговорил с ним. Если тот не позволит, то она что‑нибудь придумает. А перья и чернила она достанет, и светильник тоже…
На скамье в своем темном углу за стойкой Ив пролежал всю ночь, но так и не заснул.
Оставшиеся люди в таверне тоже не спали. Говор, ходьба, стук посуды, завывание ветра, мигание пламени в фонаре — все это мешало уснуть. Так время тянулось мучительно долго до самого утра.
Чуть забрезжил свет, открыли ставни. Дождя не было. Перед таверной, во всю ширину моста, стояла лужа. Прохожие жались к стенам домов. Коровы и лошади, шагая по луже, обдавали их брызгами грязи В луже отражалось серое небо с несущимися в нем облаками, изорванными бурей. По воде пробегала рябь — ветер продолжался. Когда Сюзанна раскрыла входную дверь, железная лошадь раскачивалась и поскрипывала, а в таверну ворвался свежий ток воздуха, пахнущего речной водой.
Трое школяров, из деревенских, прибегали сказать магистру Петру, что буря сорвала и раскидала по лугу шатры и палатки и что шатер магистра Петра подняло, отнесло в сторону и повесило на высокий тополь у дорожки к городским печам. Магистр распорядился, чтобы школяры бежали на луг и всем своим товарищам сказали, что учения сегодня не будет и чтобы они сняли шатер с дерева и поставили на старое место, — он придет проверить их работу. Ива он отпустил к аптекарю, а оттуда пусть тоже бежит на луг в помощь товарищам.
Ветер сильно дул в лицо. Иву приходилось сгибаться и держать шляпу. День был пасмурный и холодный. Народу на мосту было немного. Некоторые лавки оставались закрытыми. Наверно, их хозяева спали после беспокойной ночи.
Ив долго стучал в дверь аптекаря. Наконец наверху приоткрылось окно и показалась белая борода. К немалому удивлению Ива, старик не только не бранился, но даже приветливо сказал: «Ах, это ты?» — и, открыв дверь, стал подниматься по лестнице, приговаривая: «Вот и хорошо». Ив хотел было извиниться, что заставил дожидаться его с вечера, просить разрешения заниматься перепиской по ночам, но аптекарь не дал ему говорить:
— Знаю, знаю! Буря, гроза, понимаю… Теперь слушай: скажешь магистру Петру, что я достал ему, только ему одному, настоящей испанской лакрицы без всяких денег. Понял? Без денег! Но у меня, скажи, есть к нему дельце поинтереснее лакрицы, и мне надо с ним повидаться непременно, да так, чтобы никто не помешал. Может быть, он пожалует сюда, мне не хотелось бы ходить к нему в таверну — в этой «Лошади» всегда полно народу.
Старик поднял крышку сундука, из которого пахнуло сухими лекарственными травами, и достал пакетик. Дрожащей рукой он протянул его Иву:
— Держи. Настоящая испанская, и денег мне за нее не надо. Я делаю это из уважения к мессиру магистру. Так и скажи ему и узнай, может ли он побеспокоиться прийти ко мне и когда. Тогда прибежишь мне сказать. Понял? Ступай скорей!
Ив снова хотел сказать о своем деле, но аптекарь опять перебил его:
— Ступай, ступай! — и, толкая Ива в спину, выпроводил из дому.
Слабый свет солнца пробивался сквозь дымку летящих облаков. Ив прошел к перилам моста посмотреть на реку. Уровень воды заметно поднялся. Мостики для полоскания белья исчезли, и ветлы у мельниц стояли глубоко в воде. Ветер нагонял волну на устои моста. Лодок около них не было. Река была пустая, подернутая холодной стальной рябью. Чайка, то взлетая высоко, то падая к самой воде, охотилась за рыбешкой.
Возле лавки мясника, где толпился народ, Ив увидел того самого монаха, что проклинал жонглера с обезьянкой. На этот раз монах не вопил, а, надев капюшон на голову и опираясь на высокий посох, смиренно протягивал руку и со слезой в голосе умолял помочь ему несколькими су успеть добраться в Компостеллу[71] к празднику апостола Иакова, где он у гроба святого вознесет молитвы ко господу за всех благочестивых сынов матери церкви, пожертвовавших на его паломничество. Для убедительности монах рассказывал, что он во время бури видел, как сонм демонов с песьими головами носился в облаках над Парижем и угрожал всякому не раскаявшемуся и не пекущемуся о делах благочестия.
Некогда было слушать монаха, надо скорей бежать на луг, как приказал магистр, и потом раздобывать чернила и перья, приниматься за работу. И, не заходя в таверну, Ив поспешил на Луг Школяров. Бежать по мосту было легко — не было ни скота, ни крестьянских повозок.
Трава на лугу лежала прибитая градом. Тропинки были скользкими. На них сидели лягушки, довольные мокротой. Вдали между холмами стояла голубоватая дымка тумана.
У древнего дуба шумной гурьбой толпились школяры, укрепляя шатер. Был тут и Готье и тот самый школяр, что вырывал у Ива из рук его книгу, все были тут, кроме Алезана, уклонившегося от этой, по его мнению, скучной и грязной работы.
Присутствовал и сам магистр Петр. Он важно расхаживал вокруг своих учеников, следя за их работой, указывая то рукой, то ногой, то просто своим утиным носом, куда вбивать колышек, где закреплять веревку, куда дотянуть полу шатра. Он то хмурил лохматые брови, то весело мигал глазками и, вытягивая жилистую шею, покрикивал на работавших.
Ив принялся помогать товарищам. Промокшее полотно было тяжелым и плохо поддавалось натягиванию. Школярам нравилась эта сутолока куда лучше учения, и они с прибаутками и смехом работали дружно.
«Turpe! Turpe!»[72] — кричал магистр, топая ногой и пронзая воздух указательным пальцем по направлению неудачливых работников. «Bene, bene!» — поощрял он усилия усердных. «Egregie!»[73] — утверждал он завершенное укрепление шатровой полы. И, наконец, когда все было установлено, забито, натянуто, закреплено и шатер предстал во всей своей прежней красе и на прежнем месте, магистр Петр, высоко воздев обе руки, торжественно воскликнул: «Splendide!»[74]
Когда уходили с луга, Ив передал магистру просьбу аптекаря.
— Хорошо, — ответил он. — Скажи ему, пусть ждет меня завтра после полудня…
Прошла неделя. Все дни после обеда и большую часть ночи Ив усердно переписывал тексты для отца Иннокентия. Аптекарь не разрешил зажигать светильник: «Заснешь, столкнешь, и мы сгорим», и на помощь пришла Сюзанна: она уступила Иву на все время переписки свою темную, без окон, каморку. Раздобыла светильник, сама приготовила чернила из сажи и лучшего оливкового масла, набрала и очинила три дюжины отборных перьев от общипанных для таверны гусей, промыла и высушила тончайший речной песок, чтобы посыпать написанное.
По утрам, утомленный работой, с красными от бессонной ночи глазами, Ив шел на луг, в школу магистра Петра. Там и случилось то, чего он так боялся. Два дня подряд магистр вызывал его и спрашивал, где книга. В первый раз Ив ответил, что забыл ее дома, во второй запутался и сказал как‑то несвязно и глупо, что вызвало смех школяров и строгий выговор магистра, смысл которого остался для Ива неясным. Магистр советовал ему подумать о своем недостойном поведении: «primo[75] — оскорбляющем достойнейшего из людей и secundo[76] — обманывающем учителя». Встав, нахмуря брови, закинув голову назад, отчего острый кадык на его шее стал еще больше, магистр протянул руку и, указывая пальцем на Ива, произнес тихо, дрожащим, но строгим голосом:
— Pudet non te tui?[77]
Ив, недоумевая, стоял, опустив голову.
О каком «недостойном поведении» говорил магистр и почему он должен стыдиться самого себя? Эти вопросы не давали покоя целый день, и напрасно он ломал себе голову над их разрешением. Из‑за этого и работа шла медленно и восемь раз пришлось соскабливать и вновь писать неудавшиеся буквы. И, как назло, собравшиеся вечером в таверне школяры один за другим приставали к ужинавшему там Иву с насмешливыми расспросами, с отвратительными намеками на его «недостойное поведение». Особенно усердствовал Готье.
— Уж не встретил ли тебя магистр с какой‑нибудь веселой девчонкой? — кричал он на всю таверну. Потом становился на скамью и, подражая магистру Петру, восклицал: — Pudet non te tui?!
Эти слова хором подхватывали его приятели.
Когда наконец шумная ватага школяров ушла и в таверне стало пустовато, Сюзанна подсела к Иву:
— Что это они к тебе пристали? Я не разобрала, какие это они слова выкрикивали.
— Так, — нехотя ответил Ив, — пустяки.
