Виктор Поротников - Утонуть в крови : вся трилогия о Батыевом нашествии
— Когда же это случилось?
— По слухам, вчера.
— О силы небесные! Что же будет-то?..
Обрывки подобных разговоров подруги слышали на каждом углу. О том же люди судачили на торжище, мимо которого трем подружкам пришлось пройти. В этом самом людном месте Рязани было немало приезжих из Пронска, Ольгова, Белгорода, Исад и окрестных деревень. Кто-то уже имел возможность увидеть в степном раздолье за Окой неведомых наездников на низкорослых лохматых лошадях. Иные наблюдали дымы татарского стана на месте разоренного пограничного городка.
Тревога ходила по всей Рязани, стучалась в каждый дом.
Фетинья стала угощать подруг липовым медом и пирогами, стряпать которые она была большая мастерица. Супруга ее дома не было. Зато была ее младшая сестра Варвара, которая хоть и сидела за столом вместе с гостями, но в общий разговор не вступала.
— Отец-то наш каждый день то во хмелю, то с похмелья. Вот матушка и спровадила Варьку ко мне, чтобы она непотребных слов от него не слышала, — сказала Фетинья подругам, когда Варвара вышла во двор за водой.
Посудачить вволю подружкам не довелось.
Зимний день короток. Вскоре погасли солнечные лучи за окнами, из всех углов повылезали таинственные тени.
А тут еще Ивор Бокшич из мастерской пришел, смурной и усталый.
Гостьи стали прощаться с Фетиньей.
Фетинья решила проводить подруг до ворот.
— Шубейку накинь! — строго окликнул Фетинью Ивор Бокшич, видя, что та собралась выскочить на холод в одном платье и платке.
— Заботливый он у тебя! — шепнула Пребрана Фетинье уже на ступенях крыльца.
— Так и должно быть, — улыбнулась Фетинья.
Выждав, когда Устинья и Стояна выйдут за ворота, Фетинья придержала Пребрану за рукав ее заячьей дохи.
— Слышь-ка, Пребрана, — негромко промолвила Фетинья. — Я хочу, чтобы ты стала крестной матерью моему первенцу. Ведь кабы не твоя мать, то не видать бы мне своего счастья.
— Я согласна, — сказала Пребрана.
Обрадованная Фетинья расцеловала Пребрану в обе щеки.
* * *Страшный дар привез Юрию Игоревичу сотник Лукоян, который угодил в плен к татарам во время штурма Нузы. Сотник привез в Рязань отрубленную голову воеводы Воинега. Это было предупреждение князьям рязанским от Бату-хана.
— Мне велено передать, коль не дождется Батый изъявления покорности от рязанских князей, то будет вынужден обнажить свою саблю, — сказал Лукоян на собрании князей. — Покуда же Батый лишь взялся за рукоять своей сабли. Именно так следует понимать взятие татарами Нузы.
В гриднице, кроме Юрия Игоревича, находились Юрий Давыдович, Всеволод Михайлович с обоими своими братьями, Давыд Юрьевич и трое братьев Ингваревичей: Роман, Глеб и Олег Красный.
— Так ты говоришь, Батый пощадил тебя из-за храбрости твоей, — обратился к сотнику Всеволод Михайлович. — Сколько же татар ты перебил?
— Восемь или девять, может, больше, — устало промолвил Лукоян, сидя на стуле возле длинного стола. Он еще не успел отдохнуть после трудной дороги.
— А другие храбрецы, кроме тебя, в дружине Воинега были? — спросил Юрий Игоревич.
— Были, — ответил Лукоян, — токмо все они полегли в битве. Один я в живых остался. Кабы не сломался мой меч, то не взяли бы татары меня в плен.
— Что сказал тебе Батый, когда тебя привели к нему? — прозвучал вопрос муромского князя.
— Батый сказал мне через толмача, что он будет пить кумыс и думать, какой смерти меня предать, — молвил Лукоян. — Тем временем ханские слуги складывали рядком всех убитых при взятии Нузы мунгалов. Батый осмотрел мертвецов и велел сжечь их на костре, такой у татар обычай. При этом колдуны ихние били в бубны и плясали с дикими завываниями.
— Тьфу, мерзость какая! — вырвалось у Всеволода Михайловича.
— Что было дальше? — поинтересовался Юрий Игоревич.
— Предложил мне Батый испить кумыса из своей чаши, но я отказался, — продолжил Лукоян. — Тогда Батый предложил мне стать его нукером. Я опять отказался. После этого Батый велел снять с меня веревки и отпустить. Мунгалы дали мне коня, и шестеро Батыевых нукеров сопровождали меня почти до самой Оки. Перед тем как повернуть обратно к своему стану, мунгалы вручили мне кожаную сумку и передали устное послание от Батыя к рязанскому князю.
Я-то поначалу думал, что в сумке еда мне на дорогу. А когда заглянул внутрь, вижу, там лежит голова Воинега. Заплакал я тогда от бессилия своего, так в слезах до самой Рязани и ехал.
Лукоян тяжело вздохнул.
— Ступай, друже, — сказал сотнику Юрий Игоревич. — Отоспись. Скоро у тебя будет возможность поквитаться с нехристями и за Воинега, и за соратников своих.
Когда сотник скрылся за дверью, Юрий Игоревич обвел присутствующих долгим взглядом и промолвил:
— Значит, татары уже возле Нузы стоят, от Рязани в двадцати верстах, а от Белгорода — в пятнадцати. В нетерпении пребывает Батый, торопит нас с выдачей дани и изъявлением покорности. Что делать станем, братья?
— Медлить больше нельзя, пора выдвигать полки к Черному лесу и ударить на татар! — решительно проговорил Роман Ингваревич.
— Так ведь не все еще ратники подтянулись к Рязани, — заметил Глеб Михайлович, средний брат пронского князя. — Надо бы еще обождать денек-другой.
— Нельзя более ждать! — возразил Роман Ингваревич. — Коль расчухают мунгалы, что мы силу ратную против них собираем, мигом вся их орда в одном месте соберется и к сече изготовится. Пока же станы татарские по степи разбросаны, а это нам на руку, братья.
— Роман прав, — сказал Юрий Игоревич, — пора за мечи браться, други мои. Несметную рать нам все равно не собрать, а посему лишь на внезапность и храбрость уповать нам приходится. Давайте же урядимся, в каком порядке полки наши на татар выступят, кто с головным полком пойдет, кто фланги держать будет, кому в дальний охват идти. Примерное расположение становищ татарских мы знаем. Самый ближний стан мунгалов передвинулся к Нузе, как выяснилось ныне. Самый дальний где-то в степи, у истоков реки Воронеж. Батыев стан где-то возле Черного леса…
Князья расстелили на столе нарисованную на холсте углем карту местности к югу от Оки и собрались вокруг нее плотным кругом. Было решено, что на татарский стан близ Нузы нападут полки муромского князя и князя белгородского. Князья пронские и основная рязанская рать во главе с Юрием Игоревичем должны были выйти к Черному лесу в обход Нузы, чтобы ударить по главной Батыевой ставке. Братьям Ингваревичам с их конными дружинами предстояло совершить скрытный обходной маневр по заснеженной степи, чтобы обрушиться на Батыев стан с южной стороны.
После совещания князья все вместе отправились в Успенский храм, чтобы помолиться у алтаря об успехе своего дерзновенного замысла. Князья знали, что не все из них вернутся обратно после столь неравной битвы. Может случиться, что и никто из них назад не вернется. Однако слова Юрия Игоревича, сказанные им перед молебном, только укрепили князей в их смелом намерении потягаться в сече с Батыевой ордой.
«Братья, лучше нам в сече принять смерть доблестную, нежели быть в воле поганого Батыя!» — сказал рязанский князь.
Эта фраза Юрия Игоревича не затерялась в безвестности, но была услышана в тот день многими рязанцами и впоследствии попала на страницы летописи, повествующей о татарском нашествии на Рязанское княжество.
* * *Полки муромского и белгородского князей двигались к Нузе вдоль Оки. После утомительного дневного перехода муромцы и белгородцы расположились станом в сосновом бору в опустевшей деревне Ярустово, жители которой спешно ушли отсюда в Исады и Белгород, прознав, что татары спалили Нузу. От Ярустова до Нузы было не более семи верст.
С полудня и до вечера валил снег. Небо было затянуто плотным пологом из туч. В тишине и безветрии густой снегопад приглушал и без того блеклые краски хмурого зимнего дня.
Князья устроились на отдых в избе здешнего ратайного старосты, сын которого еще в Исадах присоединился к муромо-белгородскому воинству. Юношу звали Улеб. Он хорошо знал окрестности вокруг Ярустова, поэтому был зачислен в передовые дозорные.
Юрий Давыдович сидел на табурете возле печи-каменки, в которой гудело сильное пламя, пожирая сухие березовые поленья. Муромский князь был высок и сухопар. В свои пятьдесят с небольшим он был все так же вынослив и неутомим, каким был и в молодые годы. Чего нельзя было сказать про его двадцатилетнего сына Олега, который едва прилег на скамью у дальней стены, так и заснул, сраженный сильной усталостью.
В углу на другой скамье похрапывал Олегов стремянной, совсем юный отрок.
— Ну и воители! — усмехался Олег Игоревич, поглядывая на княжича и его стремянного, спящих беспробудным сном. — И двадцати верст верхом не проехали, а уже без сил попадали! Как же они против татар выйдут, а?
