Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Тови… – ласково сказал Бер. – Мне-то не заливай.
Торлейв отвел глаза, не смея уверять, что его больше всего волнуют дела Святослава. Ну да, Мистина говорил: у тебя все видно по лицу.
– Она красивая? – вкрадчиво спросил Бер, предлагая излить душу верному брату.
До сих пор у него не был причин подозревать Торлейва во влюбленности, но при разговоре о той девушке на Кощеевой горе тот слишком явно изменился в лице.
Торлейв помолчал, подумал, впервые задав себе этот вопрос: красивая ли она? Потом ответил, глядя перед собой и все же чувствуя облегчение от решимости поделиться:
– Нет. Она… ростом с меня.
– С тебя? – Бер поднял брови: он сам был ниже Торлейва, и столь рослая девушка ему казалась несуразной.
– Да! У нее слишком худое лицо, и сама она слишком худая… Но это неважно. Когда я ее видел, ее глаза – вровень с моими, они серые с золотыми искрами, но эти искры видны только при солнце… Мне делалось так весело – так никакая красота не развеселит.
Торлейв наконец повернулся к Беру, и в глазах его светилась радость от мыслей об этой несуразной деве.
– И я больше не позволю им ею играть, перекидывать, как кубарь, – то Станибору, то кагану. Она будет моя. Я о ней позабочусь лучше, чем эти шишки бородатые, ее родичи.
И замолчал, сам в изумлении от того, что сейчас сказал. Но тут же понял, что сказал правду: именно этого он и хочет.
* * *
«Никогда не думал, что когда-нибудь буду так жаждать увидеть Игмошу», – думал Торлейв, пока долгой ночью вертелся с боку на бок, не в силах заснуть.
Выехали еще почти в темноте. Из былемиричей почти никто не пожелал сопутствовать двум молодым русам: Кощея здесь боялись не шутя. Случай во время неудачной осады, когда он пролил со стены огонь, – относили его на счет колдовства, – внушил людям еще более сильный страх. Не помогало даже то, что Торлейва и Бера сопровождала дружина из трех десятков человек – от колдовства и сотня не защитит.
– У меня есть оберег против Кощея. – Торлейв показал былемиричам мешочек красного шелка. – Здесь три колоса от жнивного венка, а дала мне их княгиня киевская, дочь князя смолянского. Пока они со мной, Кощеевы чары мне не страшны.
В защитную силу жнивного венка, да еще выбранные руками княгини, люди верили, и к дружине присоединился Доброван с сыном. Доброван от души беспокоился о Дединке, сироте, которой неоткуда больше ждать защиты, но и стыдился перед двумя молодыми русами, что сам не смог ее защитить.
Красен, которого везли на санях со связанными руками, довольным не выглядел. Торлейв, зная его хитрость, считал, что пленник просто не хочет выдать, что у него на душе. Но Красен и правда не слишком радовался возвращению на Кощееву гору. Понимал: как только он туда попадет, обещание сохранить ему жизнь потеряет силу. А что они с Игмором, располагая «ратью» из десятка отроков, сумеют продержаться до появления в этих местах Святослава с войском, он не верил. С теми силами, какие у них остались, они не смогут противостоять осаде и будут вынуждены или выйти из города и принять бой, скорее всего, безнадежный, или умирать с голоду. Братья Улеба жаждут их крови, да и местные на них так злы за поборы и унижения, что и осмелеть могут, как получат большое преимущество в числе.
День был тихий, хмурый, но снег не шел. Когда пробирались, следуя за Доброваном, с трудом верилось, что в этом пустынном краю есть обитаемое место. Кощеева гора даже зимой выглядел так, будто попала сюда каким-то чудом: не то с неба упала, не то из-под земли выскочила. Коней оставили внизу, стали подниматься, следуя за Доброваном, пешком. Высокий каменистый холм был усеян огромными валунами; там, где сдуло снег, виднелись ровные круглые отверстия, имевшие такой вид, как будто кто-то очень сильный проделал в камне дыры просто пальцем. «Кощеевы пальцы! – пояснил Доброван, показав их спутникам. – Так их зовут. Кощей сам в камень пальцы совал, вот дыры и остались». В Кощеевы пальцы Торлейв и Бер не очень поверили, но стали лучше понимать, почему новоявленный владыка этого места, вернувшийся из бабкиных сказок, внушает окрестным жителям такой страх.
По дороге оба брата были молчаливы и сосредоточены – каждый на своем. У Торлейва на уме была Дединка – еще немного, и он ее увидит. Вызволит из навьего гнезда, избавит от опасности, а потом… дальше он не знал и не хотел загадывать, но чувствовал стойкое нежелание возвращать ее в руки родичей, которые так плохо распорядились своей властью над ней. Беспокоился: что если с ней что-то случилось уже после того, как Красен ушел в свой злополучный поход? Что Игмор готов был убить ее недрогнувшей рукой, Торлейва не удивило. Что если он вздумал как-то на ней отыграться, когда узнал о поражении? Он пожалеет об этом – мстителям ведь тоже есть на ком отыграться. Может, хотя бы мысль о побратиме удержит Игмора, но Торлейв ведь его знал – с умом и здравым смыслом Ингвар никогда дружбы не водил. Иначе не оказался бы здесь – в глуши чужих лесов, в шкуре Кощея.
Мысли Бера тоже кружились вокруг Игмора. Не в пример Торлейву, Бер его совсем не знал, даже плохо помнил в лицо после пары беглых встреч, но волновался, зная, что приближается к самой важной точке своего долгого – протяженностью уже в полгода – пути. Игмор был главным виновником гибели Улеба, за Игмором Бер гонялся от истока Волхова до верховий Оки. Несколько раз Игмор ускользал прямо из рук, и вот сегодня Бер получит право сказать: я его настиг. Сегодня он увидит своего врага, а тому уже некуда ускользнуть. Разве что в само Подземье, если истинный Кощей снова явится и заберет с собой Кощея поддельного.
У обоих братьев под кожухами были надеты, как и в день драки на Оке, кольчуги, на плече – щиты. Когда впереди показались громадные каменные «ящеры», стерегущие вход на площадку,
