Росские зори - Михаил Павлович Маношкин
— Я пойду с ним, — сказал Фалей.
Ивон улыбнулся по-отцовски, одними глазами: вдвоем с Фалеем — это уже серьезно…
— Добро, — согласился он.
Ивон понимал чувства Остани, и ему было мучительно жаль брата, решившегося на отчаянно-трудное, безнадежное дело, из которого он лишь чудом мог выйти живым. Впрочем, теперь все рисковали или будут рисковать жизнью — на то и война. Ивон поступил бы недостойно воина, помешав Остане попытаться спасти любимую женщину. В глубине души он одобрял решение брата, хотя тот задумал едва ли возможное. Путь, на который ступал Останя, был путем чести. Опыт предков свидетельствовал: даже в самую трудную годину, когда речь идет о судьбе племени, нельзя забывать о судьбе отдельного человека. Спасти женщину от смерти, плена и рабства — долг каждого мужчины; отправиться же в становище врага ради ее спасения — это величайший подвиг… Удачи тебе, брат!
Ивон и Останя любили друг друга, но простились сдержанно, не показывая своих чувств.
Останя и Фалей спустились к воде, связали легкий плот из сушняка, в изобилии валявшегося на берегу, сложили на него снаряжение, усадили сармата, уселись сами и, гребя щитами, поплыли поперек течения. За ними, привязанные к плоту, плыли кони.
Когда они достигли противоположного берега, дружина еще стояла на месте. Останя и Фалей помахали руками, прощаясь с соплеменниками, дружина ответила тем же. Потом она повернула к ближайшему лесу, а Останя и Фалей — вниз по берегу, держась в полуверсте от реки.
3
СТЕПЬ
Фаруду было около тридцати пяти лет. Он понимал язык эллинов и сам мог объясниться на нем, дополняя свою ломаную речь энергичными жестами. Фалей и Останя рассчитывали получить от него сведения, без которых не могли обойтись в сарматской степи. Внешность у Фаруда была приметная. Темноволосый, с густой бородой, с живым взглядом каштановых глаз, он обращал на себя внимание. Лицо было бы приятным, даже красивым, если бы временами его не искажало бешено-злое выражение. Тогда он выглядел дьяволом, готовым зарезать кого угодно. Правда, таким он виделся Остане только на первых порах. Позже мнение Остани о нем изменилось, так как Фаруд оказался способным на добрые поступки.
Солнце приближалось к краю земли. Останя и Фалей выбрали укромное место и спешились. Надо было передохнуть, оценить обстановку, наметить план действий. Минувший день был долог и труден — в иных условиях они завернулись бы в плащи и спокойно проспали до утра, но теперь они не могли позволить себе такую беззаботность, так как были во вражеской стране. Сопровождаемые сарматами суда скрылись вдали, но в их руках был Фаруд, брат главаря разбойничьего отряда. Останя спас ему жизнь, надеясь, что тот вольно или невольно поможет им. Но за степняком надо было постоянно приглядывать, чтобы не сбежал или как-нибудь не выдал их местопребывание.
Поужинали хлебом и мясом. Фаруду развязали руки — он жадно набросился на пищу, с любопытством поглядывая при этом на своих спутников. Оба были богатырского сложения. Старший, в ромейских доспехах, и напоминал ромея, младший выглядел как типичный росс — светловолосый, светлоглазый, с мягкой русой бородкой. Обоих Фаруд видел в битве — один у него на глазах зарубил двух сарматских воинов, другой свалил его самого, Фаруда, а он был известен в степи как опытный боец. Он неспроста рискнул отправиться в росские земли: лучше его едва ли кто мог так скрытно подобраться к добыче, захватить и удержать ее. У него были крепкие нервы, твердая рука и точный глаз. Из лука он бил не хуже самого Фарака, его копье пробивало любой панцирь, а меч не знал себе равных. И все-таки молодой росс победил его. Досадно. Любопытно…
Фаруд утолял голод и разглядывал этих людей, осмелившихся войти в сарматскую степь. Видно, не понимают, что здесь они — суслики в когтях у орла… В то же время сармата не покидало сложное чувство к ним. Закон степи гласил: «Если тебе великодушно оставили жизнь, ты становишься слугой и должником дарившего тебе…» И хотя человек, подаривший ему жизнь, — чужеземец, на которого обычаи сарматского племени не распространялись, в глубине души Фаруд чувствовал признательность к нему. Конечно, Фаруда никто не упрекнет, если он воспользуется благоприятными обстоятельствами и вместо того, чтобы оставаться должником и слугой чужеземца, станет его господином. А тут, кроме чужеземцев, еще и кони — от таких скакунов не откажется и царь…
Фалей ел не спеша — Останя всегда завидовал способности эллина управлять своим аппетитом. Сам он ел так, будто куда-то торопился и боялся не успеть. Так же торопливо ел Фаруд. Видимо, эта одинаковость пришлась степняку по душе. Он заговорил на своем сармато-эллинском наречии, из которого Останя, занятый своими мыслями, понял не много.
— Он спрашивает, как тебя зовут и кто твой отец, — пояснил Фалей.
— Евстафий, сын Лавра Добромила.
— Сын лохага Добромила?
— Лохаг — значит, военачальник, — подсказал эллин.
— Да, лохага.
Фаруд посыпал словами. Останя стал слушать внимательно и понял больше, но Фалею еще приходилось вмешиваться в разговор.
— Он говорит, что сын лохага Добромила — хороший воин.
Контакт с сарматом начал устанавливаться. Фаруд приглядывался к ним, а они к нему. Его интересовало, что у них на уме, а им надо было уяснить, чего ждать от него. Они говорили между собой, не опасаясь, что он узнает их планы: русскую речь он не понимал. Останя предложил с помощью Фаруда проникнуть на судно и выкрасть Даринку и Авду. Судьба несчастной Авды тревожила их так же, как судьба Даринки: оба дали слово умирающему Косу спасти его сестру.
Останя настаивал на своем плане, у Фалея были серьезные причины сомневаться в нем.
Неожиданно для обоих Фаруд сказал:
— Зенон не пустит вас на корабль, а Фарак хитер.
— Ты понимаешь по-росски?
— И осел понял бы, о чем идет речь: вы называете женские имена. Сыну лохага Добромила не удастся добыть женщин. Их крепко стерегут, а на корабль Зенона дороги нет! — Во взгляде у степняка появилось выражение снисходительного сочувствия.
— Куда их везут?
— Моя добыча. Меня нет — добыча Фарака. А я буду, Фарак все равно одну возьмет себе.
— Зачем вам росские женщины? Разве у вас нет своих?
— Женщин никогда не бывает в избытке. — В голосе у сармата зазвучали насмешливые нотки. — А за этих в Пантикапее[47] дадут хорошие деньги: царь любит обновлять свой гарем…
Уяснив смысл сказанного Фарудом, Останя схватил сармата за плечи, стиснул, тряхнул:
— Если с ней что… берегись, степняк!..
Фаруд испугался:
