Ступников Юрьевич - Всё к лучшему

– Ваше дело, – продолжал хозяин. – Все это не дешево. Но что-то себе найдете и по карману.

– А что, так прижало с деньгами?

Я чувствовал себя, как квартирный вор, попавший в богатый дом. Глаза разбегались, цепляясь за названия и перескакивая дальше, насыщаясь.

– Жена решила уйти. Надо разменивать квартиру, а я хочу купить не хуже, чем эта, доставшаяся от родных. Да и книги уже не нужны.

– Но вы что-то себе оставите? – Я не верил своим ушам. – Есть же любимые книги. Просто для отдыха, наконец.

– Вы меня не слушаете, – обиделся он. – Это все зло. Вместо того, чтобы жить, танцевать, любить женщин, радоваться, мы проводим дни, вечера, часы впустую, поглощая эту иллюзорную писанину. Мы не живем своей жизнью, уходя от нее в чужую, да еще и надуманную. Какое мне дело до Карениной или ее любовника? Что я получаю реально от воспоминаний какого-то революционера или деятеля, жившего пятьдесят или сто пятьдесят лет назад? Это все бегство от действительности. Самообман. Трата жизни и денег.

– А на что их правильно тратить? – Я уже отложил себе несколько книг, нестерпимо желанных, и выжидал, чтобы спросить о цене.

– Деньги надо тратить на себя. Новая машина, красивая удобная одежда, поездка к морю, отдых в приличной гостинице, настоящий коньяк, музыкальная аппаратура. На что-то реальное.

– А разве хорошая книга – не удовольствие?

– Может временами и удовольствие, но пустое. И даже вредное. Все эти морали, идеалы, самокопания… Кому они нужны? Что дают? Иллюзии? Вы уже взрослый парень. Не видите, что мир ни в чем не изменился за сотни лет? А жить надо сегодня. Половина этих книг воспитывает инфантильных болтунов, не способных и не желающих зарабатывать. И к тому же лицемерных. Деньги, мол, зло. Смысл жизни- необходимость. И прочий бред. Смысл, как я понял, должен быть один – заработать и потратить на себя. А не отвлекаться на ерунду, которую писали и пишут те, кто ни на что не годен и хочет заявить о себе. Я еще понимаю приключения или детективы. Там хоть какая-то история заложена, интрига. Можно развлечься и этим. Но вот вы взяли Монтеня. Ваше, конечно, дело. Но чем он вам поможет, развлечет или чему научит? Только уведет в сторону, замылит мозги: правильно – не правильно. Вот увидите, придет время, и многие это поймут.

– Что поймут?

– Что надо жить и зарабатывать. И быть нацеленным на это, не отвлекаясь и не стремясь к слепоте. Куриной…

– Выходит, что хорошие книги, по-вашему, это бельмо на душе?

– Что значит «хорошие»? Что значит «душа»? Бросьте вы это, начитались. Хорошая книга – это инструкция по плаванию. Чтобы выплыть. Или инструкция по применению. Чтобы использовать себе на благо. А лучшая книга – это сберегательная. В ней, в нескольких строчках денежного счета, – все о тебе: и кто ты, и на что способен, и зачем. И никакой депрессивности. Американцы к этому уже пришли – живут, дай Бог каждому. Голову бессмысленным не засоряют. И у нас когда-нибудь поймут, что такое правильно жить.

Мы выпили чаю. Скомканно, потому что он успокоился. Видимо, давно ни с кем не разговаривал. С женой-то не говорят. С ней выговариваются. А она от него ушла. И я уже стал мешать, выслушав. Словно книга, которую пролистали, глянули на пять минут и поставили обратно на полку, чтоб не отвлекала от насущного, реального, занимая, к тому же, жизненное пространство в комнате.

Душное, как макулатура прожитых дней.

НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ ЗНАКОМСТВО

– Значит, так, – он замялся. – Ты знаешь, конечно, что Андрей Сахаров находится в ссылке, в Горьком (Нижний Новгород). В полной изоляции. В последнее время оттуда почти нет достоверной информации, как он и в каком состоянии. Кроме того, что переболел. А надо бы узнать. Рискованно, но, может, съездишь?

Этот парень был умницей и занимался созданием культурной сети еврейского подпольного движения по всей стране. В нормальных условиях в подобном не было бы необходимости. Но тогда сотни и тысячи людей по всему Советскому Союзу получали отказы в выезде на Запад. Их называли «отказниками». Потеряв, как правило, работу и оказавшись в изоляции, они тянулись друг к другу. В Москве, Питере или той же Риге, где было много иностранных туристов, они еще могли получать нелегальную литературу, устанавливать или укреплять контакты с внешним миром, но в «остальной» стране им было особенно трудно. Возникла потребность в координации и поддержке именно таких «отказников». В основном, на базе начального изучения иврита и знакомства с обычной периодикой, издаваемой на Западе по-русски, книгами по истории, религии, с песнями на иврите. Все это привозили туристы по просьбе своих общин где-нибудь в США, Англии или Франции. Или те, кто под прикрытием туризма въезжал в СССР с целевой задачей развития контактов и доставки закрытой, только потому, что она не одобрена цензурой, информации.

Мне тогда уже довелось побывать и с запрещенной литературой в рюкзаке, и без нее в подпольных инспекционных поездках в Риге, Ташкенте, Алма-Ате, Бишкеке, Ленинабаде (Ходженте), в Минске и Вильнюсе. Разбросанные повсюду разрозненные семьи и кружки постепенно формировались в движение.

Одновременно такую же сеть пытались создавать и верующие. Вокруг изучения Торы, традиций и своих талантливых харизматичных лидеров в Москве и Питере. В отличие от светских, они не вступали в контакты с русскими правозащитниками или с другими подпольными национальными движениями.

– А какое отношение имеет Сахаров к евреям? – удивился я.

– Никакого. Кроме одного, но важного обстоятельства. Сахаров выступает в защиту всех. Права человека не соотносятся к какой-то группе людей. Они для каждого. И Сахаров отстаивает именно общечеловеческие принципы. Это личность масштаба всей страны и даже мира.

Почти единственный, с кем свободно общался в своей горьковской ссылке Сахаров, был его старый товарищ и коллега по физике, тоже ученый, «отказник» Ковнер. Его не выпускали из-за каких-то государственных секретов, которые он якобы знал по прежней работе.

Я должен был прийти к Ковнеру, передать пароль и договориться, чтобы буквально на следующий день Сахаров пришел к нему в гости, где бы мы и встретились. Если от него будут какие-то материалы, заявления или письма, а скорее всего они будут, то взять это с собой и немедленно уезжать в Москву. Но это на усмотрение, по ситуации. Любой лишний час пребывания в Горьком становился опасен.

Я взял деньги на поездку, забросил на плечо сумку и пошел на вокзал. Для конспирации мне дали адрес одного из «отказников» этого города, который тоже не знал ни меня, ни о моем приезде. Поэтому я вез от его знакомых какие-то нелегальные книги и несколько израильских журналов. Обычно это были «Алеф» и «Сабра» для подростков. Контактировать с другими не стоило, но выяснить заодно, какую практическую помощь хотят евреи этого миллионного города, было нужным. Поскольку Горький находился недалеко от Москвы, то посылать туда эмиссаров не стоило, но подготовить, что надо, к приезду человека оттуда уже имело смысл.

Я и сейчас не помню ни имен, ни лиц, ни семьи, у которой тогда остановился. Они думали, что я приехал только к ним, и были рады, поскольку не одиноки и о них, в той же Москве, знают и помнят. О Сахарове не говорил. Мы пообедали, долго разговаривали, обмениваясь новостями, а потом хозяева предложили показать набережную Волги, местный кремль и навестить кого-то из их друзей-единомышленников. Отказываться от гостей было невежливо и глупо. А зачем тогда приехал? Люди были нормальные и не считали себя центром родного города или общинной жизни. Но дело уже шло к вечеру, и все встречи отложили на завтра.

С утра, договорившись с хозяевами, что вернусь, погуляв по городу и посмотрев по сторонам – вроде «чисто», – я поехал по нужному адресу в типовом, но уютном доме с зеленым двориком и свежеокрашенными скамеечками перед подъездами. Ковнер оказался разносторонним и очень интересным человеком, в демократичном свитере, с большой бородой и здоровым чуством юмора. Настоящий такой литовский еврей. Потому и Ковнер. Значит, где-то из Каунаса (Ковно). К Андрею Сахарову его пропускали. Мы определились, что он сегодня же навестит друга и завтра утром тот, в свою очередь, зайдет к нему. В крайнем случае, передаст при встрече готовые к переправке письма или бумаги. Утром же либо на встречу, либо за записями на «чашку чая» заскочу и я. В случае личного знакомства брать с собой какие-то документы или письма было рискованно. Сахарова в Горьком опекали плотно.Так и договорились.

Уже слегка темнело, когда я вышел из подъезда и почему-то моментально почувствовал опасность. В доли секунды, не останавливаясь, во двор не пошел, а свернул на асфальтовую дорожку, ведущую, как оказалось, почти вдоль окон дома за угол. Поплутав невольно среди высоких кустов и цветников, выбрался наконец на малолюдную улицу, где уже были старые, купеческого вида, жилые строения и автобусная остановка. Главное – подальше. Любой транспорт будет везти в сторону центра, к людям.