Ступников Юрьевич - Всё к лучшему

Вижу, что болит у нее, чуть не плачет, и открылась, по-человечески, беззащитно. Даже неудобно стало, что я поначалу просто закадрить ее хотел, в подружки. Чтоб неодиноко было полярными ночами. Подумал об этом, и вдруг стукнула мне в голову одна идея. Просто бац – и стукнула. Давай, говорю, попробуем с ним метод Палыча. От балды сказал – нет такого метода на самом деле. Но надо же было в какую-то форму обернуть, иначе не поверит. Меня-то зовут Сергей, а по отчеству Палыч. Но до отчества еще, слава Богу, не дорос в свои тридцать восемь. Оно просто первое, что пришло на ум. Для убедительности. Объяснил ей, что читал в каком-то журнале о сверхвозможностях человека, когда он чего-нибудь очень хочет. Сконцентрируется весь – и металл рукой может пробить. На Востоке это дело привычное. А у нас разработали метод Палыча, по имени целителя из Сихоте-Алиня. Это я «Дерсу Узала» Арсеньева в детстве читал, запомнилось красивое название гор на Дальнем Востоке. Она поначалу засомневалась: надо чтоб человек сам себя в руки взял. А здесь муж даже в ее сторону не поворачивается. Но уговорил попробовать, нельзя же просто дожидаться, пока он совсем сдаст. Еще что-нибудь сотворит с собой от отчаяния. Да и ей в такой обстановке не жизнь.

После работы встретил ее, обговорили. А потом, чего тянуть, пошли к ним домой. Вместе. Я только в магазин заскочил, взял бутылку коньяка и коробку конфет. Не с пустыми же руками… Заходим, а она сразу в коридоре радостно почти кричит, как договаривались, чтоб я раздевался, кожушок снял и чувствал себя как дома. Захожу, волосы причесываю по ходу. Оглядываюсь с интересом. Смотрю, квартира как квартира. Чистенько, запах только такой, желтый. Больной запах. А в комнате, напротив телевизора, лежит здоровый мужик в тельняшке и спортивном трико. Руки – как две моих.

– Сергей, – говорю.

Он назвал себя и, как клешней, обхватил. Я там у него и утонул. Подумал даже, что зря связался. Но он поворачиваться может, а встать – нет. Ноги не держат. Два костыля, что твои «не могу», притиснулсь в углу, заброшенные. И тут жена ему и говорит:

– Знаешь, милый. Мне так тяжело дальше жить. Ты меня ни за жену, ни за женщину не держишь. А я еще молодая. И люблю тебя – потому и не брошу. Но жизнь требует свое. Я, говорит, женские болезни от застоя в организме не хочу. И Сергей мне заменит в постели тебя, ты уж не обижайся. Он живет в общежитии, встречаться там неудобно, четверо в комнате. Уводить меня пока не собирается. Все по-людски. Что нам, бегать и прятаться, тебя обманывать? Будем встречаться у нас.

Смотрю, а муж ее обомлел весь и замер. Ручищами в покрывало вцепился, прямо порвет. Я отошел подальше, к журнальному столику, достал из портфеля коньяк и конфеты. Смотрю по сторонам, типа, где рюмки-фужеры.

– Давайте, – подхватываю, – выпьем за знакомство. Вы человек умный и цивилизованный, мне о вас столько хорошего понарассказывали. В конце концов, даже Маяковский, вы помните, жил с парой Брик. С Лилей. И ничего. Все втроем ладили. Но я жить у вас не буду, конечно. Только навещать. Мы подружимся.

Говорю, а сам себе фужер наливаю. Выпил залпом, конфеткой закусил и ей предлагаю.

– Давай, за здоровье твоего замечательного мужа, – и руку ей ласково на филе положил, по-дружески.

Муж уже красный весь стал, приподнялся.

– Вы чего, обнаглели совсем? Да ты, – рвется к ней, – такая-сякая…

А я ей кофточку уже расстегиваю.

– Не хочешь по-человечески? Ты же мужик, а кричишь, как баба трехкопеечная. Собака на сене – и то догоняет: нельзя только о себе думать. Пойдем в другую комнату, нечего нам с ним здесь делать, раз не понимает…

Помог ей снять верхнее и потянул за пояс на брюках, поворачивая спинкой: идем, давай, не терпится уже.

Она рюмку опрокинула, конфетку зацепила, кофту – на стул и бюстик по ходу распоясывает. Как кобуру без пистолета.

И тут рев такой, словно медведь раненый. С кровати.

– Суки вы… Твари… – рванул он, сбросил вниз вялые ноги, дернулся и вдруг встал. На обе. Шатаясь, правда. Рукой за стойку держится.

– Убью, – кричит, и шаг сделал. Но стоя.

Я девушку раз так отодвинул и уже бочком, на всякий случай, снова к коньяку.

– Вот теперь уже есть повод выпить по-настоящему. За метод Палыча.

Короче, встал он постепенно после этого на ноги. А она меня на работе стала только Палычем называть. По отчеству. Так и прилипло. Никому мы не рассказывали об этом. И дома я у них только один раз потом был, посидел немного, объяснился. А то муж к ней стал недоверчивым. Хотя и ласковым. Все у него, оказалось, где надо, в порядке. Но звонить ей на работу стал часто, особенно к вечеру. Не без его стараний, думаю, мне предложили работу на зимовке, причем вахтовым методом. Здесь немного, а потом – где хочешь. А мне так даже свободней. Съездил пару раз в Питер, северян там уважают, договорился через сауну, что скоро опять в большую авиацию вернусь. Подумаешь, члены хотел на Родину привезти. Поддержать производителя. Не подрывная же литература. С кем не бывает… А о своем методе, Палыча то есть, я бы вам и сейчас не рассказал. Но узнал недавно, что поднялся мужик на ноги, и они съехали куда-то в Россию. Денег, «северные», накопили, пенсия у него неплохая – купят квартиру, жить можно и на «материке». Жить вообще везде можно. Особенно, где людей поменьше.

– И членов?

– И членов, – согласился он, поднимая за глотку трехлитровую банку. Терпкую, как прозрачный полярный спирт, прошибающий до слез, летящий на морозе пронзительной жесткой шелухой, похожей то ли на стылую воду, то ли на живые бриллианты…

– Смотрите, – махнул рукой на окно Палыч. – Какое удивительное сегодня небо. Звезды как драгоценные камни, прямо над снегом. Вам повезло с погодой.

– Не скажи, – хмыкнул оператор, недоверчивый ко всему, с литовской фамилией, отца которого сослали в Воркуту после войны. – Нам как раз метель немного для картинки нужна. Пойдем на улицу, чтоб на завтра не оставлять. Вы, ребята, в четыре руки снег бросайте вдоль окна. Вроде, как полярная пурга, тревожная. А на свету красиво будет крутить.

– И так под минус сорок на дворе… – мне стало себя жалко, запотевшего.

– Ничего, – легко потянулся за камерой литовец. Жмудь, это у них в генах, – спирт прогреет. А Палыч, по своему методу, покажет нам, как пургу по жизни гнать.

КНИГОЧЕЙ

Соседка посетовала, что ей трудно выбрать подарок к празднику для знакомого.

– У него вроде все есть. Бытовую мелочь не хочется, а дорогое, но бессмысленное жалко.

– Подберите достойную книгу, прекрасно изданную, по его вкусу, – пожал я плечами.

– Вы что? – обиженно глянула она. – Мы все-таки живем в двадцать первом веке. Подарки бывают либо дорогие, либо хорошие. Все остальное – книги.

Уже много лет назад, еще во времена Советского Союза, задолго до перемен, в скверике моего города каждое воскресенье собирались люди. Они приходили с утра, разворачивали на траве какие-то подстилки, раскладывали книги и ждали покупателей. В основном, там были приключения, детективы и исторические романы. Потрепанные и совсем новые. Их издавали громадными тиражами, в несколько сот тысяч, не меньше, но до прилавков, как правило, они не доходили. Большинство людей хотели иметь дома что-нибудь интересное. Чешский хрусталь или почитать. Считалось, что «книга – лучший подарок», и ее частенько давали в знак благодарности за какую-нибудь услугу. Как набор шоколадных конфет секретарше. Или в знак уважения. Или просто на радость.

Такие импровизированнные книжные рынки были по всей стране, и там можно было найти то, чего не было в магазинах. По цене, правда, во много раз более высокой, чем ее стоимость на обложке. Я иногда ходил в тот сквер, когда появлялись относительно свободные деньги и настроение порадовать и себя, и близких. В тот день мне повезло. Мужчина средних лет, едва за сорок, энергичный и грамотный, по разговору, продавал трехтомник Монтеня, одного из самых любимых моих авторов. Да еще из приличной серии «литературных памятников». Он запросил за них половину моей месячной зарплаты и не уступал, почуяв клиента. Когда я наконец сдался и выложил деньги, продавец сказал, что дома у него много подобной литературы и вообще богатый выбор.

– Вы точно найдете для себя немало интересного. А я развожусь с женой и распродаю библиотеку, которую собирали еще родители. И которая теперь не нужна. Нужны деньги.

И мы поехали…

– Все зло в этом мире от книг. Посмотрите, сколько глупости и мерзости собрано в одном месте, – он махнул рукой на стоящие вдоль стен стеллажи, от пола до потолка. – Эти книги не просто пожиратели жизни. Они ее гробокопатели.

Он не соврал насчет домашней библиотеки. Две комнаты из четырех были заставлены стеллажами, полными книг. Здесь были и собрания сочинений, и серии, и биографии, и старые фолианты, как на подбор, в темных тонах насыщенных плотных корешков. Когда-то книги не оборачивали в яркие фантики обложек, чтобы привлечь папуасов или обезьян, падких на цветастое. Их любили: и читать, и делать.